— Отличная погода, спокойное море, попутный ветер! Живо выходим в открытое море! Выбрать шкоты, поднять марсели и брамсели! Все к фалам! Прямо руль!
Паруса скользнули вдоль мачт, затем изящно округлились, корабль углубился в фарватер Ла-Птит-Конше, и два часа спустя «Призрак» был виден лишь как крохотная белая точка, которая все уменьшалась, пока не исчезла совсем.
LV
ТЕНЕРИФЕ
В нескольких милях от берегов Марокко, напротив Атласских гор, между Азорскими островами и островами Зеленого Мыса, высится царица Канарских островов, остроконечная вершина которой теряется на высоте семи тысяч пятисот метров среди облаков, почти постоянно увенчивающих ее.
Воздух в этих восхитительных краях настолько прозрачен, что вершину различают с расстояния в тридцать льё, а с холмов острова можно разглядеть обычный корабль на расстоянии в двенадцать льё, хотя обычно они исчезают из виду уже в семи льё.
Именно здесь, под сенью гигантского вулкана, в лоне островов, которые древние называли Счастливыми островами; именно здесь, откуда взгляду открывается вид одновременно на Гибралтарский пролив, на дорогу из обеих Америк в Испанию, на дорогу из Индии в Европу и из Европы в Индию; именно здесь сделал остановку Сюркуф, чтобы пополнить запасы воды и свежей провизии, а также купить сотню бутылок той мадеры, которая еще встречалась в те времена и была любимейшей дочерью солнца, а ныне полностью исчезла, уступив место спиртовому пойлу, именуемому марсалой.
Погода на всем пути от Сен-Мало к Тенерифе, за исключением неизбежной бури в Гасконском заливе, была благоприятной, так что переход этот оказался удачным, если только можно назвать удачным для корсарского судна переход, в течение которого ему не встретился ни один корабль, достойный того, чтобы устроить на него охоту; вдобавок, судя по тому как судну Сюркуфа удалось уклониться от встречи с английским фрегатом, можно было оценить превосходные ходовые качества «Призрака», который, идя в бейдевинд, то есть развивая свою лучшую скорость, мог делать до двенадцати узлов в час. Эта прекрасная погода позволила капитану предаться его обычным упражнениям в ловкости, и изрядная часть подвешенных бутылок была разбита им, а главное, Рене, крайне редко допускавшим промах.
Матросы, никогда не достигавшие того уровня сноровки, на каком стоял их предводитель, чистосердечно рукоплескали мастерству молодого человека; но то, чем прежде всего безоговорочно восхищались господа офицеры, испытывавшие самые дружеские чувства к Рене, был набор прекрасного оружия, посредством которого, а скорее, благодаря которому он совершал свои чудеса сноровки.
Набор этот включал гладкоствольное ружье, предназначенное для того, чтобы охотиться с дробью на мелких животных и даже на тех, для которых употребление пули бесполезно, и того же калибра карабин с нарезным стволом, предназначенный для охоты на крупных животных и для стрельбы по человеку, если речь шла о странах, где человек причислен к вредным животным. В двух ящиках поменьше хранилось по паре пистолетов: в одном — обычные дуэльные пистолеты, во втором — боевые двуствольные пистолеты с вертикальным расположением стволов.
Кроме того, Рене заказал для себя сподручный абордажный топор без всяких украшений, из простой вороненой стали, но такой превосходной закалки, что с одного удара, словно тростинку, перерубал железный прут толщиной в мизинец. Но оружием, которому Рене отдавал предпочтение, о котором заботился с совершенно особым вниманием и которое носил на шее, подвешенным на серебряной цепочке, был кинжал турецкого образца, слегка изогнутый и настолько острый, что с его помощью он мог, как это делают дамасские арабы благодаря великолепной закалке своих сабель, разрезать на лету шелковый платок.
Сюркуф явно был счастлив присутствием Рене на борту, а главное, тем, что сделал его своим секретарем, поскольку это позволяло ему беседовать с ним сколько угодно. Капитан, имевший характер угрюмый и властный, был малообщителен и, чтобы держать в слепом повиновении все это разнородное товарищество людей, представлявших все края и все ремесла, много заботился о забавах и развлечениях для своего экипажа. Он устроил на борту «Призрака» два фехтовальных зала: один на юте — для офицеров, второй на полубаке — для матросов, имевших склонность к фехтованию. Он заставлял их также упражняться в стрельбе, однако для старших офицеров она неукоснительно устраивалась на правом борту, а для унтер-офицеров и матросов — на левом.