Сюркуф поклонился с глубоким уважением и вышел.
Рене последовал за ним; но, когда он уже стоял в дверях, ему показалось, будто младшая из сестер посмотрела на него так, словно хотела что-то сказать ему.
Он остановился, протянув ей руку.
Девушка машинально схватила ее, поднесла к губам и произнесла:
— Сударь, ради всего святого, добейтесь от капитана, чтобы тело нашего отца не выбрасывали в море.
— Я попрошу его об этом, мадемуазель, — ответил Рене, — но и вы вместе с вашей сестрой, в свой черед, окажите мне милость.
— Какую? О, вы только скажите, скажите! — в один голос воскликнули сестры.
— Ваш отец напоминает мне одного из моих родственников, которого я очень любил и которого никогда больше не увижу. Позвольте мне поцеловать вашего отца.
— Охотно, сударь, — ответили девушки.
Рене подошел к мертвецу, встал перед ним на колени, склонил к нему голову, почтительно поцеловал его в лоб и вышел, подавляя рыдание.
Сестры удивленно наблюдали за ним. Прощание сына с отцом не могло бы быть более нежным и почтительным, чем прощание Рене с виконтом де Сент-Эрмином.
LVII
НЕВОЛЬНИЧЬЕ СУДНО
Когда Сюркуф и Рене поднялись на палубу, следов битвы почти не было видно. Раненых спустили в лазарет, мертвых сбросили в море, кровь смыли.
Рене уведомил Сюркуфа о просьбе девушек не бросать тело их отца в море, а похоронить на первом же берегу, к которому они пристанут.
Это было против всех морских правил, однако в некоторых случаях подобное послабление допускалось. Так, например, г-жа Леклер, Полина Бонапарт, привезла с Сан-Доминго тело своего мужа.
— Ладно, — ответил Сюркуф. — Поскольку капитан «Штандарта» убит, господин Блеас примет командование захваченным судном и займет каюту убитого. Если найдется еще одна свободная офицерская каюта, туда поместят сестер де Сент-Эрмин, а тело виконта оставят в их каюте, в наглухо закрытом дубовом гробу.
Рене сообщил об этом решении девушкам, которые в ту же минуту пожелали поблагодарить Сюркуфа.
Старшую сестру звали Элен, младшую — Джейн.
Элен было двадцать лет, Джейн — семнадцать.
Обе были красивы, но красивы разной красотой.
Элен была блондинкой, белизна кожи которой могла сравниться лишь с белизной цветка, всего за три года перед тем привезенного во Францию из Японии иезуитом Камеллусом и под названием камелия начавшего все чаще появляться в крупных оранжереях. У нее были светло-пепельные волосы, которые, когда солнце обволакивало их своим светом, приобретали золотистый оттенок, придававший ей необычайное очарование, и создавали вокруг ее головы нечто вроде сияния, подобного благоуханию, обволакивающему цветок; ее белоснежные руки, округлые и изящные, заканчивались ноготками с розовым отливом, сохранявшими удивительную прозрачность; она была наделена станом нимфы и ножками ребенка.
Красота Джейн была, возможно, менее правильной, нежели красота ее сестры, но более обольстительной; ее маленький своенравный рот своей свежестью напоминал полураскрытый розовый бутон; ее нос, наделенный трепетными крыльями, был ни греческий, ни римский, а чисто французский; ее глаза обладали блеском и яркостью сапфира, а кожа, не будучи смуглой, имела цвет паросского мрамора, долгое время находившегося под лучами солнца Аттики.
Девушки не могли не обратить внимание на участие, которое проявил к ним Сюркуф, а еще более на волнение, которое испытывал Рене у тела их отца; слезы, выступившие на глазах у молодого человека, когда он целовал мертвеца в лоб, не остались незамеченными; и потому сестры заявили Сюркуфу, что в том положении, в каком они оказались, не им следует высказывать свои желания, а ему надлежит делать то, что он сочтет самым правильным.
Сюркуф уже приказал прибрать в каюте старшего помощника на борту «Штандарта» и пригласил девушек проститься с покойным. На этих широтах было важно как можно быстрее упрятать его в гроб; гроб должен был остаться в той каюте, где лежало тело, а девушкам предстояло переселиться в каюту старшего помощника. Сюркуф поручил Рене позаботиться о том, чтобы туда перенесли вещи сестер, и оказать девушкам все услуги, какие будут в рамках его полномочий.
Элен и Джейн вошли к себе, а Рене остался у двери каюты, не желая стеснять их в излиянии горя.
Через час они вышли со слезами на глазах и со стесненными сердцами; Джейн едва могла идти, и она оперлась на руку Рене; ее сестра, более крепкая, несла шкатулку с драгоценностями и портфель с бумагами отца; обе они оценили деликатность поведения молодого человека, оставившего их одних, чтобы не мешать им изливать свое горе, но лишь Элен смогла выразить ему свою признательность, поскольку Джейн не давали говорить душившие ее слезы.