Лишь его старший помощник, г-н Блеас, мог в любой час и без всяких предлогов входить в каюту Сюркуфа; всем остальным офицерам, даже лейтенанту, требовался на то серьезный повод. Рене был освобожден от соблюдения этого правила, но, опасаясь вызвать зависть среди своих товарищей, он редко пользовался этой привилегией и, вместо того чтобы приходить к Сюркуфу, предоставлял Сюркуфу возможность приходить к нему.
Каюта капитана была обставлена с чисто военной изысканностью: две 24-фунтовые пушки, целиком убиравшиеся внутрь, когда враг не маячил на горизонте, были медными, но казались отлитыми из золота, так ярко начищал их негр Бамбу, находивший особое удовольствие в том, чтобы любоваться своим отражением в них. Каюта была обита кашемиром, привезенным из Индии; оружие со всех частей света служило ее украшением. Простой гамак из полосатого холста, подвешенный в промежутке между пушками, служил капитану постелью; но куда чаще Сюркуф не раздеваясь бросался на большой диван, который при случае мог заменить гамак и, как и он, помещался между двумя 24-фунтовыми пушками. В момент приготовления к бою всю мебель, которая могла быть повреждена при откате орудий, убирали, и каюта целиком предоставлялась артиллеристам.
Когда Сюркуф прогуливался по палубе, он ни с кем не разговаривал, за исключением вахтенного лейтенанта, и, когда он там прогуливался, все спешили посторониться и убраться с его пути; и потому, чтобы не создавать подобных неудобств другим, он во время прогулок держался ближе к гакаборту.
Находясь в своей каюте, он вызывал негра Бамбу ударами тамтама, звон которого разносился по всему судну, и по силе этого звона все могли догадаться, в каком расположении духа находится капитан.
В том земном раю, где он целую неделю жил вместе со своими людьми, у подножия пика Тенерифе, Сюркуф добавил к радостям охоты и рыбной ловли новое развлечение: танцы.
Каждый вечер, под прекрасным небом, усеянным неведомыми в Европе звездами, в тот час, когда от деревьев исходит благоуханный аромат, а с моря доносится свежий бриз, на лужайку, гладкую, словно скатерть, спускались из деревень Часна, Вилафлор и Арико миловидные поселянки в живописных нарядах. В первый день было довольно затруднительно найти оркестр, достойный прославленных танцоров и прелестных танцовщиц, но Рене заявил:
— Отыщите мне гитару или скрипку, и я погляжу, не вспомнится ли мне мое прежнее бродячее ремесло.
Чтобы добыть гитару в испанском селении, надо лишь протянуть руку; на другой день у Рене было на выбор десять скрипок и такое же количество гитар; молодой человек взял одну, не глядя, и по первому звуку, который он извлек из нее, все распознали руку мастера. На следующий день к оркестру присоединились дудка и барабан, которые по вечерам играли вечернюю зорю, а теперь, под управлением Рене, поддерживали своими пронзительными нотами и рокотом испанский инструмент.
Но порой случалось, что Рене забывал о танце и танцорах и, охваченный воспоминаниями, предавался каким-то грустным импровизациям; в такой момент танец останавливался, все стихали и, приложив палец к губам, собирались вокруг молодого человека; мелодия длилась какое-то время, а когда она прекращалась, Сюркуф говорил вполголоса:
— Моя жена была права, здесь не обошлось без любовной печали.
Однажды утром Рене разбудила боевая тревога: на широте островов Зеленого Мыса, примерно в двух или трех льё в море, был замечен корабль, который очертанием парусов выдавал свое английское происхождение. Услышав крики: «Парус!», Сюркуф выскочил на палубу и дал приказ сняться с якоря. Спустя десять минут, под облаком парусов, которое расширялось с каждым мгновением, и под звуки боевой тревоги корабль вышел в море и взял курс на английское судно. Через несколько минут появился, в свой черед, Рене с карабином в руке и двуствольными пистолетами за поясом.
— Ну что ж, — сказал Сюркуф, — похоже, нам предстоит немного повеселиться.
— Наконец-то! — промолвил Рене.
— Вы явно желаете принять в этом участие?
— Да, но мне хотелось бы, чтобы вы указали мне место, где я никому не буду мешать.
— Хорошо! Держитесь подле меня, и каждый из нас будет иметь по матросу, чтобы перезаряжать нам ружья.
— Бамбу! — крикнул Сюркуф.
Негр тотчас же подбежал к нему.
— Ступай и принеси мне Громовой.
Громобоем называлось одно из ружей Сюркуфа; другое именовалось Весельчак.
— И заодно принеси ружье господину Рене, — добавил капитан.
— Не стоит, — сказал Рене, — у меня четыре смерти за поясом и еще одна в руках; для всякого, кто трудится по собственной охоте, этого, полагаю, вполне достаточно.