Сюркуф, посовещавшись, решил, что покинет рейд лишь на другой день. Встреча была назначена на четыре часа пополудни. В пять часов состоялась продажа «Нью-Йоркского гонца» Джону Филдингу из Кентукки. В шесть часов капитан Хардинг получил свои пятнадцать тысяч франков; затем, в семь часов, двести английских матросов и солдат морской пехоты, которые предпочли остаться в Рио-де-Жанейро, были переданы в руки британского консула, под обещание обменять их на равное число пленных французов. Наконец, на рассвете следующего дня все три судна отчалили с поднятыми национальными флагами и вместе взяли курс на мыс Доброй Надежды.
Как и решил Сюркуф, сестры, дабы у них был защитник, перешли с «Призрака» на «Штандарт». Обе согласились на это с великим удовольствием: оставленные без всякой опеки, они совершенно не представляли, каким образом смогут отправиться в Рангун, где на реке Пегу находилось их поместье. Ни та, ни другая не были знакомы с Индией, но Элен, старшая, встретила в Лондоне английского офицера из индийской армии, расквартированной в Калькутте, и перед отплытием девушек и их отца было договорено, что по приезде в Индию там состоится свадьба Элен де Сент-Эрмин и сэра Джеймса Эспли. Джейн и ее отец жили бы в своем поместье, извлекая из него доход, и так продолжалось бы вплоть до ее замужества, после чего, в зависимости от того, пожелают ли молодые семьи жить вместе с отцом или он предпочтет жить с одной из них, а то и по полгода с одной и по полгода с другой, Рангун-Хаус будет продан или сохранен.
Весь этот семейный план рухнул со смертью виконта де Сент-Эрмина. Необходимо было составить новый, но, сокрушенные случившимся несчастьем, сестры не могли ни на что решиться. И потому большой удачей для них было встретить как раз в тот момент, когда они остались без отцовской любви, молодого человека, который подарил им чисто братскую любовь. Благодаря прекрасной погоде, неизменно сопутствовавшей плаванию Сюркуфа от Рио-де-Жанейро к мысу Доброй Надежды, это путешествие по океану и этот переход с одного края света на другой стали настоящей прогулкой. Мало-помалу между тремя молодыми людьми установилась нежная близость, к большой радости Элен, которая находила Рене очаровательным и надеялась, что, как только сама она соединится с мужем, Джейн не придется долго искать себе супруга.
Обе сестры были хорошими музыкантшами, но после смерти отца ни та, ни другая не прикоснулись к клавишам фортепьяно. Нередко, словно зачарованные, они слушали песни матросов, безмятежно предоставлявших плыть кораблю, который, казалось, на крыльях пассатных ветров сам по себе шел к месту назначения.
Однажды ночью, в одну из тех дивных ночей, которые, по словам Шатобриана, есть не тьма, а лишь отсутствие света, на шканцах раздался чей-то звонкий голос, распевавший грустную бретонскую песню. При первых же нотах Элен положила ладонь на руку Рене, призывая его к молчанию: то было сказание о юной девушке, которая во времена Террора спасает владетеля своей деревни, провожая его на борт английского судна, но, не ответив на оклик часового: «Кто идет?», падает, сраженная пулей, и умирает на руках своего возлюбленного. Когда эта жалостная песня закончилась, девушки со слезами на глазах попросили Рене разузнать у того, кто ее пел, слова и мелодию. Однако молодой человек сказал, что это лишнее, поскольку слова, надо полагать, он знает, а что касается мелодии, то, чтобы ее припомнить, ему нужны лишь фортепьяно, нотная бумага и перо. Так что они вернулись в комнату Элен. Рене на минуту опустил голову на руки, оживляя в памяти музыку, и стал записывать ее; без труда записав всю мелодию от начала и до конца, он поставил затем нотный лист на пюпитр пианино и голосом куда более нежным и куда более выразительным, чем голос распевавшего ее матроса, начал самым очаровательным образом исполнять эту двухголосную жалостную песню.
Повторяя последние куплеты, Рене вложил столько чувства в слова: «Люблю его! Люблю его! Люблю преградам вопреки!», что казалось, будто в словах этой бесхитростной песни таилась его собственная история, рассказываемая им, и будто его неизменная грусть имела причиной либо смерть возлюбленной, либо, по крайней мере, вечная разлука с ней; его печальный голос эхом отзывался в сердцах девушек и, затрагивая самые нежные и самые чувствительные струны их душ, настраивал их на ту же тональность.
Склянки пробили два часа пополуночи, когда Рене вернулся к себе.
LIX
ИЛЬ-ДЕ-ФРАНС
В тот же день, в пять часов утра, впередсмотрящий закричал: «Земля!» Они были в виду Столовой горы.