Рене устроил девушек в каюте, которая была им предоставлена, и оставил там одних, намереваясь лично заняться последними заботами об их отце.
Два часа спустя плотник сколотил дубовый гроб; в него положили тело виконта де Сент-Эрмина, и крышку его прибили гвоздями.
При первом же ударе молотка, который донесся до девушек, они догадались, с чем он связан, и хотели кинуться в свою прежнюю каюту, чтобы в последний раз взглянуть на отца, но на пороге столкнулись с Рене: молодой человек предчувствовал этот порыв дочерней любви и решил избавить сестер от последней боли; он взял их под руки, отвел обратно в каюту и подтолкнул в объятия друг другу; обнявшись и рыдая, сестры рухнули на диван. Рене вложил руку Джейн в руку Элен, почтительно поцеловал обе и вышел.
Во всех его поступках было столько целомудрия, да и знакомство между молодыми людьми случилось вследствие столь страшных обстоятельств, что ни Элен, ни Джейн, ни Рене не задумались о том, как стремительно события привели их к этой взаимной близости, которая, впрочем, с обеих сторон была исключительно братской.
На другой день оба корабля вместе взяли курс на остров Иль-де Франс. Сорок корсаров перешли с борта «Призрака» на борт «Штандарта». Блеас получил от Сюркуфа приказ командовать захваченным судном, а Рене, поскольку было понятно, как необходимо обеим девушкам присутствие друга или, по крайней мере, родственного сердца, получил разрешение последовать за старшим помощником.
Через день после боя, произошедшего между «Призраком» и «Штандартом», «Призрак» опознал какой-то шлюп и устроил за ним погоню. Вначале шлюп пытался уйти от преследования, но при первом же крике: «Сдавайтесь "Призраку"!», подкрепленном выстрелом из пушки, подчинился.
Когда шлюп встал у левого борта «Штандарта», Рене, находившийся вместе с обеими сестрами на юте, стал свидетелем происходившего внизу ужасного зрелища: двое бедняг, распростертых на палубе, бились в предсмертной агонии, невзирая на заботы молодого негра, который подавал им питье, приготовленное каким-то чернокожим знахарем; неподалеку пять почти голых негритянок согревались под жгучим солнцем, которое прикончило бы европейских женщин, и с наслаждением вдыхали раскаленный воздух. Одна из них силилась накормить грудью ребенка, которого держала на руках и который тщетно мял эту иссохшую грудь.
При виде матросов «Призрака», поднявшихся на борт шлюпа, четыре из этих пяти женщин вскочили и убежали; пятая хотела поступить так же, но силы оставили ее и она без сознания упала на палубу, выронив из рук ребенка. Офицер поднял его, положил рядом с матерью и пошел искать капитана этого судна, которое он с первого взгляда, и прежде всего по высоте мачт, признал невольничьим.
И в самом деле, на дне трюма обнаружились двадцать четыре несчастных чернокожих, закованных в цепи и лежавших в невыносимой тесноте.
Из люка, служившего единственным отверстием для смены воздуха в трюме, исходило тошнотворное зловоние.
Как только шлюпка отчалила от судна, которое, судя по его флагу, было американским, Сюркуф двумя сигналами вызвал на борт «Призрака» Рене и Блеаса.
Девушки с беспокойством спросили, что означает эта операция и зачем устраивают сбор. Рене объяснил им, что капитан шлюпа, несомненно, занимался торговлей неграми, хотя это было запрещено делать без особого разрешения, и, чтобы судить его, на борту «Призрака» собирается военный совет.
— А если он будет признан виновным, — дрожащим голосом спросила Джейн, — какому наказанию его подвергнут?
— Ну, — ответил Рене, — скорее всего, он рискует быть повешенным.
Джейн вскрикнула в ужасе.
Между тем, поскольку шлюпка стояла у трапа и матросы застыли в ожидании, подняв весла в воздух, а Блеас уже сидел в ней, Рене поспешно схватился за фалреп и спустился вниз.
Когда Блеас и Рене прибыли, все остальные офицеры уже собрались в кают-компании. Туда ввели американского капитана; это был высокого роста человек, мощное телосложение которого указывало на его необычайную силу; он говорил только по-английски, и, предвидя это, Сюркуф вызвал Рене на военный совет в качестве переводчика. По тому, как в разгар боя молодой человек крикнул по-английски: «Капитан убит, спустить флаг!» и приказ этот не вызвал у англичан никаких сомнений, Сюркуф рассудил, что Рене знает английский язык, словно родной.