Выбрать главу

Не в силах терпеть, она обратилась к нему:

— А вы, господин Рене, не споете нам песню вашего родного края?

— Увы, сударыня, — отвечал Рене, — у меня нет родного края; я появился на свет во Франции, вот и все, что мне позволено помнить; и я не знаю, найду ли, порывшись в своей памяти, хоть одну сохранившуюся там песню; все отрады моего детства, все цветы моей молодости погублены тремя годами печали и зимней стужи; тем не менее я поищу сейчас в своей памяти и, если отыщу там несколько подснежников, сорву их. Простите меня, сударыня, за то, что, находясь подле ваших гостей, я не знаю песен, связанных с их славным ремеслом; после плавания, надеюсь, у меня не будет в них недостатка; пока же вот все, что я припомнил.

И голосом свежим и чистым, словно голос юной девушки, он пропел следующие строки:

Когда б лучом я света был, Сиянием любви своей покрыл Б тебя, упавши пред тобою ниц, Но меркну я, лишенный крыл, В тени твоих ресниц.
Когда б я зеркалом счастливым был, В котором образ твой с минуту жил, Во мне свое увидела б ты отраженье: Выходит, мой сердечный пыл Согласна видеть ты, пусть и мгновенье![1]

Четыре следующих куплета имели такой же успех, как и первые.

— Господа, — произнес Сюркуф, — когда поет соловей, остальные птицы умолкают. Перейдемте в гостиную, где нас ждет кофе.

Рене поднялся, подал руку г-же Сюркуф и вместе с ней прошел в гостиную; едва он с поклоном оставил ее, к нему подошел Сюркуф, в свой черед взял его под руку и увлек за собой к оконному проему. Рене послушно пошел вслед за ним, выказывая всю почтительность, какую подчиненному полагается соблюдать в отношении начальника.

— Полагаю, мой дорогой Рене, — сказал ему Сюркуф, — что пришло время отставить шутки в сторону; скажите мне, чего вы от меня хотите и с какой целью искали встречи со мной; вы чересчур приятный малый, чтобы я не постарался, в меру своих возможностей, услужить вам.

— Я не желал и не желаю ничего другого, кроме как быть завербованным вами, капитан, в качестве рядового матроса и стать членом вашего экипажа.

— Но что могло вызвать подобную прихоть? Вам же не скрыть, что вы из благородной семьи, а ваше воспитание таково, что вы можете притязать на самые высокие государственные должности. Неужели вы не понимаете, в каком обществе вы намерены оказаться и какую работу будете там делать?

— Господин Сюркуф, такой человек как я, который всякую гордость оставляет в стороне, считает любое общество достойным себя. Что же касается моей работы, то она будет тяжелой, мне это известно; но вы знаете, что я силен, вы видели, что я ловок; я не пью ничего, кроме воды, но вы видели, что если меня вынуждают пить вино, причем в количестве, которое заставило бы любого другого утратить сознание, то вино не оказывает на меня никакого действия. Что же касается опасности, то, полагаю, вправе сказать о ней то же, что сказал о вине: я слишком долго прожил в каждодневном ожидании смерти, чтобы не быть с ней накоротке; имея возможность выбрать род войск, который мне подходит, и наставника, которого мне хочется иметь, я принял решение стать матросом, а поскольку вы один из самых храбрых и честных офицеров, известных мне, я выбрал вас в качестве своего командира.

— Должен предупредить вас, сударь, — сказал Сюркуф, — что матрос, который нанимается к нам, даже рядовой, берет на себя определенные обязательства, и, коль скоро они внесены в контракт, их следует соблюдать.

— Я хочу разделить службу и образ жизни своих товарищей; я нисколько не заслужил, чтобы меня хоть сколько-нибудь освобождали от работ, которые возлагаются на рядового матроса; единственное, что способно вызвать у меня отвращение, вполне вам понятное, это необходимость делить гамак с кем-либо еще.

— Это требование слишком легко удовлетворить, чтобы я ответил на него отказом; но я могу предложить вам нечто получше: хотите быть моим секретарем? Тогда у вас будет не только гамак, но и каюта.

— С признательностью соглашусь, если только эта должность даст мне возможность заниматься матросским трудом и при случае сражаться.

— Я охотно откажусь от вашего матросского труда, — промолвил Сюркуф, — но не буду настолько глуп, чтобы отказаться от вашей поддержки в дни сражений.

— Могу я попросить вас еще об одной милости? Я хотел бы сражаться своим собственным оружием, то есть оружием, к которому привык.

вернуться

1

Эти три песни, в высшей степени исполненные выразительности, патриотизма и живости, были любезно предоставлены мне моим другом Ла Ланделем с правом использовать их по моему собственному усмотрению. Невзирая на анахронизм, я не смог устоять перед искушением и не поместить их здесь. Полный их текст читатель найдет в издании Дантю, книготорговца из Пале-Рояля. (Примеч. автора.)