Экватор. Черный цвет и белый цвет.

FARC-EP

, РВСК-АН. Последние две буквы аббревиатуры означают «Армия народа». Поисковик выдал мне массу ненужных справочных сведений об организации. Видимо, полное название движения не интересовало ни читателей, ни журналистов. Я упростил задачу, выделил «shiftом» ненужный участок и нажал «delete». На мониторе компьютера остались четыре буквы

FARC

. Я ударил пальцем по клавише «enter». И увидел то, что так хитроумно пытался донести до моего сознания усатый арабский офицер. ГЛАВА 26 — АГЕНТСТВО «INFOSUR» «Колумбийская армия ликвидировала сегодня лидера левой группировки Революционные Вооруженные Силы Колумбии, или

FARC

, имя которого Рауль Родриго Мануэль де Сильва. Ему было шестьдесят лет. Он входил в руководство Секретариатом этой организации и вел международные связи

FARC

, а также отвечал за финансовую деятельность экстремистов. Помимо него, в боестолкновении погибло не менее пятнадцати боевиков. Координаты местонахождения де Сильвы были получены от информаторов, а затем подтверждены разведкой. Лидер боевиков должен был прибыть в тренировочный лагерь на территории соседнего Эквадора. Именно туда, как предполагают колумбийские и американские спецслужбы, левые экстремисты планировали эвакуацию некоторых своих объектов после очередного успешного натиска правительственных войск в районе провинции Путумайо. ВВС Колумбии провели ночной бомбовый удар, после чего в районе базы высадился колумбийский спецназ. Смерть одного из лидеров террористов подтверждена. На месте атаки найдены важные улики. В частности, портативный компьютер, который, предположительно, принадлежал самому де Сильве. Если это так, то информация, которая находится на нем, позволит раскрыть подробности многих связей

FARC

со своими зарубежными партнерами. Президент Колумбии утверждает, что сообщил Президенту Эквадора о готовящемся ударе по территории соседнего государства. Лидер Эквадора это опровергает и выступает с осуждением подобных действий северного соседа. Президент Соединенных Штатов выражает надежду, что после этой операции волна насилия, связанного с

FARC

, пойдет на спад и гарантирует поддержку правительству Колумбии в деле борьбы с терроризмом.

FARC

одна из крупнейших леворадикальных организаций, ведет вооруженную борьбу против центрального правительства с середины шестидесятых годов.» Я вчитывался в «информашку» латиноамериканского агентства и пытался хотя бы между строк прочесть как можно больше о компьютере, который нашли на месте атаки. Лучше бы им достались дорогие очки де Сильвы. Надо побольше узнать о нем. Что еще есть в интернете? Я начал к слову «FARC» добавлять и дополнительные данные. Строчка в поисковике удлинялась. «Удар,

FARC

, компьютер» «Компьютер оказался очень поврежден во время удара. Но специалисты считают, что есть надежда...» «Удар,

FARC

, компьютер, де Сильва» «Это был единственный компьютер на месте удара. Пока не удалось со стопроцентной вероятностью доказать, что он принадлежал де Сильве. Но известно, что финансовый лидер

FARC

никогда не расставался со своим компьютером.» «Удар,

FARC

, компьютер, де Сильва, данные» «Компьютер де Сильвы почти сгорел. Удар пришелся как раз туда, где находился лидер повстанцев. Данные о деятельности

FARC

пока еще недоступны. Но, специалисты говорят, жесткий диск уцелел.» «Удар,

FARC

, компьютер, де Сильва, данные, жесткий диск» «Жесткий диск с данными тоже оказался поврежден в результате попадания ракеты. Эпицентр ракетного удара был там, где Рауль де Сильва, „финдиректор“

FARC

, проводил совещание со своими подчиненными, демонстрируя им информацию на своем компьютере.» «Удар,

FARC

, компьютер, де Сильва, данные, жесткий диск, Маккинтош» «Жесткий диск поврежден в результате удара» И так далее. Набор найденных сообщений почти не изменился. Поисковик выбросил на первую страницу уже прочитанную мной информацию. Дальше шли совершенно другие сообщения, которые к партизанам не имели отношения: «Компания Маккинтош начинает выпуск ноутбука с самым большим объемом оперативной памяти.» Ничего, где шла бы речь о Колумбии. И это хорошо. Это означает, что все рассказы о том, что де Сильва использовал свой компьютер, как наглядное пособие, могут оказаться выдумками журналистов, от скудости информации приправивших свои статьи непроверенными фактами. А вот то, что нет названия найденного компьютера слегка утешает. Может, и не его ноутбук нашли колумбийские коммандос. И меня тоже не найдут. Я ввел еще одно слово. Rocco Sovsky. Компьютер выдал мне следующее. ГЛАВА 27 — АГЕНТСТВО «AFP» «После гибели одного из членов Секретариата, Революционные Вооруженные Силы Колумбии произвели некоторые изменения в своей структуре и командном составе. Теперь за военные операции на всей территории Колумбии отвечает Рокко Совски, его настоящее имя Себастьян Рокко Эстевес. Этот человек, до недавнего времени занимавшийся идеологической пропагандой воинствующего коммунизма, известен тем, что половину своей жизни провел в джунглях, пройдя карьеру от рядового бойца до влиятельного члена Секретариата движения. Первое его заявление на новом посту содержит призыв к беспощадной мести за погибших товарищей. „Мы отомстим каждому, кого мы посчитаем виновным в этой подлой атаке,“ — так заявил он, по информации сайта террористической организации, находясь в горах Колумбии.» «Горы Колумбии» это такой эвфемизм, означающий «где-то» и «нигде» одновременно. Мне мало понравилось то, что я прочитал. Мало понравилось назначение Рокко. И уж совсем не понравилось его заявление о том, что партизаны будут мстить всем без разбора. Мне показалось, от монитора повеяло холодком. Я вспомнил то выражение, с которым глаза Рокко смотрели на меня из-под козырька его «режиссерской» кепки, когда мы с ним сидели на берегу Путумайо и пили «мате де кока». И хорошо представил, что именно подумал про меня непобедимый партизан, когда три дня подряд слушал эфир в поисках сигнала радиомаяка. Но что сделано, то сделано. Интернет весьма быстро забыл и про де Сильву, и про Рокко Совски, и про компьютер с очень важными данными. Я почувствовал себя свободным. Мой бизнес двигался и процветал. Меня ждали великие и важные дела. Начинался очередной передел мира, и там, где большие хищники успевали ухватить свой лакомый кусок, для нас, небольших, но очень зубастых акул, тоже появлялось пространство для маневра. Например, на таком многообещающем рынке, каким в конце девяностых стала Африка. О, этот черный континент, очертанием напоминающий человеческую ступню, только на первый взгляд выглядит страшным и бедным. Если бы вы знали, какой поистине королевской роскошью обставляют себя африканские лидеры. Причем, чем беднее страна, тем дороже президентские автомобили, наряды и апартаменты. А что касается моей игры, то здесь можно делать миллиардные ставки. Правда, все здесь связано с риском. Президентские сроки кончаются внезапно и, как правило, у расстрельной стенки. Играя на миллиарды, ты неизменно ставишь на кон собственную жизнь. Я не был очень жадным человеком. Мои ставки ограничивались отнюдь не миллиардами. Миллионами. И, потом, я очень любил радости жизни. Платил за них, не торгуясь. ГЛАВА 28 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, МАЙ 2003. ИНТЕРВЬЮ ЗА ПАСПОРТ Сергей трясет перед моим лицом обложкой колумбийского паспорта. Он говорит, что нашел его среди обломков сбитого самолета. В нашем деле случайностей не бывает. Кем бы ни был владелец паспорта, появление этого документа у меня на столе равносильно сигналу тревоги. Красная лампочка мигает. Звонит набат. Сирена надрывается. Никто, кроме меня, ее не слышит. Все происходит в глубине моего сознания. Спокойного и прозрачного, как воды Красного Моря. Журавлев может лишь заметить отблеск тревоги у меня в глазах. Раз — и нервно замельчит мой взгляд по куску красного дермантина. Я держу себя в руках и даже не смотрю на то, что некогда было паспортом неизвестного мне колумбийского гражданина. Или все-таки известного? Сумасшедшим напряжением воли сдерживаю нервные симптомы своих мышц от щиколоток до лица. Выдерживаю паузу и медленно поднимаю свой взгляд на журналиста. Задаю вопрос, не для того, чтобы получить ответ, а все больше для того, чтобы оттянуть время. — Ну, и что? — Как что? — удивился Сергей. — Как что?! И принялся вслух выстраивать собственную версию появления колумбийского паспорта в либерийских джунглях. Меня она не интересовала. В таких случаях нужно, не задумываясь о причинах опасности, действовать быстро и без суеты. Сворачивать бизнес и уходить на другую часть континента. Или мира. Но я не мог этого сделать. Теперь у меня была Маргарет. Она об этом еще не знала. Не догадывалась даже, что теперь всякое свое решение я собирался принимать с оглядкой на ее существование. Жизнь моя поменялась очень давно и бесповоротно. Сорок восемь часов тому назад. — Иваныч, я простой журналист, — говорит Журавлев. — я зарабатываю свою копейку тяжело и непросто. Но «бедный» еще не означает «глупый». В моем случае, так точно. Я налил себе виски. Зря, конечно. Журавлев может подумать, что я хочу успокоить нервы. А мне просто захотелось почувствовать во рту вкус янтарного алкоголя. — Это ведь был твой самолет, Иваныч? — Сережа, самолет был не мой. — Я покосился на выключенную камеру. — Самолет был не мой. Груз мой. — Ну, хорошо, груз. Этот паспорт был на борту самолета, который вез твой груз. А потом самолет сбили те, кто принимал груз. Повторяю, твой груз. Ты сам это сказал. И я уверен, — Сергей чуть наклонил голову и повысил голос. — И я уверен, что все это связано с тобой, Андрей Иваныч. Он помогал себе для пущей уверенности указательным пальцем. То и дело большой ноготь с черной полоской грязи, расставляя ударения в словах, стучал по стеклянной столешнице, словно телеграфный ключ по бумажной ленте телеграммы-молнии. Он был прав, этот энергичный парень. Но его правота ни на что не влияла. Он провоцировал меня на спор. Совершенно бесполезно, даже с точки зрения его профессии. — Сергей, ты зря меня выводишь из себя. Все самое интересное я могу тебе выболтать еще до интервью. — А что, еще есть шанс его записать? — Я, по-моему, тебе еще не отказал. Хотя и не согласился, — я заговорил купеческим языком. Сергей тут же превратился в профессионального охотника за дураками. — Андрей Иваныч, я не задам тебе ни одного вопроса, который бы тебе не понравился. Вернее, ты можешь не отвечать на те вопросы, которые тебе не понравятся. Это же не прямой эфир. Это запись. Все лишнее можно выбросить. Прямо здесь, если захочешь. На камере есть такая функция. Раз, и все лишнее тут же стирается. А все самое ценное остается на пленке. Давай? — Сергей, я все равно не повторю в кадре ничего из того, что я говорю тебе без камеры. Ты хотя бы это понимаешь? Зачем тебе такое интервью? — Иваныч, постараюсь объяснить как можно проще. Что бы ты ни сказал, все это будет круто. Потому что это скажешь ты, человек, которого подозревают в торговле оружием. Ты это эксклюзив сам по себе. Для меня очень важно, чтобы у меня в кадре были эксклюзивные люди. Интервью с живым торговцем оружия это все равно, что полет на Луну. — Эксклюзив, говоришь? — заметил я с напускной задумчивостью. «Дай» — думаю, — «подразню этого ловца неспрятанных эмоций.» — Хочешь эксклюзив, тогда плати гонорар. Он опешил. Он действительно растерялся. Я отчетливо увидел в его глазах растерянное движение мысли и даже, мне показалось, услышал, как скрипят его извилины, высчитывая все возможные варианты ответа. Но его бортовой компьютер выдал тот же результат, к которому пришла бы любая домохозяйка в подобной ситуации. Он должен переспросить меня «Сколько?» Frequently asked question. Наиболее часто задаваемый вопрос. — Сколько? — ну, вот, что и требовалось доказать. — Нет, Сергей, неправильный вопрос. Не «сколько», а «что». Я не беру гонораров деньгами. Во всяком случае, за интервью. — А что ты за него хочешь? Я глотнул виски. Выдержал красивую и долгую паузу. Пока она длилась, взгляд Сергея следовал за малейшими моими движениями. Вот моя рука отвинчивает латунную пробку и наливает виски в тяжелый бокал с плоским дном. Мерцание сорокоградусного янтаря отражается в глазах Сергея. Рука подносит бокал к губам. Я вижу, как подбородок Журавлева поднимается вверх, а его зрачки уставились на бокал, словно приклеились к нему. Я отхлебываю виски и ставлю его на стол. Сергей, словно, зачарованный, смотрит на бокал так, словно оказался на приеме у гипнотизера. Как же примитивно, все-таки, устроены наши журналисты. Они так управляемы. Их действия легко просчитать. Они думают, что независимы. Пусть думают. Они зависят от самих себя. От своего желания получить то, что не получают их коллеги. Они соревнуются друг с другом, не задумываясь о том, что часто вместо информации получают подделку. Пожалуй, они знают о том, что их обманывают, но все равно не прекращают гонку за подделкой. В том случае, если уверены — это эксклюзивная подделка. В единственном экземпляре. Лучшие из них не исключение. Они лучшие потому, что раньше других хватают обманку. Вот передо мной сидит отличный парень Сергей Журавлев, который пойдет сейчас на любые условия ради того, чтобы Андрей Шут поиграл перед объективом в момент истины. Журавлев знает, что Шут его будет обманывать. Ну, и что? Это не имеет значения. Имеет значение только эксклюзивность вранья. — Ставь камеру! — командую я Журавлеву. Как же быстро он схватился за свой радиоэлектронный прибор. Он развернул камеру на меня и, вставив суетливым движением кассету, резко захлопнул крышку кассетоприемника. — Так что я буду тебе должен за интервью? — переспросил Сергей. — Паспорт. — Какой паспорт? Мой? — Нет, не твой. Колумбийский. — Иваныч, я не могу, — Сергей слегка опешил от просьбы. — Хорошо, — говорю я ему. — Тогда положи его в пепельницу и сожги. — Как это? — Ну, представь, что он полностью сгорел в огне катастрофы. — Я не могу сделать это. — Тогда я не могу ни о чем с тобой говорить. А почему, собственно, не можешь? — Потому что... А почему ты хочешь у меня отнять мою добычу? — хитро переспросил у меня Сергей. — Ты все-таки связан с этим делом. — С каким делом? — С ФАРК, партизанами из Колумбии. — Ты об этом хочешь спрашивать меня во время интервью? — И об этом тоже. — Нет, не связан, — соврал я. — Но ты в это все равно не поверишь. — Андрей Иваныч, ну о чем мы сейчас говорим? Сел бы ты в кадр и покончили бы мы с этим делом за десять минут. И тут я взорвался. — О чем мы сейчас говорим?! О том, что тебя не интересует правда. А правда в том, что трех твоих соотечественников завалили. И тебя этот факт интересует просто, как новость! Информационный повод! Завалили бы местный самолет, ты бы не скакал так по джунглям. Ты оказался на этом аэродроме благодаря мне! Ты знаешь всю историю — кто сбил, что именно вез этот борт, где он упал. Сейчас этих парней уже ищут родственники. А ты, профессионал хренов, даже не удосужился передать кассету на родину. Не сумел он, видите ли! Да не в этом дело. Просто тебе очень нужен эксклюзив. Иваныч на закуску! Так вот. Хочешь закуску, так давай паспорт. Сергей сжал свои губы. Они превратились в тонкую полоску под его носом, посиневшую от напряжения. На левом виске у Журавлева появилась капелька пота и медленно поползла вниз. Он тут же смахнул ее тыльной стороной ладони. Парень думал. Взвешивал приоритеты. А я бы на его месте не думал вообще. Клочок дермантина уже отработал свое. Он не сделает тебя, Сергей, ни богатым, ни знаменитым. А торговец оружием в кадре может стать хорошим толчком в твоей журналистской карьере. Чтобы понять это, мне, не имевшему никакого отношения к журналистике, понадобились доли секунды. Сергей, профессиональный журналист, на это потратил гораздо больше времени. Несколько минут своей драгоценной жизни. Наконец, он протянул мне обгоревший артефакт. — Долго, Сережа, — заметил я нехотя. — Что долго? — Долго думаешь. А приходишь к тому же результату. Поэтому среди вас, журналистов, так мало богатых людей. Богатый не тратит время на бессмысленные сомнения. Он всегда идет по самому короткой дороге от пункта А к пункту Б. И потому достигает результата. Огрызок красной корочки перекочевал ко мне в руки. Я сунул его в ящик деревянного комода возле постели. — Наденешь что-нибудь? — спросил Сергей. — Зачем? И так хорош, — я намеренно хотел выглядеть так, словно меня застали врасплох. — Разворачивай камеру. У тебя есть десять минут. — Где у тебя включается свет? — Слева, у входа. Сергей подскочил и нажал на клавишу. Я зажмурился от вспышки яркой люстры. Журавлев не больше минуты возился с камерой, направляя ее на мое лицо. — А маленький микрофончик цеплять не будешь? — Какой микрофончик? Тот, с которым легко девушек кадрить? — слегка подначил меня Сергей. — Нет, не буду. Здесь, кроме нас, никого нет. На камеру и так пишется хороший звук. А ну-ка, скажи «раз, два, три»! Звук надо проверить. Я произнес: «Раз, два, три». Сергей с сомнением поглядел на индикаторы. Потом махнул рукой. — В принципе, и так сойдет. Ну, поехали. Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Строим интервью, как обычную беседу. Можешь перебивать меня, если захочешь. Запись на видеокассете формата mini-DV, хронометраж семь минут Вопрос: Несколько дней назад невдалеке от Монровии был сбит украинский военно-транспортный самолет с военным грузом на борту. Вы были последним, кто разговаривал с пилотами этого самолета. По некоторым данным, Вы имеете отношение к грузу и самолету. Уточните, пожалуйста, какое? Ответ: Никакого. Вопрос: То есть... Тогда что Вы делали в аэропорту? Ответ: Покупал билеты на Родину. Изучал расписание полетов. Вопрос: Но Вы разговаривали с пилотами! Ответ: Не помню. Вполне возможно. Я и сам был шокирован этим жутким зрелищем. Вопрос: Постойте, но Вы же приехали в аэропорт с теми людьми, которые сбили самолет, ведь так? Я сам ехал с ними в машине. Ответ: А что Вы, Сережа, делали в машине с такими опасными людьми? Задайте этот вопрос себе. Вопрос: Я журналист и даже не мог предполагать, что они окажутся убийцами. Я даже не знаю, как их зовут. Ответ: Вот видите, мы с Вами в одинаковом положении. Вопрос: А что вообще может делать в Либерии российско-украинский бизнесмен во время боевых действий? Какова область его интересов в этой стране? Ответ: Женщины. Вопрос: Женщины? Ответ: Вернее, одна женщина. Я собрался жениться. Моя невеста живет здесь. Вместе с ней я выяснял возможность провести медовый месяц у себя на Родине и поэтому оказался на аэродроме. А Вы сейчас вторгаетесь в личную жизнь, хватаете меня чуть ли не из постели и обвиняете в преступлениях, которые я не совершал. Вопрос: ...Иваныч, я никого не обвиняю... Да, елки-палки, что же это такое?... Мы так не договаривались... Я хочу сказать... Ответ: Не надо провокаций. Я могу подать на Вас в суд. Вопрос: Какой суд? Речь не об этом. Я не хотел вторгаться в Вашу личную жизнь. Ответ: Уже вторглись. Спрашивайте. Вопрос: Так Вы здесь...? Ответ: Для того, чтобы жениться на любимой женщине. Это самая прекрасная женщина в мире. Вопрос: А Вы давно с ней знакомы? Ответ: Мы с ней очень близки. Вопрос: Знакомы ли Вы с президентом Тайлером? Ответ: Да, конечно. Как и с президентом Бушем, и с президентом Путиным. Но вряд ли они знакомы со мной. Вопрос: Хм-м-м? Ответ: Я всех их видел в телевизоре. Они меня нет. Теперь увидят. Вопрос: Ваш бизнес...? Ответ: Торговля стройматериалами. Хороший бизнес. Жаль, у нас нет интересов в Африке. Вопрос: Вернемся к Тайлеру. Он подарил Вам дом, в котором мы сейчас находимся. Ответ: Мне об этом ничего не известно. Я его снимаю. Вопрос: Но над входом у Вас висит табличка «Собственность Андрея Шута». Ответ: Повесил вчера. Хотел произвести впечатление на невесту. Глупо, конечно. Придется снять. Настоящую любовь не купишь за деньги. Вопрос: Иваныч... какая любовь? Это я у нее мог быть первым в ту ночь. Ответ: Сергей, Вы переходите все границы. Это провокация. Вторжение в частную жизнь. Вы пытаетесь меня оскорбить! Втоптать в грязь честное имя моей будущей жены! Грязный клеветник! Вы с какого канала? Уберите камеру отсюда и сами убирайтесь вон! (В кадре на переднем плане кисть крупно. Ладонь закрывает объектив. Угол меняется. Камера поднимается вверх. Потом движется в сторону пола. В кадре ноги говорящего человека. Потом полосы технических помех, говорящие о неисправности. Потом черное поле. Звук продолжает фиксироваться в искаженном виде в течение нескольких минут после исчезновения изображения.) Я так вошел в роль, что слишком крепко сжал камеру Сергея. Чувствительный аппарат хрустнул. На моей ладони остался полукруглый красный рубец от объектива. — Ну, что, — сказал я гораздо более спокойнее. — Уложился я в десять минут? — Иваныч, какого хрена ты разбил камеру? Мы так с тобой не договаривались. Я оттуда даже кассету достать не могу. Ну, ты и сволочь. — Еще раз назовешь меня так, будешь извлекать кассету из собственной головы. Понял? — Понял, чего тут не понять. Ну, ты и артист. А я думал, у нас дружба. — Дружба не строится на взаимном интересе. Это святое. — Верни паспорт. Я с этим интервью могу только в «Сам себе режиссер» обратиться. Есть у нас такая программа. — Паспорт я тебе не отдам. Мы же договаривались о том, что я соглашусь на интервью. О том, что я тебе в результате наговорю, мы не договаривались, Сережа. Он вздохнул. — Обманул ты меня. Очень круто обманул, Иваныч. Я решил его успокоить. — Ну, что ты, Сережа. — Я заговорил почти что примирительным тоном. — У тебя на руках отличный материал. Аэродром. Сбитый «Ан». Комментарий подозреваемого в нарушении эмбарго бизнесмена. Добавь еще немного местного колорита, ну, там, людей с оружием на улицах, полуголых аборигенов, корабли в гавани, и все. Пулитцеровкая премия у тебя в кармане. Или как там она у вас называется? «Грэмми»? «Эмми»? — «Тэфи», — уныло поправил меня Журавлев. — Это в России «Тэффи», — проявил я хорошее знание предмета. — А я говорю о международном признании. У тебя ведь наверняка наше с тобой ночное шоу купят американцы. — Если бы у меня. — вздохнул журналист. — Продаст мой родной канал это видео буржуям за бешеные деньги, а мне даст премию. Примерно долларов сто, я думаю. — А ты хочешь больше? — хитро подмигнул я Сергею. Тут на его лице промелькнуло внезапное озарение. И он подмигнул мне в ответ. Тоже хитро. — Андрей Иваныч, я, пожалуй, эту кассету продам кому-нибудь другому. — И он потряс извлеченной из камеры кассетой практически у меня под носом. «Ах, ты, сволочь!» — озарила меня догадка. — «Тайлеру хочешь ее продать!» — Думаешь, он у тебя ее купит? — попытался я сблефовать. — Почему «он»? Она. Я удивился: — Почему «она»? Он, Тайлер. — Нет, Иваныч, я отнесу это Мики. И я точно знаю, что она сделает после этого. Я молча глядел на Сергея. Мысль насчет Тайлера оказалась ошибочной. Журавлев выдержал паузу и продолжил. — Одно из двух. Или она заставит заплатить тебя компенсацию. Или, — он опять подмигнул мне. — Или женит тебя на себе. Я взял бутылку виски и отхлебнул прямо из горлышка. Сергей и не догадывался о том, что в интервью я сказал ему правду. По крайней мере, в той его части, которая касалась Маргарет. Впрочем, Маргарет об этом тоже не знала. — Сережа, ты не представляешь. Ты вообще не в состоянии себе представить, насколько я этого хочу, дружище. Поэтому бери свою кассету и вези ее Мики. Будешь моим сватом. И он повез. И она сказала «да». ГЛАВА 29 — ЛИБЕРИЯ, ОКРЕСТНОСТИ МОНРОВИИ, ИЮНЬ 2003. АКУЛА Мы решили пожениться через месяц. Я должен был закончить свои дела в Африке, она — свои. Однажды ночью я рассказал ей об удивительном городе с золотыми куполами, которые отражаются в широкой реке, о том, как мощные мосты соединяют ее острова с берегами, как звенит старая брусчатка под колесами автомобилей, о князьях, богатырях и красавицах с серебряными слитками в гривах русых волос. Она слушала меня, завороженно глядя мне в глаза, а я отводил взгляд в сторону в те моменты, когда моя фантазия произвольно заполняла пробелы в знании истории. Поскольку пробелов было много, я вдохновенно дорисовывал отечественную историю, а мой взгляд в это время блуждал по стенам ее спальни. Но кое-чего я все же добился. Мики перестала шутить по поводу низкого уровня жизни «этих восточноевропейских стран». В сказочном златоглавом городе мы и решили повенчаться. Вернее, таким было желание Маргарет. Мне было все равно, где венчаться. Я понимал, что брак это формальность. Сам процесс вступления в права обладания другим человеком противоположного пола, это лишь дань традиции, пережиткам патриархата. Или матриархата, что, по сути, одно и то же. Но в то же время, я понимал, что моей избраннице все это было нужно, как воздух. Белое платье, длинная прозрачная фата, вышитые золотом туфли. Так устроены все женщины. Если жениха поставить перед выбором, — что, в принципе невозможно и является лишь гипотезой, — сыграть свадьбу или вместо этого отправиться в романтическое путешествие с приключениями, любой молодой человек, без сомнения, откажется от свадьбы. Женщина же готова отказаться от всех последующий удовольствий в пользу одного — пройтись под взглядами малознакомых людей в ослепительно белом платье. Ради этого единственного мгновения женского триумфа она согласна отдать все сокровища мира. Если бы они у нее были. Женщине всегда нужно быть в центре внимания, а особенно в поворотные моменты ее жизни. Но статистика лишь подтверждает, что право выбора на стороне женщин. Нынче молодожены не часто отправляются в путешествия. Но зато всегда становятся клиентами свадебных салонов. Церемония в белом платье, при стечении огромного количества народа, подтверждает право женщины быть королевой и владеть самым важным, из всех возможных, завоеванием — мужчиной. Мики была умной и расчетливой, ей несвойственна была страсть к банальностям и предрассудкам, быстрота и логика ее ума были выдающимися, но это в данной ситуации ничего не меняло. Она была женщиной. И, значит, я лишен был возможности выбирать. Мое пространство свободы ограничивалось лишь выбором цвета костюма. Но я бы соврал, если бы сказал, что мне это не нравилось. Я согласился на церемонию бракосочетания. Я захотел посмотреть на лицо своей избранницы. Черное лицо на белом свадебном фоне. По-моему, это должно выглядеть очень возбуждающе. Моим обязательным требованием к внешнему виду невесты было лишь декольте и белые чулки. Как они крепятся, должна была знать только она. А потом уже и я. Многорукая индийская танцовщица все время напоминала мне о моем выборе, болтаясь, подвешенная к зеркалу заднего вида. Я редко ездил в Монровии за рулем. Для того, чтобы ездить по этому городу, нужно было иметь вместо нервов стальные канаты. Правил дорожного движения здесь не знали. Похоже, их в Монровии и не существовало. Единственное правило, которое работало на монровийских улицах, это право сильнейшего. Я предпочитал не тратить свою драгоценную энергию на обычные водительские конфликты, которые возникали на каждом сложном перекрестке. Тем более, спорные ситуации на дороге могли закончиться дружеской перестрелкой. Я же стрелять ни в кого не хотел и сам собирался прожить долгую жизнь. Поэтому водительские споры я оставлял водителям и перемещался по городу то ли на такси, то ли пешком. Но в связи с тем, что я решил поменять свою жизнь, пришлось поменять и привычки. И я взял в аренду старенький внедорожник «мицубиси». Главное достоинство обладания этой машиной состояло в том, что теперь я мог приезжать к Маргарет в любое время суток и быть уверенным в том, что это не станет известно моему сановному покупателю. Памятуя о том, что здесь процветает доносительство, теперь я был уверен, что ни один черный таксист не расскажет никому о перемещениях белого человека, столь заметного в этой части света. Лакшми, — так звали многорукое существо, изображенное в золоте, — велело танцевала у меня перед глазами и поднимала настроение, размахивая своими конечностями в такт монровийским ухабам. Я считал индийский кулон своим талисманом, хотя и помнил, что при случае должен отдать его загадочному человеку по имени Раджив Лимани. Шансов встретить его у меня было немного. Отец Мики мог находиться где угодно, а, вероятнее всего, в Соединенных Штатах. Туда в ближайшее время я мог попасть лишь на правах обвиняемого в контрабанде оружия и нарушении международных санкций. Так что золотая Лакшми могла спокойно плясать в моей машине и приносить мне удачу. А также отвлекать от нервной обстановки на африканских улицах. ***** Усевшись в первый раз в арендованный «мицубиси», я решил попробовать его на ухабах и бездорожье. Для белого выезжать в одиночку из Монровии считалось делом небезопасным. Окрестности кишели грабителями, которые в случае чего объявляли себя политическими противниками Тайлера. Для жертв это, впрочем, не имело никакого значения. Какая разница, кому отдавать деньги, бандитам или революционерам? Но я знал одно местечко на выезде из Монровии, где асфальтовая дорога переходила в грунтовку, а затем терялась в дюнах, обложивших небольшой залив. Людей здесь всегда было немного. Из примет цивилизации на океанском берегу виднелись несколько плетеных беседок, непонятно кем и для чего установленных. В общем, местечко было довольно живописным и располагающим к отдыху с купанием в океане. А раз так, я решил пригласить с собой Мики. Ее не пришлось долго уговаривать, но пока она закончила свои дела, наступило послеобеденное время. В тропической Африке, как известно, темнеет рано. Пока мы добрались до залива, все небо на краю океана окрасилось в багровые тона заката. Старичок-джип, соскочив с асфальта на песок, недовольно зарычал, но я сразу дал ему понять, что никаких поблажек не будет. Я утопил в пол педаль газа и затем чуть отпустил. «Мицубиси» принялся уверенно разгребать колесами набитую колею грунтовки. Скорость была небольшой. Машину качало на неровностях, но она, не буксуя, везла нас в сторону залива. Вскоре перед нами выросла изогнутая дюна. Я хотел было объехать ее справа, но потом передумал. Песок был слежавшийся и влажный после дождя, угол наклона на слишком пугал крутизной. Можно было попробовать и напрямую. Я включил полный привод. Джип заурчал сильнее и двинулся вперед. Он шел медленно, как луноход, и оставлял неглубокие рельефные следы на волнистой поверхности склона. Пока мы поднимались, небо становилось ближе. Оно открывало перед нами свод темно-красного цвета до тех пор, пока он не уперся в горизонт. Океан был спокоен. Темная масса воды местами отсвечивала солнечными зайчиками, которых становилось все меньше. Вечер, как это обычно бывает здесь, наступал внезапно и неумолимо. Машина взобралась на гребень бархана. С той стороны, которая поначалу была нам не видна, склон песчаного холма был круче. Мики с сомнением покачала головой. «Давай остановимся здесь. Дальше пойдем пешком.» Вокруг, насколько я мог судить, не было ни души. До берега едва ли пару сотен метров. Можно дотянуться рукой. Небо не слишком обложено тучами. Есть шанс, что сквозь них пробьется луна, а в лунном свете мне прекрасно будет виден любой потенциальный угонщик автомобиля. Мики сняла туфли и босиком спрыгнула на песок. На ее джинсах снизу моментально образовалась влажная кромка. Песок был мокрым после дождя. Взявшись за руки, мы спустились к морю и дошли до ближайшей беседки. Я уже говорил, что назначение этих строений мне было неизвестно. Казалось бы, их поставили для удобства отдыхающих. Чтобы можно было посидеть под крышей и спрятаться в тени от солнечных лучей. Но в беседке не было ни одной скамейки. Четыре неровных стойки уходили в песок, а сверху на них покоилась круглая крыша из прутьев, столь маленькая и дырявая, что попытка спрятаться под ней от солнца не могла вызвать ничего, кроме раздражения. Но нам это нисколько не мешало. Во-первых, наступал прохладный вечер. А, во-вторых, мы не собирались сидеть на берегу, глядя на океан. Я быстро сбросил с себя рубашку и штаны. Швырнул их в сторону беседки. На мне оставались столь любимые мной семейные трусы. — Нет, — улыбнулась Маргарет. — Не так. — А как? — переспросил я. — Вот так. Мики уже сняла просторную белую блузку и расстегнула пуговицу на джинсах. Они упали с нее на песок, запутавшись в ногах. Маргарет сделала изящное движение ступней, и джинсы слетели, освобождая девушку от пут. Она переступила через них и быстрым шагом двинулась к воде. Теперь на ней не было ничего. Я смотрел на ее черный силуэт в лучах пробивавшегося сквозь тучи солнца. Ценители женской красоты нашли бы в ней тысячу недостатков. Она не соответствовала общепринятым стандартам красоты. Плечи слишком широкие, грудь слишком большая, бедра полноватые. Девушка не для подиума, правду сказать. Но ни одна модель на сумела бы пройти по деревянным подмосткам так, как Маргарет шла по влажному песку. Каждый изгиб ее тела, каждая выпуклость и впадинка, плавные линии, заметные мне издалека, с того места, где я стоял возле беседки, двигались в ритме и по законам любви, для которой, собственно, и были созданы все женщины этой земли. Маргарет вошла в воду, неслышно раздвигая мелкие волны, и океан обнял ее за плечи. Она проплыла несколько метров и громко позвала меня. — Иди сюда, Эндрю. А ты вообще-то умеешь плавать? Я пошел на ее голос. Семейные трусы нелепо слетели с меня на влажный песок. Вдруг мне подумалось о том, как я выгляжу со стороны. Грузный человек, с едва наметившимися складками по бокам и с архипелагами растительности по всему телу. Конечно, не урод. Но и не жилистый красавец с грацией гепарда. Ничего романтического в моем облике не было. Никакой готовности к тому, чтобы красиво и вдохновенно бежать вдоль кромки за эбеновой феей. Но солнце, единственный посторонний свидетель моей наготы, уже отключало свет. Темнота начинала скрывать все мои недостатки. Впрочем, мы очень редко можем увидеть себя такими, какими нас видят другие. Мы или слишком завышаем собственную оценку, и тогда становимся похожи на глупых самовлюбленных Нарциссов. Или, наоборот, занижаем ее, а потом мучаемся комплексами неполноценности и недолюбленности, и, даже достигнув апогея этой муки, не хотим понять, что в сознании тех, кого мы любим, и кто любит нас, все происходит с точностью до наоборот. Ведь любить по частям невозможно. Загляни в себя, и ты увидишь, что объект своей страсти ты принимаешь полностью, в гармонии со всеми имеющимися достоинствами и недостатками, духовными и телесными. Так сказать, берешь оптом, если использовать привычную мне терминологию. Тяжелым косолапым шагом я преодолел сотню метров песка, отделявшую меня от воды, и грузно нырнул в океан. Он был теплым и вязким, как рассол в бочке. Соль попала мне в глаза. Я зажмурил их, но под водой это было бесполезно. Я резко вынырнул и протер глаза тыльной стороной ладони. Стало полегче. Я завертел головой по сторонам в поисках Мики. Но ее нигде не было видно. — Мики! — крикнул я что было сил. — Я здесь, — услышал я за своей спиной. Но когда я обернулся, то увидел лишь всплеск на океанской глади. Шутит она надо мной, что ли? Ко мне со стороны горизонта шагнула темнота. — Где ты? — спросил я темноту. — Да здесь я! — ответила она голосом Мики — Попробуй догони. Ну, что это за игры? Я развернулся туда, где еще минуту назад был виден горизонт, и, широко загребая воду, поплыл вслед за Маргарет. Взмахи моих рук были жадными, а потому неуклюжими. Я быстро устал, хотя и плыл медленно. Мне нужно было остановиться, чтобы перевести дыхание. И тут я почувствовал прикосновение другого тела. Быстрого и, как мне показалось, прохладного. Конечно же, это была Маргарет. Она хотела поиграть со мной? Ну, что ж, сказал я себе, поиграем. Я резко развернулся и попытался рукой достать ее под водой. Может быть, я и выгляжу неуклюжим, но иногда могу быть резким и даже ловким. Моя рука дотянулась до подводного тела, и ладонь коснулась прохладной поверхности. Прохладной, это точно! И, кроме того, нечеловечески гладкой. Но это же невероятно. Мне стало не по себе. В следующее мгновение меня охватил ужас. Плотные тучи над океаном разошлись, и в образовавшийся просвет заглянула луна. На поверхности океана зарябила дорожка лунного света, и по этой дорожке в сторону горизонта двигался острый плавник. Внезапно он описал невероятно резкую дугу и заскользил по направлению к берегу. И ко мне. Мне бы грести назад, на мелководье. Туда, где меня ни одна акула не достанет. Ну, конечно же, это была акула. Меня предупреждали, что эти зубастые твари иногда заплывают сюда поохотиться на человечину, но я этим разговорам не доверял и считал их чем-то вроде вредных суеверий, морских баек, которые ленивые рыбаки выдумывают для того, чтобы не выходить в море. Но этот треугольный плавник, мягко рассекавший воду, не был ни байкой, ни суеверием. Я его видел перед собой. Я слышал, как плещется вода, рассекаемая живой торпедой. Чем ближе акулий плавник подплывал ко мне, тем реальнее становился. Наконец, он заполнил собой всю мою реальность, вытеснив оттуда даже Маргарет. Я даже не пытался уйти от акулы. Я оставался на месте, словно меня охватил моментальный приступ судороги. Акула уже была на расстоянии едва ли десяти метров. Внезапно она замедлила ход и стала обходить меня по дуге. Она описала полную окружность, в центре которой был я. Потом еще один круг. И еще. Всякий раз радиус движения становился меньше. А плавник все ближе и ближе к центру. Я оцепенел от ужаса. Плавник подплыл ко мне почти вплотную. Вода равнодушными всплесками сопровождала его неумолимое приближение. Торпедообразное тело вновь коснулось меня холодной поверхностью. Нежно, коварно и успокаивающе. Мол, не бойся, я тебя не больно съем. Раз, и перекушу на две части. — Господи! — выдохнул я умоляюще и нырнул в пучину с головой. Спрятался в океан. Когда я вынырнул, то никакого плавника рядом с собой не увидел. Я огляделся по сторонам. Акулы не было. Лунная дорожка тихо шелестела вокруг меня. Со стороны берега доносился шорох песка. Ну, в самом деле, не могла же акула отказаться от добычи и так быстро скрыться? И тут я снова почувствовал робкое прикосновение к своей ноге. Опасная тварь все еще здесь! Я закричал, что было сил, и забился, расплескивая по сторонам свет лунной дорожки. — Эндрю, что с тобой?! — услышал я голос. Человеческий. Женский. «Мики,» — очнулся, наконец, мой затуманившийся разум. — Что с тобой? — тревожно спросила она меня снова, как только подплыла поближе. — Сердце? Судорога? Я не ответил и, развернувшись, поплыл в сторону берега. Мы молчали все время, пока одевались. И продолжали молчать, когда поднимались на бархан, к автомобилю. На обратном пути по дороге в город Мики единственный раз нарушила молчание. — Это могла быть и я, — печально и непонятно сказала она, глядя, как капли короткого дождя с упорством самоубийц разбиваются о лобовое стекло. ГЛАВА 30 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮНЬ 2003. ПОЛУГОЛЫЙ ПРЕЕМНИК В тот день я не собирался ехать к Маргарет. Мне нужно было поработать дома. Я совсем забросил дела своей авиационной империи, которая, казалось, функционировала сама по себе. Но, конечно же, это было не совсем так. Григорий Петрович Кожух умело справлялся с текущими проблемами из моего офиса в Эмиратах. Казбек Плиев держал в своих крепких кулаках личный состав. Своими счетами я управлял сам, с помощью телефона и компьютера, и для этого мне необязательно было покидать Монровию. Я бросил «джип» на улице, возле кафе. После того, как Журавлев удивил хозяина этого, с позволения сказать, заведения, неслыханной щедростью, я мог делать это совершенно безбоязненно. За машиной присматривал и сам босс, и его немногочисленный персонал, и посетители, которых я уже начинал узнавать и здороваться при встрече. Я успел сварить себе кофе в итальянской экспресс-машине, которая стояла у меня на кухне, когда зазвонил телефон. Кофе мне присылали из Бурунди мои клиенты. Бесплатно, в знак уважения ко мне и моим товарам. Тамошний кофе не отличался особым ароматом, зато это был напиток потрясающей крепости. Одна небольшая чашка бурундийского кофе заменяла пять бразильского. И, главное, мозг, получив дозу африканского кофеина, начинал работать особенно четко и ясно. Я не то, чтобы стал зависим от него, просто этот кофе стал частью моей работы. Хорошей физической и умственной формы. Я поднял трубку телефона, сделав только один глоток. Кофе был горячим, и я поставил чашку на прозрачную поверхность журнального столика, сделанного из стекла и блестящего металла. На том конце провода был Леня Манюк, мой давний приятель, советчик, партнер, кредитор. И, конечно, конкурент. — Ну, здорово, бродяга. Не слышал тебя полжизни. Но зато я знаю, где тебя искать. В отличие от Интерпола. Манюк был старше меня лет на пятнадцать. Нас разделяла вечность воспитания, мировоззрения и жизненного опыта. В эти пятнадцать лет умещалась судьба советского цеховика со всеми полагающимися коллизиями — ходками в тюрьму, отстрелом конкурентов, эмиграцией в Израиль и возвращением на постсоветское пространство. Всего того, чего у меня в жизни не было. Удивительным было то, что и в его случае, и в моем, жизненный опыт заставил сознание эволюционировать в парадоксальном и непредсказуемом направлении. Манюк, человек, у которого частное предпринимательство сидело в крови, как древний инстинкт, получил от Советов на полную катушку. Строгий режим с конфискацией. Но сейчас, болтаясь по европейской части бывшего СССР, он плачет по временам раннего Брежнева. «При нем каждый брал, сколько хотел,» — таков был его главный аргумент, как будто сейчас Манюку кто-то мешал «брать» в том количестве, которое он сам для себя определял. Я же был типичным продуктом фабрики по производству строителей коммунизма, но, тем не менее, о том, что эксперимент большевиков провалился, нисколько не жалел. Я думаю, все дело в том, что Леня Манюк успел и при советском режиме попробовать на вкус богатую жизнь. Тогда это было опасно, щекотало нервы покруче прыжков с парашютом и делало тебя человеком абсолютно другого качества на однородном серо-зеленом фоне. Почти инопланетянином в блестящем костюме цвета голубой металлик. Вот этого чувства собственной исключительности и не хватало сегодняшнему Лене Манюку. Так мне казалось. И то, что этот бывший цеховик, у которого было несколько легальных источников доходов, занялся еще и оружием, говорило в пользу моей теории. — Как там жизнь, в Африке? — задал он мне дежурный вопрос. Как жизнь в Африке, он прекрасно знал и без меня, и поэтому, без переходов, стал долго, в подробностях, рассказывать о своей жизни на два дома, в Москве и Тель-Авиве. Рассказ был долгим. И дорогим, учитывая стоимость телефонной связи. Я стал путаться в именах его многочисленных бывших и действующих жен, детей, внуков и любовниц. Ради приличия в ключевых местах повествования поддерживал рассказчика возгласами «Мгм», «Ага» и вопросами совершенно идиотской направленности «А он что?», «А она что?», «А они что?», которые, вместо того, чтобы вызывать раздражение, почему-то воспринимаются собеседником очень положительно. Я слушал, не слушая, и ждал, когда Манюк перейдет к главному. Цели, собственно, звонка. Леня заставил меня ждать довольно долго. Хотя, впрочем, за свой счет. — Андрей, я по поводу Левочкина. Я не спрашиваю тебя, как это случилось. Это не мое дело. Но я знаю, что ты был там. — трубка закашлялась и продолжала хриплым голосом. — Я имею в виду, там, в Либерии. Груз твой. Левочкин, конечно, не лучший экземпляр. Был. Но у него осталась семья. Двое детей. И еще по двое у его людей. Ты же знаешь, страховки им не видать. Я понял, к чему клонит Леонид, но решил сперва «включить дурака». — Почему? — удивился я. — Они ж наверняка застрахованы не в Африке. — Они вообще не были застрахованы, — бросил Манюк слегка раздраженно. И продолжил. — Но дело не в этом. Будь они застрахованы хоть в Швейцарии, ни одна комиссия на место происшествия не рискнет отправиться. Поэтому официально они считаются пропавшими без вести. — Подожди, подожди, — говорю. — А репортаж этого твоего парня, которого ты мне подбросил, Журавлева, разве не считается доказательством? — Доказательством чего? Для кого? — рявкнула трубка. — Я же говорю, они не были застрахованы! Никто не приедет забирать тела в эту Монровию. Да и тел, небось, уже и не найдешь. («Небось,» — мысленно согласился я с ним.) А деньги их семьям нужны как воздух. Причем не когда-нибудь, а сегодня. Леня вздохнул. Я тоже вздохнул. Мы помолчали. — Так что же будем делать? — первым нарушил молчание Леня. Еще на заре своего бизнеса я усвоил правило — кто первый называет сумму, тот, соответственно, и платит больше. Поэтому я тянул время. — Я говорю, что мы будем делать? — сердито повторил голос в трубке. — А ты, Леня, что предлагаешь? — ответил я вопросом на вопрос. — По двадцать штук за каждого летчика. Всего шестьдесят. — Сколько ты хочешь от меня? — Я хочу, — ворчливо передразнил меня Манюк. — Я вообще ничего не хочу давать. Но надо. Знаешь, как по жизни бывает? Зажмешь копейку, и потеряешь миллион. А дашь на святое дело, и к тебе миллион вернется. — Леня, скажи мне, а кто в святом деле собрался участвовать? Только честно. Трубка опять вздохнула. — Пока только я. В Душанбе Левочкин летел с моим барахлом. Там он разгрузился и взял на борт твое. Я подумал и объявил: — Значит, так. Я даю на всю эту историю пятнадцать тысяч долларов. Четвертую часть. Больше ни дам ни копейки. — Это почему? — удивилась трубка. — Простая арифметика. Арам не был владельцем самолета. У него есть босс в Симферополе, который и есть главный получатель бабла. Пусть платит свою долю, как и мы. — Витя, — закряхтел Манюк. — но ты же знаешь, «Пятый океан» банкрот. Они же фактически закрывали глаза на «левые» рейсы, которые Арам делал на свой страх и риск. — А контракт ты с кем заключал? С Левочкиным или с «Пятым океаном»? Так что дави на них, пусть ищут деньги у себя в Симферополе. — Ну, ладно, а еще четвертушка? — примирительно спросил Манюк. — А еще четвертушка с тех, кто «крышевал» эту компанию в Киеве. — Да ты что! — охнул Леня. — Эти уж точно ничего не дадут. — И я больше не дам. — Я замолчал. Потом у меня вырвалось, совсем случайно и очень злобно: — Они зарабатывают на этом больше нас с тобой. Они и должны были сюда приехать. Хотя бы посмотреть на то место, где е...нулся этот борт! И потом написать свои выводы. Пускай фиктивные, пускай вранье! Но они могли бы сами себе сказать, что не испугались приехать на место летного происшествия. Что были на войне, на которой сбивают их самолеты и убивают их людей. Чтобы перед остальными своими камикадзе им не стыдно было. Ты-то меня понимаешь?! Я перевел дыхание и успокоился. Потом заговорил снова. — Леня, ты же знаешь, ты не святой. Я не занимаюсь благотворительностью. Я мог бы сидеть в Киеве, в Москве, в Дубаи, наконец. Но я нахожусь здесь и хлебаю то же дерьмо, что и мои летчики. Сколько раз для меня это могло закончиться так же, как и для Левочкина? А эти сидят в хорошо охраняемых офисах, носят дорогие костюмы и при слове «малярия» трясутся от страха и брезгливости. Так что пусть платят за свой комфорт. Я за них платить не намерен. — Хорошо, — нехотя согласился со мной Леня. — Я с ними попытаюсь поговорить. А как ты сможешь перевести деньги? Дальше пошли технические подробности. Их обсуждение заняло примерно в десять раз меньше времени, чем рассказ Манюка о его личной жизни. — Ну, кажется, все, — подвел итог беседы Манюк. И словно спохватился. — А ты-то как? Жив-здоров? А то про малярию так громко кричишь. Знаешь, у кого что болит, тот о том и говорит. Ты там поосторожнее. — Да все в порядке у меня, не волнуйся. Исправно пью виски. Регулярно поддерживаю уровень алкоголя в крови, чтобы малярия не пристала. — Я вот что тебе скажу, Андрюша. Я старше тебя. Возможно, я не умнее тебя, но я старше. И, как старший, скажу тебе — пора возвращаться к нормальной жизни. Одеть дорогой костюм, занять достойное место в охраняемом офисе. Можешь, конечно, не трястись при слове «малярия», но для профилактики тебе уже положено переключиться на более прохладные страны. Тебе ведь не обязательно руководить твоим бизнесом из эпицентра. В дорогом костюме больше заработаешь. — Леня, дружище, — я заговорил было менторским тоном, но сразу же осекся. В случае с Манюком поучительные интонации были неуместны. — Ну, что тебе сказать, как тебе объяснить? Я и сам не знаю, почему я застрял здесь так надолго. Наверное, потому что мне все это нравится. — Нравится? — Ну, да. Я втянулся. Я сел на аттракцион, с которого не спешу слезать. — А деньги? Разве тебе они не нужны? — Мне их хватает. Больше не надо. — Я мысленно представил себе, как вытянулось и превратилось в овал круглое лицо Манюка в тот момент, когда я произнес эти слова, сделал хорошую паузу и продолжил. — Но и меньше тоже не надо. И мы оба громко рассмеялись. Но на душе было необъяснимо грустно. Такая усталая грусть, похожая на затихающую зубную боль. Слегка беспокоит, но работать не мешает. Я был не прочь воспользоваться единственным лекарством, которое могло бы мне помочь. Я вышел на улицу, сел в джип и отправился в ресторан «Бунгало». В это время Маргарет обычно руководила процессом зарабатывания денег на голодных монровийских чиновниках, которые заказывали бизнес-ланч в ее ресторане, восседая в своем кабинете или же за столиком на площадке, прямо среди гостей. Я уже неплохо изучил привычки Мики и обычно не отрывал ее от дел среди бела дня. Но в этот раз мне хотелось забыться. Пока я ехал в «Бунгало», тихая грусть вела себя точно, как зуб с дыркой. Сначала она едва напоминала о себе, потом стала давить все сильнее и сильнее, и, наконец, ко мне опять вернулось то отвратительное чувство, которое накатило на меня в Сприггсе, в день нашего с Маргарет знакомства. Это было странное и унизительное чувство. Как-будто бы одновременно тебя уличили в трусости и в чем-то невероятно постыдном. Например, застукали в постели с женой лучшего друга, и ты попытался бежать, забыв надеть впопыхах штаны. Когда я подъехал к «Бунгало», я готов был отдать гораздо большую, чем пятнадцать тысяч долларов, сумму, если бы можно было избавиться от чувства вины перед незнакомой мне женщиной и ее детьми, которые живут в далеком Симферополе и все еще надеются, — я уверен был, они надеются, ведь официально экипаж числился пропавшим без вести! — что однажды Арам Левочкин вернется. «Это совесть?» — удивленно спрашивал я сам себя. Ответа не было. В ресторане людей было немного. В основном, мужчины в белых рубашках и при галстуках, восседавшие каждый за своим столиком. Пиджаки, черные и серые, висели рядом, на спинках свободных стульев. Среди посетителей было несколько военных. Они сидели дружной компанией и пили кока-колу, положив на стол береты голубого цвета. Военные наблюдатели ООН предпочитали наблюдать за мирным процессом из ресторана. Среди посетителей Мики не было. Значит, она у себя в кабинете, решил я и направился к деревянным дверям, которые вели в служебное помещение ресторана. Оттуда слегка веяло холодком. Внутри работал кондиционер. Верный знак того, что хозяйка на месте. Когда Маргарет уезжала из этого заведения, администратор спустя некоторое время выключал кондишн. Из соображений экономии. Я не сомневался, что сэкономленные средства в виде неизрасходованного бензина для электрогенератора он использовал исключительно по своему усмотрению. Маргарет это устраивало. Она, как мудрый менеджер, позволяла себя обманывать, но, конечно же, в некоторых пределах. В дверях я столкнулся с официантом в белой спецодежде с двумя рядами блестящих пуговиц. Он чуть не выронил из рук поднос с жареной рыбой. — Сэр, вы куда? — спросил он, виртуозно восстановив равновесие тела. — К мисс Лимани. — Ее нет. Я удивился. Работающий кондиционер говорил о другом. — Она, видимо, уже уехала? — поинтересовался я у официанта. — Нет, как раз наоборот. Она обещала приехать утром, но так и не приехала. Очень странно, подумал я и тут же отправился к Мики домой. В этой непредсказуемой стране с ней могло произойти все, что угодно. Дорога в район роскошных вилл, которыми владела местная элита и иностранные дипломаты, была не слишком загруженной. Это была пятница, мусульманский выходной. Либерия, как известно, в основном исповедует христианство, мусульмане здесь составляют меньшинство. Но жители придорожных селений, мимо которых я ехал, были последователями Мухаммеда, насколько я мог судить по невысоким минаретам, выложенным из кирпича и оштукатуренным, все, как один, белым раствором. Вскоре появились лужайки с ровно постриженной травой, и вдалеке я заметил дом на сваях, в котором жила моя чернокожая невеста. Через минуту я уже стоял под воротами ее владений. Я выскочил из машины, так и не захлопнув дверь, — здесь в этом не было особой необходимости, — и хотел было нажать на кнопку звонка. Вдруг моя рука остановилась. Не могу понять, по какой причине. Возможно, если бы я позвонил в дверь Мики, все в моей жизни сложилось бы иначе. Но я решил по-хулигански перелезть через забор. Ноги мягко и пружинисто коснулись зеленой травы. Я двинулся к дому на сваях, отметив с удивлением, что не вижу и тени присутствия кого-либо из прислуги. Я поднялся по внешней лестнице и подошел к двери, которая вела внутрь дома. Она была незаперта. Я зашел. В гостиной работал огромных размеров телевизор, интенсивно ворковавший взволнованным голосом сиэнэновской ведущей Кристиан Аманпур о сложной ситуации в Палестине. На столике перед экраном, в затвердевшей лаве кофейных пятен, стояли пустые миниатюрные чашки. Их было две. Я молча зашел в спальню Маргарет. Там никого не было. Постель аккуратно застелена. Занавески на окнах задернуты. Никакого постороннего запаха, — духи, кофе, легкий винный аромат, — обычно свидетельствовавшего о пребывании женщины, я не уловил. Тогда я вышел из спальни и направился в гостевую комнату, где совсем еще недавно прошла моя первая ночь в этом доме. Подходя к комнате, я уловил мерный ритмичный звук, напоминавший скрип старых рессор на ухабах. Воображаемые рессоры скрипели через равные интервалы времени, как будто ухабы находились на одинаковом расстоянии друг от друга. Я открыл дверь. Здесь все было мне знакомо. Телевизионный экран, почти такой же большой, как и в гостиной. Стул со следами пивной пробки, которую Журавлев, поленившись найти открывалку, по-простецки срывал о деревянную спинку. Широкая кровать в розовых простынях кокаинового оттенка. Разметав эти простыни, в постели находилось хорошо знакомое мне тело. Правду говоря, тел было два. Одно из них принадлежало Маргарет. Я его не видел полностью, но узнал по щиколоткам, не слишком тонким, и, в то же время, обещавшим массу наслаждения своими крепкими очертаниями. Ее согнутые в коленях ноги казались особенно длинными, благодаря вытянутым ступням, выгнутые подъемы которых выглядели продолжением линии ног, как это бывает у балерин. Между этими ногами, раскачиваясь вперед-назад, маятником двигалось другое тело. Мужское. С широкими плечами и рельефными икрами. Спортивное. Ухоженное. Черное. На верхнюю половину тела была надета белая представительская рубашка со сбившимся в сторону воротником. Остальные детали мужского костюма лежали на том самом стуле, о спинку которого Журавлев открывал бутылку пива. Оба тела не издавали ни единого звука. Если не считать скрип мебели. Верхнее выполняло свою тяжелую мужскую работу. На правой лодыжке поблескивала дорожка, оставленная каплей пота. Нижнее амортизировало вместе с кроватью. Вытянутые ступни подрагивали в такт общему движению слившихся тел. Со стороны это выглядело красиво, но не особенно возбуждающе. Возможно, не хватало озвучки, без которой зрелище напоминало исполнение тяжелой взаимной обязанности. Верхнее тело, увиденное мной, с позволения сказать, спины, тоже показалось мне знакомым. Мое сознание фиксировало увиденное отстраненно, словно все в этой комнате происходило не со мной и не с Маргарет. Не знаю, долго ли я простоял возле розовой постели, но я запомнил все подробности хеппенинга в гостевой спальне. Периферическое зрение постепенно отключалось, словно свет в зрительном зале, пока включенным не остался один-единственный софит, в световом пятне которого оставалась лишь одна деталь. Узкая женская ступня, с напряженными, как струны, прожилками, желтоватым полукругом африканской пятки и красными леденцами ногтей. И тут мои глаза вмиг продернулись красными шторками ярости, такими же красными, как педикюр Маргарет. Я бросился к постели, схватил мужскую особь за ворот рубахи и рванул его на себя. Ткань в моей руке треснула, но рубаха выдержала. «Дорогая, падла,» — выругался я про себя мимоходом и притянул к себе черного мужика еще сильнее. Он оказался достаточно тяжелым и неповоротливым. Парень завертелся у меня в руке, но все же не смог выскользнуть из белой рубашки. Ниже рубахи его главный атрибут пребывал в рабочем состоянии и пружинисто болтался из стороны в сторону. С него вяло свисал резиновый чехол. Выше рубахи испуганно скривились полные губы в обрамлении плотной черной щетины. Молодой мужчина, запутавшийся в собственной белой рубахе, был слишком похож на своего отца. Не узнать его было невозможно. Чакки Тайлер. Сын президента Либерии собственной персоной. Я рявкнул и потянул Тайлера-младшего к двери спальни. Тот продолжал бессмысленное сопротивление. Я давно заметил, что либерийские мужчины, несмотря на потрясающе красивое сложение, не отличаются особой физической силой. Широкие плечи и рельефная мускулатура здесь не редкость. То, чего европейцы добиваются, годами истязая себя в спортзалах, здесь в порядке вещей и не является исключением из правил. Но форма обманчива. Упругие либерийские мускулы, как правило, не выдерживают конкуренции с пропитанным табаком и алкоголем бледнолицым телом. Я с легкостью нес хорошо сложенного сына президента, и силы мои утраивала ярость и ревность. Мы вылетели из спальни. Краем глаза я успел заметить Маргарет. Она оставалась лежать на кровати, ничуть не изменив позы, даже не накрыв свою наготу, ее ноги оставались согнутыми в коленях. Мики лишь чуть расслабилась, коснувшись ступнями розовых смятых простыней. Она молчала. Ни оха, ни вздоха, ни тени испуга или удивления. А я уже летел вниз, по внешней лестнице, и ноги Тайлера-мл. цеплялись за ступеньки. Если бы я его отпустил, то он мешком скатился бы вниз. Но я его крепко держал за шиворот, еще, впрочем, не зная, что собираюсь с ним сделать. Спустившись на лужайку перед домом Маргарет, я несколько раз метнулся из стороны в сторону и наконец решительно двинулся к воротам. «Нет, нет!!!» — визжал тридцатилетний мужчина, пытаясь достать мое лицо кулаком. Я упреждал его движение, периодически отводя руку в сторону всякий раз, когда он опасно приближался к моей челюсти. Удивительно было, что его мужское достоинство во время этой сцены оставалось готовым к бою и покачивалось в такт нашим перемещениям. Я подскочил к воротам и нажал кнопку. Замок щелкнул, и калитка отворилась. За калиткой открылся холмистый рельеф престижного района, весь в клумбах и газонах перед симпатичными особняками. Я что было силы толкнул Чакки вперед. Он вылетел из калитки, замелькав желтыми пятками и покрытыми курчавыми волосами ягодицами. Достаточно далеко от ворот отлетел. Калитка захлопнулась. Я повернулся к дому лицом. На верхних ступеньках лестницы стояла Маргарет. Мики была в халате. Она держала в руках ворох тряпок. «Штаны, отдай штаны,» — услышал я с той стороны забора крики и всхлипывание. Тут я рассмотрел, что тряпки в руках Маргарет были деталями мужского костюма. Того самого, который лежал до этого на стуле в розовой спальне. Она швырнула мне его сверху вниз. Пиджак упал камнем. В кармане был какой-то тяжелый предмет. То ли портсигар, то ли пистолет. Штаны вспорхнули черной птицей и приземлились прямо возле меня. Потом, один за другим, прилетели темные лакированные туфли. Я сгреб все это в охапку и перебросил через забор. «Ты, сволочь, еще будешь есть собственное говно,» — донеслось до меня с той стороны. Судя по шороху, владелец костюма одевался. Я поднимался по лестнице. Меня не интересовал Тайлер. Меня интересовала женщина на верхних ступеньках. Она спокойно поглядела мне в глаза, развернулась и зашла в гостиную. Заходя вслед, я услышал хлопок двери автомобиля. «Это же мой!» — спохватился было я. Но Тайлер уже завел двигатель. Мой «джип» рванул с места. Без меня. — Ты хочешь меня ударить, Андрей? — спросила Маргарет, назвав меня русским именем. Она, стоя ко мне спиной, наливала кофе. Шелковый китайский халат прохладно охватывал ее округлости. Она отхлебнула кофе из чашки и повернулась. Я встретил ее спокойный взгляд, без тени испуга и смущения. Возможно, сначала, пока я управлялся с Тайлером, мне и хотелось порвать ее на части. Но чувство первичной мести я уже утолил. А любовь к этой странной женщине никуда не исчезла. — Зачем? — только и смог я выговорить, глядя на то, как она пьет кофе. — Зачем? Я повторил свой бессмысленный вопрос еще много раз. — Энди, ну разве это важно? Это произошло со мной, с тобой, с Тайлером. Сейчас он приедет к отцу и все доложит. И тогда тебе конец. Или поступит проще. Возьмет своих головорезов и вернется с ними в мой дом. Маргарет, как всегда, была права. Чарльз Тайлер-мл. возглавлял антитеррористическое подразделение, подчинявшееся непосредственно администрации президента. Преторианскую гвардию своего отца. Чак умчался на моей машине. Когда я подъезжал к дому Маргарет, я не видел поблизости никакого другого автомобиля. Это говорило о том, что сын президента отпустил своего водителя. Вряд ли надолго. Сейчас они встретятся на дороге. Значит, для того, чтобы вызвать сюда свой спецназ, парню понадобится совсем немного времени. Не нужно ехать к папе. Можно воспользоваться телефоном, который наверняка имелся в служебной машине. Вероятнее всего, Тайлер уже сделал звонок и наябедничал обо мне, кому следует. Но почему я думаю обо всем этом? По всем законам жанра мне должно быть абсолютно все равно, что случится со мной в ближайшее время, как, впрочем, и в отдаленном будущем. Любой на моем месте, потеряв разум от ревности, стал бы крушить мебель, посуду и предметы роскоши. А я все же думаю о спасении своей шкуры. Да, я собирался кое-что разбить в этом доме, даже приметил ближайшую ко мне тяжелую пепельницу, чтобы метнуть ее в жидкокристаллическое лицо Кристиан Аманпур. Я не имел ничего против Аманпур лично, скорее, я был против телевизора, в котором она появилась в тот самый момент, когда Маргарет предавала нашу любовь. «А, возможно, и продавала,» — мелькнула у меня мысль. Наверное, я заслужил это, потому что и сам часто предавал и продавал многих. Ее, в том числе. По крайней мере, мысленно. Вот хотя бы сейчас, после сцены с Чарли, я думал о том, что угрожало, в первую очередь, мне, а не ей. А она, как всегда, была спокойна, словно ничего не произошло и ничего уже не произойдет. Она улыбнулась мне. «Ну, разбей здесь что-нибудь, если хочешь,»— означала ее улыбка. Я рухнул на мягкий диван. — А сделай-ка и мне кофе. Налей сюда. Мыть необязательно, — и я пододвинул к ней чашку, из которой до меня пил Тайлер. Наверняка это была немытая чашка Тайлера, одна из двух стоявших на столе в тот момент, когда я зашел в дом. Из другой сейчас пила кофе сама хозяйка. Я молча ждал, пока Маргарет сварит кофе. Она налила горячую коричневую жидкость почти до края чашки, подала мне и села рядом. — Ничего не могу с собой поделать. Я хотела его. А люблю тебя. Любовь и желание вещи разные. Во всяком случае, со мной происходит именно так. Я жалею о том, что сделала. Но это повторится вновь. Я не знаю, когда и где, но я знаю, что обязательно повторится. Тебе нужна такая жена? Тебе нужна женщина, для которой предательство и измена разные вещи? Если да, то я останусь с тобой. — Он позвонил мне утром. Сказал, что знает о моем грядущем замужестве. Поздравил. — продолжала Маргарет. — Потом сказал, что приедет поговорить. После того, как он отпустил своего водителя, мне сразу стало ясно, чего ради он у меня появился. Он выпил кофе. Ты этого, наверное, не поймешь, но все же постараюсь объяснить. Он глотал горячий кофе такими большими жадными глотками и одновременно так нежно, осторожно касался губами края чашки, что мне захотелось его. Мне показалось, что в нем появилось что-то новое, чувственное. Такое, чего я еще не знаю. Тогда я просто позвала его в постель. И поняла, что ошиблась. Он остался прежним примитивным бревном. Впрочем, это неважно. Я ни в чем не раскаиваюсь и ни о чем не жалею. Я дрянь. Но я это я. Меня не изменишь, я и сама не собираюсь меняться. Я пил кофе из чашки Тайлера. Моя будущая жена сознавалась мне в том, что собирается спать с другими мужчинами. Через час, а может быть, и раньше, за мной приедут люди, готовые порвать меня на лоскутки. «Так всегда бывает в Африке с белым человеком в тот момент, когда он начинает думать, что уже стал здесь своим,» — философски успокаивал я себя в мыслях. — Ты говорила, что раньше у тебя с Чакки был только оральный секс, — я попробовал быть остроумным. — Видимо, парень, наконец, перестал тебя бояться. — Да, и еще кое-что, — сказала Маргарет, не обратив никакого внимания на мою иронию. — Мне кажется, я беременна. Думаю, от тебя. Это было уж совсем по-женски. Так обычно говорят представительницы слабого пола всякий раз, когда хотят рядом с собой удержать мужика. Только теперь я по-настоящему понял, что в Африке я чужой. ГЛАВА 31 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮНЬ 2003. НА ПРИИСКИ Повязку с моих глаз сняли только тогда, когда машина проехала через весь город и остановилась на восточной окраине Монровии. Была ночь. Я увидел рядом с собой тех же крепких парней в ладном камуфляже, которые принимали мой груз в Сприггсе. В роли «черного воронка» они использовали хорошо знакомый мне «дефендер». Они вели себя со мной довольно корректно, если не считать легкого тычка прикладом под ребро, когда я со связанными за спиной руками замешкался, карабкаясь на высокую подножку джипа. Теперь мне стало понятно, что крепкие ребята это бойцы спецподразделения, которым командовал Тайлер-младший. Они привезли меня не в тюрьму, а в незнакомый мне дом, огороженный невысоким забором из пальмовых брусьев. Снаружи дом выглядел вполне прилично. Дорожка, усыпанная гравием, вела к единственному входу, возле которого стояли вооруженные люди, человек пять. Снаружи дом хорошо освещался. Я услышал поблизости мерный рокот генератора. Меня завели внутрь и оставили одного. Я осмотрелся. В доме совсем не было мебели, если не считать тростниковую подстилку на полу и бамбуковый буфет с посудой в углу единственной в доме комнаты. Кроме нее, из доступных мне помещений имелся туалет, совмещенный с душем. Кухни не было. Возможно, в кухню вела обитая пластиком дверь, но она была закрыта на висячий замок, который в народе принято называть амбарным. Меня, ни слова не говоря, завели в дом и оставили там одного. Снаружи послышался скрежет. По характеру звука я догадался, что коммандос запирали дверь на такой же точно замок, который висел на двери предполагаемой кухни. Некоторое время спустя генератор замолк, и я оказался в полной темноте. Мне стало скучно. Я залез в правый карман своих джинсов и достал оттуда пачку «Ойо де Монтеррей». Из левого кармана извлек зажигалку. Вспышка на мгновение осветила ближайший от меня угол комнаты, и он тут же погрузился во мрак. Скрученные табачные листья весело затрещали. В темноте виден был только красный кончик сигары. Я выдохнул дым и уселся на тростниковый коврик. Я недолго сидел в одиночестве. Через пару часов замок на двери снова заскрежетал, вперемежку с русскими нецензурными словами, и в комнату ввели хорошо знакомого мне человека, который, как я уже успел в последнее время заметить, имел потрясающую способность появляться в моей жизни в самый неожиданный момент. Фонарик охранника лучом метнулся по комнате и мельком осветил плотную полноватую фигуру нового гостя. Это был Сергей Журавлев. — Какого хрена меня сюда притащили? Я ни в чем не виноват. Меня подставили! — кричал он на английском, но охранники, снова закрывая замок, не обращали на его вопли никакого внимания. — Кто здесь? — тихо спросил Сергей на английском, рассмотрев в темноте мою фигуру. Я затянулся сигарой. — Узнаешь по запаху? — так же тихо хмыкнул я. Тоже на английском. — Андрей Иваныч! — закричал Сергей, снова перейдя на русский язык. — Ты как здесь оказался? — Сначала рассказывай свою историю, — и я протянул ему сигару. Он нащупал в темноте протянутую пачку. Зажигалка тоже перекочевала в руки Сергея. Никогда не видел, чтобы он курил сигары, но, видимо, он серьезно нервничал. Его лицо, освещенное огоньком сигары, было испуганным и усталым. Я сразу понял, что он попал в серьезный переплет, из которого так просто не выбраться. И это как-то было связано со мной. А иначе, почему его посадили сюда. Ко мне? Неужели в Либерии не нашлось другого места для арестованного журналиста? — Дело было так. — начал Сергей уныло. Его дальнейший рассказ был так похож на рассказы сотен других белых, которых местная полиция заставляла платить огромные взятки за то, чтобы с незадачливых простаков были сняты обвинения в контрабанде алмазов. Журавлев был на пресс-конференции, которую давал министр обороны Либерии. Место для нее выбрали абсолютно неожиданное. Министр в кевларовой каске и полном снаряжении бродил по центральной улице Монровии и комментировал, насколько готов город к возможной атаке повстанцев. Боевиков явно поддерживали извне. Их тактика была старой и проверенной в сотнях локальных конфликтов. «Hit&run». Ударь и беги. Они наносили точечные удары по объектам Тайлера, а затем скрывались в соседней Гвинее. Но со временем они почувствовали свою силу и поддержку местного населения, в основном, мусульман, и постепенно двигались в сторону столицы. На пресс-конференцию пригласили только зарубежных корреспондентов. Сергея Журавлева, в том числе. Он сам, лично, бегал с камерой вокруг министра, и остался очень доволен записанным материалом. Когда он возвращался к своей машине (понятное дело, на этот раз он приехал не на роскошном белом БМВ, а на «рено» оранжевой таксистской окраски), к нему подошел оператор местной телекомпании, из тех, которым не разрешили снимать министра. Он долго мялся, застенчиво улыбался белозубой улыбкой, совал свою визитку. Парень что-то хотел получить от Сергея, но так стеснялся сформулировать свою просьбу, что Журавлев не выдержал и сам спросил коллегу «Чего тебе надо?» Тот ответил, что хочет получить часть записи пресс-конференции министра. Причем, любую. Журавлев сказал, что не может дать материал. Тогда чернокожий оператор, причитая, что его, мол, редактор оставит без зарплаты, стал настойчиво жать руку Сергею. «Это же не бесплатно,» — тихо говорил он, удерживая ладонь Журавлева в своей. — «Вы посмотрите, о чем я, а потом скажите. Я вам перезвоню через час.» Журавлев открыл ладонь и увидел в ней маленький прозрачный камушек, который застрял в щелке, образовавшейся между средним и указательным пальцами. Алмаз был прохладным и необработанным. Ошарашенный журналист поднял голову, но местного коллеги и след простыл. Сергей снова посмотрел на камень и снова поднял голову. И столкнулся взглядом с человеком в штатском. А за ним стояли еще двое в форме либерийской полиции. В следующее мгновение на запястьях журналиста, под монотонное предъявление в незаконном приобретении алмазов, сомкнулись стальные браслеты. А дальше Журавлева допрашивали в ближайшем полицейском участке. Сначала журналист пытался объяснить, что камень ему подсунул оператор местной телекомпании. Но на вопрос, как именно называется эта компания, он не смог ответить. Тогда он вспомнил про визитку, которую сунул ему черный парень с камерой, но так и не смог ее найти. Сергей был уверен, что визитку вместе с алмазом забрали полицейские, порывшись в его карманах. Сергей от отчаяния решил предложить денег человеку в штатском, который вел допрос. Он спросил его: «Какова цена моей свободы?» И в ответ получил мощный удар в живот. Это был и хороший, и плохой знак одновременно. Хороший, потому что лицо Сергея пощадили, а плохой, потому что отказались от взятки с видом поруганной невинности. Ну, а потом Журавлева привезли сюда, в бунгало, где находился я. Конечно, Журавлева подставили. Но, видимо, его лицо берегли для какой-то публичной акции. Эта будущая акция имела отношение и ко мне. Иначе бы мы не оказались здесь вместе. Главным персонажем этого действа оказался не Журавлев, а я. На следующий день нас увезли в суд. Дорога заняла немного времени. Здание суда находилось на территории полицейского управления и занимало одну из построек, огороженных каменным забором фиолетового цвета. Это был цвет полицейской формы. В фиолетовых рубашках бродили по городу полицейские патрули. Суд был закрытым. Судейская бригада, в черных мантиях и париках, разрешила находиться в зале только полицейскому фотографу со старым никоном на потертом ремешке. Мы с Журавлевым, оба в наручниках, сидели на скамье подсудимых и с трудом вслушивались в показания свидетелей и вопросы судей. Из свидетелей на процесс пришел лишь один человек. Я подумал было, что это тот самый парень в штатском, который допрашивал Сергея. «Ты знаешь его?» — спросил я тихо своего соседа по скамье. Журавлев осторожно качнул головой влево и вправо. Нет. Адвоката мы увидели только на процессе, но ни мне, ни Сергею он не сказал ни слова. Его спина была прямо перед нами, за деревянным барьером, отделявшим загончик для подсудимых от полупустого зала. Она полукругом нависла над столом с бумагами. Мы его, кажется, совсем не интересовали. Адвокатская речь заняла минуты три, не больше, из которых две с половиной заняло беглое цитирование обвинения, а оставшиеся тридцать секунд он отвел просьбе о снисхождении к своим подзащитным. Выполнив свои обязанности, защитник сел на место. Я попробовал было возмутиться и попросить слова. Но важный судья в белом парике лениво махнул рукой в мою сторону, мол, вам слова не давали. В конце концов, нас попросили признать вину (чего, разумеется, мы не сделали), а потом зачитали вердикт. Три года принудительных работ в специально предназначенных местах. Это могло означать только одно. Нас отправляют на алмазные рудники. По глазам ударила вспышка фотоаппарата, потом другая. Я прикрыл лицо рукой. То же самое сделал Журавлев. Судьи торопливо выходили из зала, на ходу снимая парики и обнажая свои влажные черные лысины. Охранники бесцеремонно вытолкали нас со скамьи подсудимых и повели вслед за ними. За служебным выходом из зала наши пути расходились. Судьи отправлялись пить холодное пиво «стар». А мы с Сергеем усаживались в раскаленный до температуры финской сауны либерийский «воронок», в котором система кондиционирования предусмотрена не была. Обвинение ловко связало мое и журавлевское дело в одну криминальную историю. Моя часть была полностью высосана из пальца. По версии прокурорской бригады, я, Андрей Шут, не кто иной, как нелегальный перевозчик алмазов из Либерии. Именно поэтому журналист Журавлев обратился ко мне с просьбой вывезти из страны партию незаконно приобретенных камней. Вот о чем было сказано в вердикте, осудившем нас на три года каторги. Нечто подобное я и ожидал услышать. Очевидно, что приговор прошел нехитрую процедуру согласования между папой и сыном Тайлерами, и только потом был предложен судье. В этом я нисколько не сомневался. Я даже не разозлился. Я просто стал думать о том, как же мне из всей этой истории выпутаться. Но вот Сергей, он точно безвинно попал под раздачу с этим алмазом. Конечно, вся эта нехитрая махинация с либерийским оператором была подстроена. Сергея выбрали на роль козла отпущения по двум причинам. Кроме Гриши Волкова, он был единственным русским в Монровии, с которым я общался в последнее время, а, значит, для общественности, мировой и местной, его можно было правдоподобным образом представить в качестве моего клиента, мелкооптового торговца алмазами. Это же и в самом деле выглядит подозрительно. Русский журналист оказался в Либерии, репортажей почти не делает, обедает в лучших заведениях и разъезжает на автомобиле по личным делам. Спрашивается, откуда деньги? Понятное дело, от торговли алмазами. А кому он их продает? Надежному человеку, лучше всего, соотечественнику. С хорошими связями. И собственным воздушным транспортом. То есть, мне. Но я не стал делиться с Сергеем своими мыслями. Ведь он не знал, что я вышвырнул Тайлера-младшего в чем мать родила за порог дома Маргарет на глазах у фешенебельных соседей своей почти что жены. Если бы узнал, то понял бы, что сел исключительно из-за моих любовных страстей. И наверняка затаил бы на меня лютую злобу. Неизвестно, чем бы это кончилось в условиях совместной отсидки. А так он проходил основным фигурантом этой криминальной истории, и, значит, чувствовал себя несколько неловко передо мной, ошибочно и несправедливо осужденным бизнесменом. Другая причина, по которой Сергея с такой легкостью определили мне в подельники, относилась к его профессиональной деятельности. Вынося приговор Сергею, судья был уверен, что, в конечном итоге, представитель иностранной прессы не слишком пострадает. Даже если бы его приговорили к пожизненному заключению. Я не сомневался, что вскоре за Журавлева вступятся Международная федерация журналистов, Амнести Интернешнл, а российское телевидение подключит к этой истории мощные дипломатические рычаги. Знал об этом и сам Сергей, а потому этот арест сулил ему недолгое малоприятное приключение на рудниках с последующим международным признанием. Его вскоре освободят. А меня вряд ли. Если я не сумею доказать Папе Тайлеру, что я для гораздо нужнее в качестве партнера, нежели заключенного. Впрочем, находясь на алмазных рудниках, без телефона и прочих современных средств связи, сделать это трудно. Наверняка почти невозможно. Нас собирались везти в Гбарполу. Туда, где находятся основные разведанные запасы либерийских алмазов. Нам предстояло, часами стоя в зловонной воде, черпать желтую грязь и просеивать ее через мелкое сито в надежде найти хотя бы один камешек, похожий на тот, который сунул в руку Журавлеву ловкий мошенник после пресс-конференции. Если через полгода мы не попадем под амнистию, нам конец. Вернее, мне. У Журавлева, как я уже заметил, было больше шансов уцелеть. Перед тем, как нас этапировать на рудники, нам дали возможность провести еще одну ночь в пустом бунгало. Молчаливый охранник принес нам еду. Лепешки грубой выпечки и рисовую кашу вперемежку с вареным мясом. Мясо было непонятного происхождения и отдавало тухлятиной, но мы были настолько голодны, что старались не замечать неприятного аромата. Ели в темноте и молча. Я слышал сопение Журавлева. Он все время хотел меня о чем-то спросить, хмыканьем и покряхтыванием выказывая свои негативные эмоции. Явно ждал, что я начну сетовать на обстоятельства, и тогда завяжется диалог. Но я игнорировал все его попытки вызвать меня на контакт. Он не выдержал. — Иваныч, скажи, а чем ты это ешь? — спросил меня журналист. Я смолчал. Нам не дали ни ложек, ни вилок. Пришлось есть руками, набирая рис пятерней. Я сразу вспомнил Афганистан и то, как аппетитно хватают руками рис афганцы. Они ловко загребают содержимое тарелки в щепотку, всеми пятью пальцами, а потом отправляют в рот, предварительно смяв комок риса в ладони. Чтобы не рассыпался. Не знаю, насколько ловко я это делал в темноте, но почти все, что я сгребал на тарелке, мне удавалось донести до рта, хотя, как это выяснилось утром, часть риса оказалась на подстилке. У Журавлева это получалось хуже, судя по бранным комментариям, которые иногда доносились до меня из темноты. — Даже ложек не дали, — безответно ворчал Сергей, влажно ерзая пальцами по тарелке. Я доел свою порцию и закурил. Мне бы поберечь сигары. Там, куда нас везут, курево наверняка ценится недешево, и с его помощью можно решать мелкие проблемы. — Будешь? — спросил я Сергея и увидел, как согласно задвигался вверх и вниз его влажный от жира подбородок. Комок риса, приставший к нижней губе, отклеился и свалился вниз, в темноту, прямо на штаны моего подельника. Из темноты выросла рука. И снова исчезла когда погасла зажигалка. Я снова чиркнул кремнем и сунул тонкую сигару Сергею. Его пальцы нервно схватили хрупкий коричневый стержень и качнулись в сторону зажигалки. Мол, а огоньку не найдется? «Мгм,» — произнес я сквозь зубы, что означало: «Конечно, найдется, что за глупый вопрос?» Темнота в доме была вязкой и какой-то душной. С улицы доносилось разудалое пение африканских сверчков, далекие сигналы машин и быстрый шорох незнакомых ног по гравию. Окон в доме не было. Под потолком в шахматном порядке расположились квадратные отверстия, через которые в помещение проникал свежий воздух вместе с ночными звуками. Снаружи пахло прохладой и свободой. Я никогда не думал, что свобода может звучать. Я слышал все эти звуки тысячи раз, примерно в том же сочетании и пропорции, но до этой ночи даже не представлял себе, что свобода поет хором тропических насекомых при активной помощи автомобильных сигналов. А несвобода прожигала мрак огнями двух кубинских сигар. Когда мы попеременно затягивались, огоньки загорались интенсивнее. Когда выпускали дым, красные точки тускнели. Словно злобные зрачки чудовища, попеременно зажмуривавшего то левый глаз, то правый. Чудовище глядело на нас из темноты, размышляя, что же с нами делать, и примеряясь, как бы точнее сделать свой хищный бросок в сторону нашего неизвестного будущего. Утром я проснулся первым. Через лицо Сергея перебегала шахматная дорожка света, проникавшего в комнату через квадратные отверстия под потолком. Я не вставал. Ждал, пока откроется входная дверь. Охранник вошел около семи утра, принес завтрак — по стакану слабого кофе и ломтю хлеба, — а перед тем, как выйти наружу, швырнул на пол скрученную газету. Я схватил ее и, быстро пролистав страницы, нашел статью о судебном процессе над двумя контрабандистами иностранного происхождения. Статья была убогой смесью приговора и речи нашего адвоката. Из адвокатского спича на страницы газеты перекочевали целые выражения. Я узнал их стиль. То ли репортер поленился потратить время на поиск собственных слов и выражений, то ли автором статьи был сам адвокат. Замечательным было то, что в статье, вместо наших имен, были указаны только инициалы, а в качестве иллюстрации использованы две фотографии, причем, на обеих мы с Журавлевым уворачиваемся от фотографа. Закрываем лица руками, а на руках наручники. Выглядело необычайно эффектно. Глядишь на такую фотографию и сразу понимаешь, что перед тобой закоренелый преступник. Зато лица закрыты, определить, кого же отправили на каторгу, невозможно. В общем, газета добилась полного соблюдения анонимности. Кого-то судили, а кого именно, непонятно. Впрочем, в здешней газете они могли бы печатать наши портреты размером на полстраницы, причем, это нисколько не нарушило бы режим инкогнито. Качество либерийской печати было настолько низким, что определить по фото, кто есть кто, невозможно. «А раз так, то они спокойно могли бить нас по морде,» — грустно посмеялся я про себя. Вскоре проснулся и Сергей. Он торопливо схватил газету и быстро нашел статью о нашем процессе. — Но почему нас не назвали по именам? — удивился он. — И почему не сказали, что я журналист? Это ведь самое главное! Как мои узнают, что я здесь?! — Сергей, не шуми, — говорю я Сергею. Но он продолжал шуметь и рванулся к запертой двери. — Откройте, немедленно откройте!!! — стучал он в дверь и подогревал себя громкими возгласами. — Я ни в чем не виновен! Выпустите меня отсюда. Охраннику очень скоро надоел шум, издаваемый Сергеем. Он, как всегда, невозмутимо вошел в дверь, посмотрел на Журавлева и резко пнул его ногой. Тот опешил. Он явно не ожидал, что с демократическим журналистом можно вот так обращаться. Сергей издал жалобный и немного неприличный звук, как будто икнул за столом, и уселся на тростниковый коврик. «Soon, ma freh,»— сказал охранник вяло — «You go when I tell you go.» Что означало «Пойдешь, дружок, когда тебе скажут.» Машина приехала за нами примерно через полчаса. В комнату вошли четверо коммандос в знакомых мне французских бронежилетах. Пятый, их командир, зашел внутрь следом за ними. Я его узнал. Это был тот самый громила, который сбил ракетой самолет в Сприггсе. Но на этот раз он был без формы. На нем идеально сидел бежевый льняной костюм с легкой намеренной помятостью. Костюм настолько шел этому парню, что он невольно напоминал черный пластиковый манекен. Такими повсеместно утыканы витрины европейских городов. Но здесь Африка, не Европа, а человек в костюме был из черной плоти и, в отличие от манекена, представлял большую опасность. — Здравствуйте, мистер Эндрю! Вы меня не забыли? Я Суа Джонсон. Я его не забыл, а теперь вот узнал, как его зовут. В тот день на аэродроме я подумал, что этот здоровяк наверняка из племени Гио. Там у них в сельве, в глубинке, все такие гиганты. Судя по имени, он действительно принадлежал к народности Гио. Хотя, я мог ошибаться, ведь в этой Либерии племена не так уж сильно придерживаются традиций, как в Центральной Африке, и матери дают своим детям те имена, которые им нравятся, а не те, которые положено давать согласно древним традициям африканского трайбализма. — Пройдемте, Вас ждет машина, — сказал гигант. — К чему такая вежливость, мистер Суа? — проговорил я сквозь зубы. — Вы ведь везете нас на рудники, а не на президентский прием. — Мне было сказано отвезти Вас с комфортом. И Вас, мистер Сергей! — Джонсон чуть повысил голос, с улыбкой перебросив фразу сокамернику через мое плечо. — Спасибо, — донеслось из-за моей спины. — Я должен привезти вас обоих в Гбарполу и передать местной охране. А дальше они будут действовать сами. — Бить будут? — спросил Сергей о наболевшем. Суа ничего не ответил, только улыбнулся и пожал плечами. Мы вышли во двор. Солнце весело таранило лучами серо-голубые тучи. Птицы равнодушно и весело щебетали на разные голоса. Ветер порывисто шевелил листья на пальмах, и с каждым порывом они поднимались вверх, точь-в-точь, как подол платья Мерилин Монро, случайно наступившей на решетку вентилятора. Я ожидал, что нас посадят в «дефендер» спецназа. Но рядом со входом стоял наполовину разъеденный ржавчиной минибус «фольксваген» с зарешеченными окнами. Суа подмигнул мне. Нас вежливо, без грубости, пригласили залезть внутрь, в обезьянник. Изнутри унылый микроавтобус выглядел еще хуже, чем снаружи. Ни одного сидения, ни малейшего куска пластика, кожи или дермантина. Конструкция обезьянника была простой. Внутрь грузового отсека была вмонтирована железная коробка с вырезанными отверстиями. Они были проделаны таким образом, чтобы находиться как раз напротив зарешеченных окон автомобиля. Ну, и конечно, дверь. Одна, наружная, была частью кузова «фольксвагена». Другая, внутренняя, была сделана из прутьев арматуры и закрывалась на замок. Эту камеру для транспортировки местных зэков можно было одновременно использовать и в качестве камеры для пыток. Если внешний корпус нагревался до предельной температуры, то поверхность внутреннего достигала запредельных показаний. Весь интерьер транспорта был выполнен из листовой стали, грубо сваренной по углам внутренней коробки. Сбежать отсюда было невозможно. Но главное, нам некуда было бежать. Утреннее солнце в тот день особенно быстро раскалилось до нормальной дневной температуры. Внутренности «фольксвагена» нагревались с каждой минутой и вскоре стали напоминать интерьер микроволновки, включенной на среднюю мощность. Не знаю, был ли кондиционер в пассажирском отсеке, но думаю, что вряд ли. Нашим вертухаям тоже приходилось несладко. Сюда бы их, к нам, ну хотя бы одного. А одного из нас на освободившееся место. Обмен. Ченчж. Машину сильно трясло по дороге. Она подскакивала на каждом ухабе. Меня подбрасывало вверх. Я ударялся головой о металлические стены. Пытаясь удержать равновесие, я упирался ладонями в пол. Но кончики пальцев обжигало горячее железо. Подогревают они его, что ли, снизу? Если это так, думал я, то удивляться не следует. Нацисты, неугодных и лишних людей в душегубках возили. Четыре минуты, и нет человека. Они нерационально использовали свои возможности. За четыре минуты разве возможно насладиться страданиями подвластных тебе людей? Конечно, нет. А микроволновая печь на колесах в режиме медленного подогрева, разве это не может впечатлить? Конечно, может. Но я знал, как избавиться от мучений. Я вспоминал то, что мне говорила Мики, вспоминал ее полноватые губы, слегка изогнутые озорной и страстной улыбкой, и мысленно начинал с ней древний разговор. Настолько древний, что слова стали тайным шифром. И когда ты их произносишь, ты всегда говоришь не то, что думаешь. ГЛАВА 32 — ЛИБЕРИЯ, ВОСТОЧНОЕ ШОССЕ, ИЮНЬ 2003. МИКРОВОЛНОВКА НА КОЛЕСАХ — Ты любишь Либерию? — спрашивает меня она. — Я люблю тебя, — отвечаю я как можно нежнее. Она смотрит на меня своими карими глазами, такими же твердыми и желанными, как местные бриллианты. — А я ненавижу Либерию. Я ненавижу бедность, от которой не могу отгородиться. Ненавижу дорожную пыль, заползающую под одежду. Ненавижу проституцию. Ненавижу войну и оружие. Я хочу от этого кошмара избавиться. — Если ты от него избавишься, тебе станет скучно. Тебе будет не хватать родного кошмара. Она приближается ко мне и прижимается своей большой грудью к моему телу, а я выгибаюсь, как пружина, стараясь повторить весь рельеф ее тела. Я хочу проникнуть сквозь ее кожу, я чувствую, как она пахнет. Медом и свежим деревенским молоком. А еще миндалем. Таким молодым и почти психотропным. — Ты чувствуешь меня? — она дышит мне прямо в ухо. — Мне тридцать лет. Почувствуй их. Мое тело хочет дать новую жизнь. Но у меня не было детей. Понимаешь ты это или нет? Понимаешь, почему так? Я не хочу, чтобы мои дети родились здесь, в этом зоопарке для хищников. Я хочу быть там, где нужно бояться завтрашнего дня, а не сегодняшнего. Она обнимает меня и целует. Ее губы, обычно мягкие и податливые, становятся жесткими, как рукавицы палача. Она покусывает меня своими белыми крепкими зубами. От ее укусов остаются следы. Кровавые окружности на моих щеках. Ее зубы входят в мою плоть. Разве Мандинго каннибалы? Но Мики ест меня, выпивает меня. Она любит меня. Или ненавидит вместе с этой страной? — Ты когда-нибудь видел, как леопард убивает детенышей из чужого выводка? Он находит чужое логово и, если рядом нет матери, съедает всех. Здесь живут такие же леопарды, Энди. Они ходят на двух ногах и даже носят иногда костюмы. Но они рычат от удовольствия, когда находят чужое беззащитное логово. Они грызут беззащитных. Ты хочешь, чтобы я осталась в этой стране? Я срывал с нее одежду. Она рвала то, что было одето на мне. Швы трещали. Пот капал. Мы сливались с ней в одно целое. — Но даже если я не вырвусь из этого зверинца, я буду защищать свой выводок. Я не буду отходить от логова дальше, чем на дистанцию одного прыжка. И если кто-нибудь посмеет оскалить свою пасть на мое логово, я порву его. Я брошусь незаметно и быстро. Я увижу его глаза и шею. Они хотят, чтобы я тоже была зверем. И я буду им. Вот так. Ее зубы впились в мою шею. Меня парализовала боль. Обдала меня, словно кипятком. Я увидел, как мне на грудь сбегает струйка крови. Моей собственной. И в этот момент вместе с болью пришло наслаждение. Оно освободило мою сущность из тесного плена. Я ворвался в Мики всем своим слабым и вязким человеческим естеством. И она радостно и яростно приняла его, слизывая красную соленую влагу с моей шеи и тут же целуя меня в губы. И вот тогда я очнулся. ***** Очнулся в стальной самоходной коробке «фольксваген», которую со всех сторон жарило тропическое солнце на проселочной дороге. Дорога вела вглубь сельвы. В самую середину африканской неизвестности. Было жарко и душно. — Иваныч, дай твою сигаретку, — услышал я голос с другой планеты. Это Сергей Журавлев пробился через пелену, затянувшую мое сознание. «Ты стал много курить, дружище, это вредно для здоровья,» — я хотел было пошутить вслух. Но так и не пошутил. Я знал, что со мной происходит, знал, что умный мой организм отключает разум для того, чтобы я не чувствовал физических страданий. Чем больше боли, тем тупее я становлюсь. Чем я тупее, тем меньше чувствую страдания. Парадокс получается. Чем больше я страдаю, тем меньше я страдаю. Но этот голос Журавлева, услышанный в полудреме, он напоминал о том, что внешний мир существует. И вместе с этим напоминанием в меня проникало страдание. Голова гудела, как старинный колокол во время литургии. — Иваныч, дай сигаретку, — колотилось в колоколе вежливое и настойчивое напоминание. — Хорошо, — собрался я резко ответить Журавлеву. Но с резкостью у меня не сложилось. «Шшо,» — прошипели мои обезвоженные легкие. Рука потянулась в карман за полупустой пачкой «Листьев Монтеррея». И в этот момент наш фольксваген резко и неожиданно остановился. Я услышал хлопок водительской двери, а чуть погодя и второй, с пассажирской стороны. Наши спутники вышли из автомобиля. Они стали перед капотом и принялись обсуждать на Гио что-то очень для них важное. Человек, сидевший за рулем, явно был озабочен. Джонсон ответил с легким смешком, но тут же принял серьезный тон. Он заговорил жестко и твердо. Его слова звучали почти, как приказ. Без всяких возражений. Задняя дверь «фольксвагена» открылась. Затем заскрипели створки встроенного в микроавтобус ящика для перевозки лиц, провинившихся перед законом этой страны. Водитель с неприязненной гримасой, не глядя, бросил внутрь пластиковую бутылку с водой. Жидкость своим мутным видом намекала на гепатит А и брюшной тиф, и, как минимум, гарантировала расстройство желудка. Но нам было не до намеков. Всего лишь час с небольшим пребывания внутри сварной коробки менял всю философию отношения к себе и окружающей действительности. Самосознание Журавлева переживало примерно те же метаморфозы. Бутылка гулко ударилась о пол и, как мяч в американском футболе, подскочила вверх по непредсказуемой траектории. Сергей с невиданной ловкостью поймал ее на лету, суетливо свернул ей пластмассовую шею и отправил в себя половину ее мутного содержимого. И только потом протянул мне. Каким неожиданным иногда бывает счастье. Оно может измеряться миллионами, которые открывают перед человеком неограниченные, на первый взгляд, возможности. Но вскоре ты начинаешь понимать, что и у них есть своя граница. Ты хочешь ее перейти, но для этого тебе нужны уже не миллионы, а суммы, исчисляемые девятью знаками. И когда они у тебя есть, ты снова становишься счастливым. Но вдруг все вокруг меняется. Эта форма счастья исчезает, а вместо нее приходит пустота. Гулкая, как камера смертника. Весь мир, построенный твоим изворотливым умом рушится у тебя на глазах. Может быть, он и продолжает существовать. Но не в твоей реальности. Твоя реальность напоминает о себе сухим жжением в слипшемся горле и горячими стальными стенами коробки, в которую тебя загнали, как беспомощную дичь. И вот тогда тебя счастливым делает что-нибудь совершенно незначительное. Глоток грязной воды, например. — А все-таки тебя за что сюда? — ухмыльнувшись, спросил меня Сергей. — Ну, не знаю, что тебе сказать, — протянул я в ответ. Я понимал, что Журавлев, к его чести, пытался сложить воедино мозаику обстоятельств нашего ареста, и у него, разумеется, ничего не получалось. — Ты разве не был со мной на скамье подсудимых? — Ну, как же? Был. Слышал все. Слова знакомые, а смысл непонятен. Угадал все буквы, но не угадал слово. Я, Иваныч, понял, за что посадили меня, но не понял, за что тебя. Он был разменной монетой. Сергея зацепили мимоходом, для того, чтобы уничтожить меня. Но сам он о трюке Тайлера-младшего не догадается, а я ему в этом не помощник. К открытым створкам задних дверей подошел Суа. Он мрачно посмотрел на нас. Черный громила был явно чем-то недоволен. Я попытался отвлечь внимание Журавлева от мыслей о степени моей виновности и спросил Суа. — Скажите, Джонсон, а это не вы были там в «Бунгало»? — Когда именно? — переспросил суровый офицер спецназа. — Ну, тогда, когда вы сбили самолет. Джонсон ничуть не растерялся. — Я всегда оказываюсь в нужное время в нужном месте. Он сказал это так, словно хлестнул меня словами. Вежливого офицера, который терпеливо дожидался, пока мы переберемся из бунгало в задний отсек «фольксвагена», отныне больше не существовало. Передо мной был дикий и сильный убийца. Я сразу понял по его интонации, что больше от него не стоит ждать ничего хорошего. Он может уничтожить меня так же спокойно, как и Левочкина со всем его экипажем. И, кажется, потом, в «Бунгало», я увидел именно его. Маргарет была права. Я вспомнил, как выглядел человек, которого она хотела пригласить третьим в постель. — Суа, если в ресторане были Вы, тогда где же Ваша золотая цепь? Такая толстая? Джонсон хмыкнул и злобно посмотрел на меня. — Сменил на более тонкую. — ответил он, подумав лишь мгновение. — Вот поглядите. Он запустил руку себе за пазуху и вытащил из-под пятнистой камуфлированной майки изящную золотую цепочку. Она, как маятник, качнулась из стороны в сторону. На цепочке, весело поблескивая золотыми руками, танцевала Лакшми. Еще недавно золотая индианка так же весело плясала у меня перед глазами на лобовом стекле моего автомобиля. Невероятно. Как она могла попасть к Джонсону? Но, впрочем, тут нечему было удивляться. Чарльза-младшего не интересовали золотые предметы в моей машине. Он думал только о мести. О золоте подумали его подручные. Этому Суа поручили обыскать мою машину. И он сделал это со всей добросовестностью африканского офицера. Я много раз до этого сталкивался в Африке с крохоборством высокопоставленных людей в форме. Один из первых своих контрактов я заключал в Республике Берег Слоновой Кости. В то время эта страна считалась одной из самых спокойных в Африке. Тем не менее, мои партнеры предложили мне государственную охрану. Моим телохранителем был офицер элитного подразделения местной армии. Высокий, крепкий. Во многом похожий на Суа Джонсона. За одним исключением. Альйю, так звали офицера, был белым. Он держал себя с таким достоинством, словно накануне закончил Вест-Пойнт. Малиновый берет на его большой голове сидел настолько идеально, что, казалось, Альйю носит его с детства. Я вскоре узнал его историю. Его отцом был француз-колонист, поселившийся в Западной Африке. Мать местная. Когда Альйю подрос, родители развелись, и отец уехал назад во Францию. Но все же для сына он успел кое-что сделать, а именно отправил его учиться в элитное военное училище под Парижем. Парень закончил его с отличием и, вернувшись домой, стал делать блистательную военную карьеру, которая сулила в скором времени новые звания и возможности. Когда я беседовал с ним, на его плечах уже держались майорские погоны. Но — увы — Африка есть Африка. На пятый день знакомства вышколенный офицер стал интересоваться броскими часами на моей руке. Такими большими, блестящими и напоказ дорогими. Часы производили неизгладимое впечатление на боевиков, крестьян и мелких торговцев. Но Альйю не был ни тем, ни другим, ни третьим. Белый боевой офицер. Вот кем он мне казался. Я ошибался. Внутри, под налетом вышколенности и европейского опыта, притаился характер самого обычного мелкого мздоимца из бедной страны. В первый день нашего знакомства он вскользь, осторожно, поинтересовался маркой моих часов. А в последний уже пытался уговорить поменять их на местные безделушки из поддельного красного дерева или отдать их ему в качестве подарка. К окончанию моей поездки я презирал этого человека, превратившегося в попрошайку, а он, понимая мои чувства, все же продолжал свои неуклюжие попытки получить часы. К слову, я их ему не отдал. Джонсон, как я уже сказал, очень походил на белого негра Альйю. Достоин презрения, это было несомненно. Но я возненавидел его не за внешнюю схожесть. И не за то, что он убил Арама Левочкина. Меня начинала трясти мелкая дрожи от мысли, что он обыскивал мою машину, и что теперь к его телу прикасается кулон, который мне отдала Маргарет. Изменившая мне, пустившаяся во все тяжкие ради минутного удовольствия или, вполне возможно, из корыстных соображений. Но все же она была моей невестой. Которую я продолжал любить. Эта моя любовь стала еще сильнее в тот момент, когда я увидел в руке у Джонсона золотую многорукую танцовщицу. Внутри меня словно распрямилась пружина. Она долгое время находилась в сжатом состоянии, и я даже не подозревал о ее существовании. А тут вдруг ощутил ее. Ощутил физическую силу, распиравшую меня изнутри. И когда пружина разжалась, я распрямился вместе с ней. С того самого места, где я сидел, эта сила подняла меня и бросила прямо на Джонсона. Он опешил. Суа и в мыслях представить не мог, что деморализованный ослабленный узник накинется на него с кулаками и примется крошить и крушить его могучее тело. Все произошло молниеносно. Я оттолкнулся от металлического пола и за считанные доли секунды преодолел расстояние между мной и офицером. Мой правый кулак ударил его в подбородок. В то самое место, где боль чувствуется втройне острее. И если удачно прицелиться в эту точку, говорят, то можно одним ударом свалить противника в нокаут. Мне некогда было проверять, правда это или нет. Костяшки левой руки, рассекая черную кожу африканского лица, нанесли три коротких удара по переносице Джонсона. В первый я постарался вложить всю свою ярость. Под вторым переносица хрустнула. Третий ее явно сместил чуть правее. Джонсон коротко взвыл и, схватившись за лицо, осел на дорогу возле машины. К нам тут же подскочил водитель. Он, рассыпая во все стороны бранные слова, копошился с пистолетом, который был в кобуре у него под мышкой. Кобура явно была на моей стороне. Она никак не хотела расстегиваться, и, насколько это было возможно, оттягивала страшный момент, когда нас должны были уложить в упор. У водителя был и автомат, но он легкомысленно оставил его в кабине, о чем, несомненно жалел. Когда он, наконец, рванул что было сил клапан кобуры и схватился за пистолет, ему в голову попала пластиковая бутылка из-под воды. Бутылку запустил не растерявшийся Журавлев, сидевший внутри машины. Она была почти пустой и никакого вреда здоровому и озлобленному парню не могла принести. Но, ударившись о крепкий лоб, она издала такой громкий хлопок, что водитель от неожиданности разжал руку. Пистолет оказался на пыльной дороге. Я тут же схватил его и принялся палить в разные стороны, куда попало. Я неистово кричал, и звуки, слетавшие с моих губ, напоминали многократно усиленный клекот разъяренной хищной птицы. В следующее мгновение из «фольксвагена» выскочил Сергей и, размахнувшись ногой, что было сил ударил сидевшего на дороге Джонсона. Тот рухнул, завалившись на бок. Над офицером поднялось небольшое облачко пыли. Водитель неподвижно лежал на обочине. Не знаю, попал я в него или нет. Тогда выяснять это у меня не было ни времени, ни желания. Но, думаю, что он просто оцепенел от страха, когда понял, что события развиваются не совсем в его пользу, вернее, совсем не в его. У него не было оружия, и опасности он для нас не представлял. Опасность поджидала нас совсем с другой стороны. Я подошел к Джонсону. Его лицо превратилось в кровавую маску. Алые пузыри мелкими кругами собирались возле уголков его губ. Он был без сознания, но часто дышал. Значит, был жив. Я украдкой протянул руку к его шее и рванул на себя кулон с индийским божеством. Золотая Лакшми снова была у меня в руках. Теперь нужно было как можно быстрее драпать. Сергей, дрожа то ли от ярости, то ли от испуга, смотрел мне в глаза, словно ждал команды. Краткого плана действий на ближайшее будущее. Но я не мог ничего ему предложить. Мой бросок был спонтанным и непродуманным. И совершенно случайно, благодаря невероятному стечению обстоятельств, я оказался победителем. То есть, мы вдвоем с Сергеем уложили двоих вооруженных людей и в качестве приза получили свободу. Что теперь с ней делать, не знали ни я, ни он. Впрочем, до победы было еще далеко. Я недолго думал, куда мне спрятать кулон. В передние карманы джинсов я предпочитал ничего не класть. Они слишком тесно прилегали к телу и при ходьбе натирали пах. Моя рука механически засунула украшение в задний карман и случайно наткнулась на обрывок дермантина, неизвестно каким образом оказавшийся в джинсах. Я извлек его на свет. Ба! Да это был кусок обложки колумбийского паспорта, который я отобрал у Сергея. Для меня за прошедшие несколько дней он потерял было всякую ценность. Но тут я заметил, как на него посмотрел Журавлев. Сергей следил за каждым моим движением. Я в одночасье стал его спасением и его проблемой. Если кто-либо из этих двоих не придет в себя, то Сергею грозит смертный приговор. Но и в противном случае, если они останутся в живых, ему нечего рассчитывать на меньшее наказание. Так же, как и мне. Вместо того, чтобы задуматься о спасении самому, он предпочитал ждать от меня правильного решения. Он был полностью мой и готов был сделать все, что я скажу. Правда, это состояние полной покорности длилось у него несколько секунд. До того самого момента, когда у меня в руках появился обрывок паспорта. — Иваныч, дай мне его, — уверенно сказал, почти потребовал, журналист. Я ему не ответил. Я понял только, что этот паспорт имеет для него немалую ценность. Примерно такую же, как и его собственная жизнь, если он думает не о спасении, а о клочке красного дермантина. Во всяком случае, не намного меньшую. Метаморфозы происходили в душе Сергея и тут же, моментально, отражались на его лице. Только что я видел перед собой совершенно размазанного по днищу фургона человека, готового на все ради одного глотка воды. Потом эта развалина превратилась в припертого к стенке хищного волка. Затем хищника сменил домашний преданный пес. А теперь в глазах пса засверкали огоньки бешенства. Калейдоскоп образов вспыхнул и промелькнул на лице журналиста в короткий миг триумфа на проселочной дороге, прорезавшей густой тропический лес. Триумф быстро закончился. «На землю!!!» — услышал я душераздирающий крик. Фонтанчики пыли в сопровождении противного свиста поднялись прямо у моих ног. Сергей рухнул на землю там, где стоял. Я тотчас же последовал его примеру. Пыль сухой смрадной порцией тут же набилась мне в рот, но это все же было лучше, чем глотать автоматный свинец. Впрочем, это не отменяло подобной перспективы. Падая, я успел ухватить взглядом невысокую худощавую фигуру возле открытой кабины «фольксвагена». Человек был в камуфляже. Все стало ясно. Это третий охранник, о существовании которого я подозревал с самого начала, прислушиваясь через стальную перегородку к разговорам африканцев. Если бы мной управлял разум, а не ярость, то я бы, несомненно, учел во время стычки его присутствие. Впрочем, справедливости ради следует признать, что если бы мной руководил разум, я бы ни за что не стал бросаться на здоровяка Суа Джонсона, терпеливо провел бы всю оставшуюся дорогу в железной коробке микроавтобуса и примерно через год сгнил бы в желтой алмазной луже, приумножая богатство хозяев этой страны. Но теперь моя жизнь превращалась в слайд-шоу. Вспышки сознания фиксируют предпоследние моменты существования двух белых людей, и у них нет шансов на спасение. Картинка черно-белая. Белые лица в белой дорожной пыли. Черные ботинки оставляют белые следы. Черный ствол автомата над головой Журавлева. Он все ближе и ближе. Он разгребает пламегасителем волосы на его затылке. М-16, словно медведь гризли принюхивается к жертве перед тем, как ее сожрать. Вот ствол останавливается. Сейчас будет выстрел. Внутри черного зверя придет в движение надежно испытанная многими войнами механика, которую придумал Юджин Стонер. А кто ты такой, Стонер? Не кто иной, как зеркальное отражение старика Михаила Калашникова. Оказывается, ты, Юджин, много работал над тем, чтобы однажды не стало одного русского парня, Сергея Журавлева. А потом и другого. Украинского. То есть, меня. Но нет. Я замечаю, что в предназначенной очередности что-то меняется. Черный зверь исчезает из поля зрения. Черный башмак делает шаг ко мне. Твердый нос хищника выбирает мой затылок. Сначала я, потом Сергей. Пока ствол был над Журавлевым, сердце безумно колотилось у меня в груди и, похоже, собиралось вырваться прочь на волю. А теперь оно замедлило пульс. Я прислушиваюсь к себе и не слышу ни единого удара. Сердце совсем остановилось. Может быть, я уже умер? Но нет, я вижу, как ботинок ерзает в пыли у меня перед носом, безразлично касаясь меня ребром рифленой подошвы. Он движется слишком медленно, словно отснятый на кинопленку в рапиде, и мне начинает казаться, что время замедляет свой бег, и я, повелитель времени, могу его остановить прямо сейчас. Но это мне только кажется. От неумолимого ботинка пытается сбежать лесной муравей. Он перебирает конечностями так медленно, словно ползет не по дороге, а по тарелке с медом. И я понимаю: ему не уйти. Я напрягаю все свои силы и слышу у себя в груди гулкий удар колокола. Как я ни стараюсь, время продолжает двигаться вперед. Муравей будет раздавлен. Ствол у меня на затылке совершает едва различимые круговые движения, выбирая удобное место для того, чтобы упереться. И когда это место было найдено, осталось только дождаться выстрела. Кажется, я его услышал до того, как из ствола вылетела пуля. Я спокойно ждал, когда все, что я вижу перед собой, скроется в бесконечной темноте. Но изображение не исчезало. Наоборот, оно задвигалось быстрее, и мой взгляд едва уловил, как метнулась прочь черная лакированная поверхность ботинка. Прозвучал еще один выстрел. И еще три. Муравей словно вырвался из вязкой среды и, задвигавшись с нормальной для себя скоростью, скрылся за гребнем колеи. И тогда я понял, что жив. Мы все трое были живы. Если считать муравья. Но это еще ничего не значило. Вокруг нас грохотали выстрелы, и в обшивке старого «фольксвагена» вдруг стало очень много мелких дыр под яростный крик из густого леса, подступавшего к дороге. Черный ботинок снова появился передо мной и снова исчез. На то место, где он стоял, упали три отстрелянные американские гильзы. А потом градом посыпались и другие, хорошо знакомые мне, калибра семь шестьдесят два. — Эй, вы двое! А ну поднимайтесь! Это закричали нам со стороны леса, как только стрельба прекратилась. Мы поднялись. Машина, в которой нас везли на рудники, теперь представляла собой еще более жалкое зрелище, чем до того, как нас в нее погрузили. Колеса пробиты и спущены. Двери прострелены насквозь. Стекол не было вообще. Лишь стальная коробка, непонятно каким образом врезанная внутрь микроавтобуса, выдержала свинцовый град. Из коробки торчали ноги в черных ботинках. Охранник, укрываясь от огня, спрятался там, где до этого держали нас с Сергеем. Ботинки, разметав носки в разные стороны, неподвижно выглядывали из отсека для заключенных. Рядом стояли полуголые люди с автоматами. Все говорило о том, что охранника добили там, где он пытался спрятаться от боевиков. Рэбелы смеялись высокими голосами. Кто-то из них пнул ботинок босой ногой. Черный лак дернулся и снова замер. На носке вдруг повис вязкий плевок. Как признак самоутверждения над поверженным противником. — Этих давайте сюда! — снова услышал я голос. Кричал невысокий крепкий парень лет двадцати. На одном плече у него болтался пулемет на ремне, через другое переброшена лента с желтоватыми патронами. Она, как девичья коса, спадала почти до земли и время от времени хлестала боевика по бедру. Из-под пятнистой кепки на голове у рэбела в разные стороны рассыпались длинные вьющиеся космы, совсем, как у Боба Марли. Дрэды, так, кажется их называют почитатели рэгги и марихуаны. Меня толкнули в спину, и я чудом устоял на ногах. С Журавлевым тоже не церемонились. Бойцов, захвативших нас, было полтора-два десятка. Правда, в лучшие времена я не назвал бы их бойцами. Основную массу составляли подростки. Некоторым полуголым созданиям с Калашниковыми, как мне показалось, едва исполнилось десять лет. Самым старшим из боевиков был парень, по команде которого нас повели в лес. — Крейзибулл, генерал, — небрежно представился он нам. — А вы кто? Солдаты? Белые наемники? Мы отрицательно завертели головами. — Да ладно вам, не бойтесь. — осклабился парень очаровательной белозубой улыбкой. — Я пошутил. Я знаю, кто вы. Я ведь сказал вам, что я генерал. Среди либерийских повстанцев до сих пор ходит поговорка: «Если к двадцати пяти ты не стал генералом, то военная карьера у тебя не заладилась.» Подавляющее число партизан составляли дети. Можешь держать оружие, значит, иди воевать! Они вырастали в джунглях, так и не научившись ничему другому, кроме нехитрой науки убивать и калечить. Конечно, вся эта партизанщина управлялась взрослыми. Денег на войну хронически не хватало. Для подпитки молодого задора нужны были другие стимулы. Взрослые раздавали детям воинские звания, которые мало что значили. Этот генерал (как его, Буллшит, что ли?) командовал, в лучшем случае, оравой маленьких бандитов, из которых с трудом можно насобирать взвод солдат. В конце концов, каждый боевик мог назвать себя кем угодно. Хоть генералом, хоть генералиссимусом. — А сколько вас было? — спросил меня Крейзибулл. — Двое, — ответил вместо меня Сергей. — Вас двое. А этих? — переспросил «генерал», неопределенно кивнув в сторону автомобиля. — А вы не видели? Трое, — сказал я. — Трое? — удивился парень. Его удивление неприятно насторожило меня. Я оглянулся и сосчитал тела на месте перестрелки. Одно лежало в автомобиле. Другое — на дороге. Третьего не было. Там, где по моим расчетам, должен был находиться поверженный Суа Джонсон, стоял худощавый подросток с автоматом на плече и дымил огромной, несуразной самокруткой. Вряд ли в самокрутке был табак. — Ну, вроде трое, — промямлил я, подмигнув Сергею украдкой. — А, может, и двое. Мы-то из машины не видели. — Вы бы лучше спросили ваших людей, генерал. Они же видели, в кого стреляют, — поддакнул Журавлев, не понимая, зачем это мы «включаем дурака». Я и сам не мог бы точно объяснить, зачем. Просто чувствовал, что так будет правильнее. Пока генерал Крейзибулл с помощью криков и жестов допрашивал своих малолетних солдат, я еще раз внимательно осмотрел место короткого боя. И понял, что нас здесь действительно ждали. Перед капотом машины, перегородив дорогу густой кроной, лежало сломанное дерево. Баррикаду пытались замаскировать под следы бурелома, но сделали это неуклюже и лениво. На дороге, точно обозначив траекторию, по которой тащили ствол из леса, лежали листья и мелкие ветки. Это и впрямь была засада. Мы нужны были рэбелам. Вернее, не им, а тем, кто ими командовал. Странно только, что Суа Джонсон, такой крутой вояка, попался в эту примитивную западню. Когда нас уводили в лес, я заметил сквозь деревья пламя огня. Наш «фольксваген» облили бензином и подожгли. Огонь охватил машину почти моментально, за несколько секунд. Тела убитых охранников боевики оставили внутри машины. Весело жестикулируя, малолетние убийцы вприпрыжку бежали впереди нас по узкой лесной тропе. ГЛАВА 33 — ЛИБЕРИЯ, ПОГРАНИЧНАЯ ДЕРЕВНЯ, ИЮНЬ 2003. СИМБА — Ну, здравствуйте! — улыбнувшись, молодой упитанный человек в камуфляже широким жестом предложил сесть нам в два плетеных кресла возле нехитрого деревянного стола. На столе были расставлены пустые тарелки и чашки. Посередине стоял большой зеленый чайник, а рядом сахарница с темным тростниковым сахаром. Кроме сахара, ничего, что можно было бы положить в тарелку, я не заметил. Да и сахар, пожалуй, скорее предназначен для чашек, а не для тарелок. — Нравится у нас? — крепыш сделал полоборота головой, как бы приглашая взглянуть на пейзаж у него за спиной. Ничего особенного я там не увидел. Пыльная африканская деревушка. Дети в разноцветных лохмотьях, грызя ногти, с любопытством глядят на нас. Женщины с пластиковыми канистрами набирают воду из колонки. Старик в коричневой майке, подол которой свесился до колен, тянет какой-то напиток из калабаса. По его мутным глазам я отчетливо вижу, что содержимое калабаса явно крепче чая. Все это я видел много раз. Ничего нового открытие этого партизанского края для меня не сулит. — Я не представился. — сказал хозяин аскетичного застолья. — Меня зовут Симба. Может быть, слышали? Командир пятой бригады Движения за демократию. Ее еще называют Исламской. Не демократию, конечно, а бригаду. Здесь у нас живут сторонники чистого ислама. Я с сомнением поглядел на старика с калабасом. К чистоте ислама у него явно было особое отношение. — Вас мне не нужно представлять. Я знаю, кто вы. Мы специально охотились на вас. — пояснил Симба. И уточнил. — На Вас, мистер Эндрю Шут. — Чтобы предать суду шариата? — грустно пошутил я. — Не смейтесь. Сначала мы вас и в самом деле приговорили. Вы поставщик оружия Тайлеру, а, значит, его прямой сообщник и должны отвечать за совершенные Вами преступления. Но потом ситуация изменилась. У нас появился шанс проявить милосердие и простить Вас. При одном условии. Если Вы согласитесь нам помочь. — Скажите, Симба, напрямую «Мистер Шут, нам нужно оружие»! — Мистер Шут, нам нужно оружие. Но оружие особого свойства. Через минуту я держал в руках увесистую трубку спутникового телефона и набрал номер, который начинался с кода 971. Я очень надеялся на то, что моя надежда и опора, Григорий Петрович Кожух, все еще в Арабских Эмиратах. ГЛАВА 34 — ЭМИРАТЫ, ДУБАЙ, ИЮНЬ 2003. «В ГАНТУ, ПЕТРОВИЧ!» Григорий Петрович никогда не задавал лишних вопросов. Он добросовестно выполнял все поручения, которые я ему давал. Поначалу я тщательно контролировал его работу, но потом понял, что в этом нет никакой необходимости. Для Кожуха я был единственным счастливым билетом в мир свободы и потребления. Никому другому этот старикашка за пределами Родины не был нужен. В компаниях других Плохишей все вакансии были заняты. Им нужны были, в лучшем случае, пилоты. А менеджеров средней руки и без Петровича было завались. Именно поэтому в том, что Казбек Плиев не бросит меня в сложившейся ситуации, я был уверен на девяносто девять процентов. Петровичу я доверял на сто. Уже несколько дней Петрович пребывал в состоянии паники. Его каждый день вызывали в полицию в связи с арестом владельца фирмы, которого власти Либерии обвинили в контрабанде алмазов. На всякий случай полицейские опечатали офис на Умм Хурейр, а, заодно, и блокировали почти все счета компании. Но тот, единственный, который был оформлен на Кожуха, остался нетронутым. Петрович продолжал работать дома, отправляя и встречая грузы, вступая в перебранки с пилотами и оплачивая все расходы по содержанию ненадежного коллектива компании. Он порой так кричал на подчиненных, что, казалось, его сердце лопнет от негодования. «Петрович, не рви сердце,» — сказал ему Казбек Плиев, единственный человек, с которым Кожух никогда не ругался. На что Петрович, моментально восстановив неровное дыхание, спокойно ответил: «А я, когда кричу, сердце не включаю.» Но, впрочем, и для стальных нервов Кожуха нужна была разрядка. И темпераментный осетин предложил ему проверенный способ. «Петрович, а заведи любовницу!» «Да ты что!» — ужаснулся старик. — «У меня же семья.» «У всех семья,» — спокойно возразил Плиев. — «Если в семьдесят лет человек отказывается заводить любовницу из-за наличия семьи, а не из-за отсутствия потенции, то не все еще потеряно.» После первого разговора Петрович ушел в отказ. После второго согласился рассмотреть возможность адюльтера. Но только теоретическую. Во время третьей беседы старик решился перейти от теории к практике. «А кого, по-твоему, тут можно, так сказать, ...привлечь...,» — заговорил Петрович эвфемизмами. Он бы очень удивился, узнав, что простые обороты его речи называются столь мудреными терминами. — «Местные же не пойдут. Может, наших, русскоязычных?» «Русскоязычные не годятся,» — рассуждал Плиев. — «Те, кто согласятся, или бляди. Или домработницы. А тебе же нужно и то, и другое в одном лице.» «Вот филиппинки еще... Они неплохо убирают. И они, знаешь, такие...» «Какие?» — переспросил Плиев. «Ну, такие... Маленькие, в общем. Миниатюрные,» — робко объяснял старик. «Так тебе что, маленькие нравятся?!» — грозно удивился кавказец. «Да нет, не то, чтобы...» — смутился Григорий Петрович. — «Они, понимаешь, чем моложе, тем безропотнее. И вопросов не задают.» «Совсем ты, Петрович, здесь пропадешь один. Когда у тебя в крайний раз была женщина?» Летчики, однако, очень суеверный народ. Никогда не произносят слово «последний» и заменяют его синонимом «крайний», демонстративно разрушая стандарты русского языка. Это, конечно, раздражает филологов, а летчикам помогает очень быстро сообразить, кто твой собеседник — свой, или чужой. «Женщина? Полгода назад.» Семья Кожуха была разбросана по всему бывшему советскому пространству от Владивостока до Таллина. Всем своим детям и внукам Петрович исправно посылал заработанные деньги. Жена в Дубай приезжать не любила, поэтому примерно раз в год старик брал отпуск и отправлялся на месяц на родину, в Мелитополь. Секс в жизни менеджера давно уже не был связан с семейной жизнью. «Была у меня раньше филиппинка. Очень хорошая девочка. Каждое утро перед работой делала мне минет. Каждый вечер, когда я приходил, согревала ванну ровно до температуры человеческого тела, бросала туда лепестки роз и терла меня губкой.» «Ты за полгода, наверное, истосковался за минетом?» — заметил Плиев с недобрым сарказмом. Но Петрович не заметил грубости. «За минетом? Нет, только за ванной. В моем возрасте, Казбек, ванна приятнее,» — мечтательно и тихо сказал старик. — «И эффективнее.» «Ладно, будет тебе маленькая и без лишних вопросов,» — буркнул Казбек, смутившись. Обещание свое он выполнил. Девушка идеально соответствовала тому образу, который придумал Петрович. Ей было семнадцать лет. Из-за своей худобы она могла сойти и за четырнадцатилетнюю. Она проявляла покорность в сексе, демонстрировала великолепное качество уборки жилых помещений. И при этом не задавала лишних вопросов. Она вообще не спрашивала ни о чем. Потому что была немой. Она потеряла речь из-за контузии, когда у себя на родине, в Южном Судане, попала под артиллерийский обстрел тамошних повстанцев. Что-то замкнуло в ее нервных окончаниях, и она лишилась дара речи. А, может быть, потеряла желание говорить с внешним миром. И поэтому замолчала. Но внешний мир все же вынуждал ее выходить на контакт, чтобы зарабатывать на хлеб насущный. Был ли сложен тот путь, по которому она попала в Эмираты, Григорий Петрович не знал. Да и не хотел знать. В конечном итоге, он был потребителем ее услуг, не больше. И прошлое девушки его не интересовало. Все же Кожух к ней сильно привязался. Денег он тратил на нее немного, но к исполнению финансовых обязательств перед девушкой относился исправно. Она и за это была ему благодарна. Каждый раз, когда старику нужна была ее ласка, она добросовестно играла роль любовницы, даже и не задумываясь о том, что в жизни может быть по-другому. Другие варианты она не рассматривала, безропотно проживая настоящее и не мечтая о будущем. Мой звонок его застал врасплох. С другой, арабской, стороны диалога, ко мне доносились обрывки суеты и шуршания постельных принадлежностей. К своим репликам Петрович часто подмешивал звукоподражательные слова, которыми обычно подгоняют ленивую домашнюю живность. Сейчас я был, как никогда, некстати. Но я его босс. К тому же, время было дневное, значит, формально Кожух находился на службе. И все же, я первым делом извинился за вторжение в личную жизнь. — Ничего-ничего, я, Иваныч, все время на работе. Докладывать надо? Его доклад был коротким и невеселым. Ну, что ж, о том, что может произойти, если утерять контроль за ситуацией, я знал и раньше. Сейчас нужно было не бизнес спасать, а самого себя. Потом можно было подумать и об остальных делах. Мне не нужно было много слов, чтобы поставить Петровичу задачу, но, услышав, что я от него хочу, старик на минуту потерял дар речи. Я услышал, как в Эмиратах что-то тяжелое грохнулось об пол и рассыпалось мелкими осколками по кафельной поверхности пола. «Да, ешкин кот!» — выругался мой менеджер. — Петрович, — говорю. — Ты цел? — Цел, Андрей Иваныч. Повторить задание? — Повтори, не сочти за труд. — А если прослушка? — Петрович, цена вопроса — моя жизнь. Тут не до прослушки. — Понял. И я почти слово в слово услышал то, отчего Петрович начал ронять на пол стеклянные предметы. — В течение недели подготовить один борт с грузом. Груз — около тридцати тонн стрелкового вооружения. Конечный пункт назначения аэродром Ганта. Это северо-восточная граница Либерии. Особые документы не требуются. Груз оформить как металлолом. Андрей Иваныч, можно вопрос? — Можно. — Но ведь самолет и впрямь повезет металлолом. Вы хотите, чтобы я собрал весь военный утиль, который смогу я найти за неделю, и погрузил его на «семьдесят шестой». Разбитое, искореженное, не подлежащее восстановлению оружие. Так? — Так. Но я не понял вопрос. — Погодите. С этим металлоломом высококлассный летчик должен лететь в зону боевых действий. Так? — Так. Дальше. — Дальше вот что. Чего ради пилот должен сажать целый самолет, набитый металлоломом, там, где идет война? На неизвестном аэродроме? Кто на это согласится? И зачем Вам это нужно? Кожух сделал ударение на слове «Вам». Вместо одного, вопросов было задано много. Так много, что дело начинало попахивать бунтом на корабле. На этот счет у меня был готов ответ. — Григорий Петрович, пока это нужно мне. Почему? Потому что я спасаю свою жизнь. Но, вполне возможно, спасать свою жизнь придется и тебе. Потому что я под следствием. — Я не стал вводить Петровича в сложную схему моих взаимоотношений с либерийской фемидой. Главное, чтобы он понял: у нас проблемы, у меня, и у него. — Если меня закроют, — продолжал я, — то тебя сотрут в порошок. Ты, именно ты, заинтересован, чтобы вытащить меня отсюда. Любой ценой. Если хочешь, конечно, и дальше наслаждаться жизнью на берегу Залива. Теплого такого, сытого. Нефтяного. У тебя мои деньги. Деньги должны работать. Вот и работай. Петрович закряхтел. Переброшенное через космос, преодолевшее за считанные доли секунды полмира, до меня донеслось его сопение. — Куда это все нужно доставить? — В Ганту, Петрович, в Ганту, — сказал я примирительно. — Не знаю, где это. А если там самолет не сядет? — Обязательно сядет. По-другому нельзя, — отрезал я и нажал на кнопку сброса. Работать Петрович умел. А я себе дал слово: как только вернусь, сразу же его уволю. Нехорошо, когда твой менеджер задает слишком много вопросов. Кстати, надо бы поменять и всех остальных работничков. Если роптать начинает вернейший из вернейших, об остальных говорить не приходится. Но сначала нужно выбраться отсюда. ГЛАВА 35 — ЛИБЕРИЯ, ГАНТА, ИЮНЬ 2003. СТАЛЬ И АЛМАЗ Через неделю я был в Ганте. Этот городок до войны был не слишком известен. Тихая африканская граница между Либерией и Гвинеей. Сорок тысяч населения в глинобитных одноэтажных хибарках. Но во время войны город постоянно переходил из рук в руки. Боевикам нужна была граница. Там, на севере, они отлеживались, залечивали свои раны. Оттуда получали подпитку оружием и деньгами. Когда мы въехали в город, окраина все еще горела. Накануне закончился бой с войсками Тайлера. Солдаты в течение нескольких дней тщетно пытались восстановить контроль над границей. Боевики гибли сотнями, но позиций не сдавали. Худощавые парни знали, что прикрывали посадку самолета с оружием. Интересно, что бы они сделали с этим Симбой, если бы узнали, что «борт» везет тридцать тонн металлолома? — Я хочу проверить взлетку, — сказал я Симбе. Рядом стоял знакомый мне «генерал» по прозвищу Крейзибулл. Симба кивнул ему, и «генерал» метнулся куда-то в сторону. Через минуту он появился за рулем разбитого пикапа. Над крышей машины возвышался пулемет Калашникова, а в кузове сидели двое мрачных бойцов. Крейзибулл дождался, пока я сел рядом, и, рванув с места, помчался на аэродром. Ехать пришлось недолго. Городок, хоть и считался вторым по величине в Либерии, все же был не больше районного центра в нашей глубинке. И выглядел не лучше, особенно после боя. Я вышел из машины возле главного входа в аэропорт. Если, конечно, этим красивым словом можно назвать то, что я увидел. Между мной и взлетно-посадочной полосой стояло невысокое двухэтажное здание терминала. Оно было полностью опустошено. Бетонная коробка с темными провалами окон одиноко стояла на самом краю африканского города. Подул ветер. Разбитая дверь качнулась на одной петле. Изнутри повеяло запахом гари и гнилости. Заходить внутрь не хотелось. Я обошел терминал стороной. Это было нетрудно. Забор, которым первоначально был обнесен аэродром, отсутствовал в нескольких местах. Я шел медленно. Я словно боялся увидеть, что полоса не готова принимать тяжелый самолет, и тогда моя участь была бы незавидной. Но я хотел жить, и с каждым шагом молил Всевышнего на всех языках о том, чтобы лучилось чудо. Шуршал гравий. Камень терся о камень. Каждый щелчок под ногой, каждый шорох, бил по вискам так, как, должно быть, щелкает барабан револьвера в русской рулетке. Шаг. И барабан провернулся. Щелчок. И патрон на полсантиметра ближе к бойку. Еще щелчок! Но выстрела нет. Это треснул осколок стекла, на который я случайно наступил. И вот передо мной открылось поле. Пространство, созданное для самолетов, но на котором уже давно не было ни одной машины. Я взглянул на него. Сделал несколько шагов вперед. Парни с автоматами подумали, наверное, что я сумасшедший. Потому что в следующее мгновение я снял с себя рубашку и рухнул на «взлетку». Совсем, как в полтавском беззаботном детстве. Меня снова спасло чудо. Это чудо, никак не иначе! Именно оно застелило все пространство до самого горизонта ржавыми шестигранниками. Стальные плиты были так хорошо подогнаны друг к другу, что дикая трава лишь местами смогла преодолеть металлическое совершенство военной мысли и пробиться сквозь редкие щели. Я хорошо знал эти плиты. Американцы все делали на славу. И у нас под Полтавой, и здесь, на границе с Гвинеей. Металл был таким жарким и родным. Мне хотелось целовать его. Хотя, конечно, глупо было бы слизывать с покрытия ржавчину. Мой эскорт явно не приемлет подобной сентиментальности. С минуту я лежал на шестигранных плитах, уткнув лицо в скрещенные руки. Металл был немного горячее, чем тогда, в моем детском сентябре. Африка, как-никак. Но запах был таким же пронзительным. Кто говорит, что металл не имеет запаха? Десятки лет о него стирали резину сотни шасси. Они полировали плиты и вместе с тем оставляли на них частички оплавившейся массы. Кто-то другой, возможно, и не чувствует этот запах. Но я-то его слышу. Я закрываю глаза, и тогда мое тело принимает вибрацию полосы. Это тяжелый Ту-16 коснулся шестигранных плит. Потом немного подскочил. И снова коснулся, теперь уже замедляя ход. Передняя стойка плавно опускается вниз. И вот уже самолет выруливает на стоянку за капониром. Я переворачиваюсь на спину и гляжу в небо. Я коснулся лопатками горячего металла. Небо надо мной такое же синее и пустое. Ту-16 никогда не садился на эту полосу. Он остался там, где довольным и усталым пилотам наливают квас, а, возможно, и кое-что покрепче, если выйти за ворота части и пройти чуть левее, до деревянных скамеек под густыми высокими деревьями. И, если прислушаться, то запах стершейся резины от этих плит едва уловим. Почти не слышен. А, скорее всего, я его сейчас нафантазировал. Потому что вытянул очередной счастливый билет. Шанс на жизнь. Но те, кто их укладывал, не думали о моем спасении. Они даже не знали о моем существовании. Много лет назад им нужен был здесь аэродром подскока. Так же, как и в Полтаве, они решали свои большие военные задачи, не думая о том, как причудливо разыграется на этой листовой стали драма отдельно взятого Мальчиша-Плохиша. — Эй, маста Эндрю! С Вами все в порядке? Крейзибулл заехал на взлетку с противоположной стороны терминала. Увидев меня лежащим на плитах, он ударил по тормозам. Двое охранников выскочили из кузова и, взяв автоматы наизготовку, огляделись по сторонам. Их командир побежал ко мне, срывая с плеча свой «калашников». Он не на шутку перепугался. Выстрелов не было слышно. Но я лежал перед его глазами и не двигался. Мальчиш-Плохиш собрался с силами и поднял голый торс над разогретым металлом плит. Ностальгия выветрилась, даже не оставив послевкусия. Так выветривается из головы внезапное опьянение от бутылки пива, выпитой на голодный желудок. Только после пива клонит в сон. А меня, наоборот, охватила жажда действий и азарт ожидания новых событий. — Эй, «генерал», а ну, скажи мне, эта полоса, она где кончается? — Я, маста Эндрю, испугался! Вы лежите. А рядом никого. — Такое бывает. Когда просишь у неба удачи. Транс называется. Крейзибулл покосился на меня. Несомненно, он был необразован, суеверен и боялся всего неизвестного. Рэбел сделал шаг назад, с опаской, на всякий случай. — Да ладно тебе, — махнул я рукой. — Это я шучу. Никакого транса. Понимаешь, кое-что вспомнил. Но это неважно. Так что там с полосой? — Все нормально, — чуть смущенно ответил «генерал» Крейзибулл. — Там еще два километра этих плит. Я с недоверием посмотрел на него. Невозможно, чтобы в этой глуши уцелело такое количество покрытия, которое всегда можно сдать на металлолом. — Ну, правда, говорю Вам, маста Эндрю! Не меньше полутора, это точно. Полтора километра качественной «взлетки» это хорошо. Это значит, что самолет вполне может приземлиться в Ганте. И, главное, взлететь. При условии, что обратно он пойдет пустым. Люди Симбы его быстро разгрузят. А там я обменяю свою жизнь на тридцать тонн никуда не годного оружия, как и было договорено с командиром Симбой. И можно попрощаться с этой страной. Бай, Лайберия! — Иваныч, скажи, а зачем им металлолом? — начал Сергей мучительный допрос, когда вечером нас разместили в брошенном одноэтажном доме. Он неприятно походил на бунгало, в котором нас держали в Монровии. Те же голые стены без окон и квадратики вентиляционных отверстий в шахматном порядке под потолком. От дома-тюрьмы его отличал высокий каменный забор, которым был обнесен участок, и лужайка с кустами прямо перед входом в жилище. Не знаю, кто до нас здесь жил, мне это было неинтересно. Я решил не заходить внутрь, в отличие от Журавлева. Пока он шуршал внутри чужими бумагами и скрипел чужой мебелью, я искал во дворе что-нибудь похожее на кровать. Я знал, что в африканском доме всегда найдется пара плетеных кушеток для того, чтобы спать на улице. Мои поиски увенчались успехом. Вскоре я нашел за домом две пыльных раскладушки и поставил их перед крыльцом. Матрац мне не был нужен. А Журавлев пускай заботится о себе сам. Ворота дома скрипнули и приоткрылись. В образовавшуюся щель пролезла черная рука с пистолетом. Я присел в ожидании выстрела. Но выстрела не последовало. Вместо него раздался голос Крейзибулла: — Маста Эндрю, возьмите. Здесь неспокойно. Я взял пистолет, ворчливо заметив, что, мол, лучше бы «генерал» принес что-нибудь от комаров. Москиты в Африке кусают чаще, чем обкуренные боевики попадают в цель, поэтому здесь значительно выше вероятность подхватить малярию, чем шальную пулю. Рука исчезла. Мне показалось, на безымянном пальце блеснуло золото. Странно. Я не замечал, что Крейзибулл носит украшения. Может быть, и впрямь показалось? Дверь закрылась. Я разглядывал пистолет. Это был китайский ТТ, простой работяга войны. Одноразовая штамповка, рассчитанная на скоротечный бой во время корейской или, может быть, вьетнамской войны, но вынужденная служить и дальше своим хозяевам. Теперь уже здесь, в Африке. Пластиковая рукоятка отполирована сотней человеческих ладоней. Магазин чуть болтается. Я нажал на фиксатор и выбросил его на ладонь. Патроны калибра 7,62 мм были в загустевшей смазке. Я потянул на себя затвор, чтобы заглянуть, нет ли в стволе еще одного патрона. Механизм, придуманный Джоном Браунингом и доведенный до совершенства Федором Токаревым, с трудом пришел в движение. Оружием давно не пользовались. Я засомневался даже, сможет ли этот пистолет сделать хоть один выстрел, в случае чего. За моей спиной скрипнула половица. Это Журавлев выходил из дома. Я отпустил затвор и, как только он встал на место, нажал на курок. Металл сухо щелкнул. Патронник был пуст. — Ты что? — занервничал журналист. — Собираюсь разгонять комаров, — говорю. — Крейзибулл принес. — А-а-а, — успокоился Сергей. — А я тут кое-что нашел. И он дал мне помятую фотографию. На ней молодой чернокожий офицер в парадной форме обнимал девушку в белом платье до пят. Они стояли на пороге церкви, и рядом с ними угадывалась небольшая толпа веселых людей. Офицер с вожделением глядел на девушку, а она, чуть отвернув от него голову, глядела прямо в объектив. На лице у нее блуждала грустная улыбка. Она походила на пойманное животное. А офицер, соответственно, на охотника, поймавшего, наконец, свою дичь. Края фотографии загнулись. На липком глянце отпечатался пыльный след от армейского башмака. — Совсем, как у нас, правда? — улыбнулся Журавлев, рассматривая фотографию. — Интересно, где сейчас эти люди? — В лучшем случае, сбежали, — произнес я. — А в худшем? Я поглядел на него с сочувствием. Неужели он такой идиот? Не похоже. Значит, он шутит и у него это плохо сегодня выходит. Я отдал ему фотографию. Грустно смотреть на белое платье невесты, по которому потоптались чужие башмаки. — Так что же там с металлоломом, Андрей Иваныч? — переключился Сергей на другую тему, бросив фото рядом с плетеной раскладушкой. — Ну, слушай. — говорю ему. — Есть два варианта рассказа. Один будет долгий и бессмысленный. Если ты будешь перебивать меня вопросами. А другой короткий и полезный. Если будешь молчать. Какой ты выбираешь? Сергей надул щеки и молча развел руками. В знак того, что ему ближе второй вариант рассказа. Я был краток. — Они уверены, что победят, у них в этом просто нет сомнений. Они уже начали осаду Монровии и замкнули кольцо. Через месяц они начнут штурм города. Положат сотни пацанов, но город возьмут. Устроят ночь длинных ножей для всех людей Тайлера, а потом призовут мировое сообщество разгребать их дерьмо. Но мировое сообщество согласится их признать только в том случае, если рэбелы объявят о разоружении своих банд. Не просто объявят, а начнут разоружаться. Публично покаются и уничтожат свои арсеналы. Сожгут, расплавят или пустят под каток. Я рассказывал об этом Журавлеву и отчетливо представлял себе, как это будет. Центральная площадь Монровии, а еще лучше, огромный стадион, мимо которого вдоль побережья к югу идет главная дорога Либерии. Играет музыка, повсюду полощутся либерийские флаги и мелькают голубые кепки миротворцев с кокардами Объединенных Наций. Нестройные ряды бывших повстанцев движутся вдоль трибун, сваливая на поле все то оружие, с которым они пришли на это действо под аплодисменты зрителей. И всякий раз, когда очередной боевик бросает свой пулемет или гранатомет в центр поля, аплодисменты становятся сильнее. Прощай, оружие! Какой-нибудь серьезный офицер из иностранцев, швед, а, может быть, пакистанец, делает записи в своем журнале и время от времени просит в нем расписаться и некоторых рэбелов, неизвестно по какому принципу отобранных из толпы. Ну, а потом самое главное. На футбольное поле выезжает тяжелый каток и переминает под собой всю эту коллекцию вороненого металла. — Но в действительности разоружаться боевики не хотят. И не будут. В такой стране, как Либерия, все очень быстро меняется. Тот, кто остается безоружным, в любой момент может проиграть. Это разоружение нужно европейцам и американцам, которые жуют гамбургеры перед телевизорами. Ну, и людям, которые заказали эту войну и теперь оплачивают ее. Наблюдая за ней, благодаря тебе и таким, как ты, Сережа. Журавлева передернуло. Я подумал, ему не понравилось мое отношение к журналистам. Некоторое время спустя я узнаю, что в моей фразе был гораздо более глубокий смысл, который был непонятен мне самому, но понятен Сергею. Я сделал паузу. Хотелось затянуться сигаркой, но мои карманные запасы давно истощились, а курить дрянь я не мог. — И вот тут очень кстати будет мой металлолом. После взятия Монровии рэбелы сдадут Симбе свое оружие, а вместо него получат мой хлам. И отнесут его на лобное место. Где под радостные крики мирового сообщества бросят железо под пресс. А свое, исправное, пристрелянное, почти новое, спрячут в надежных местах. На всякий случай. — И будут поливать огороды маслом, — тихо добавил журналист. — И будут поливать, Сережа, но только централизованно, по команде, — я со своей стороны сделал уточнение. Загремел замок на воротах. Створки снова заскрипели, открываясь внутрь. Появилась рука Крейзибулла. В руке была бутылка виски. — Пейте, ребята! Ничего другого от малярии я не нашел. Две собачки на этикетке, черная и белая, весело глядели на меня, словно обещая, что сегодня моя кровь москитам не понравится. — Спасибо, дружище, — я взял виски и пожал руку «генерала» в знак благодарности. Все-таки хорошо, что среди местных мусульман так редко встречаются фундаменталисты. Вечер нескучно перешел в ночь, а затем ночь превратилась в рассвет. Я встретил его со смутной надеждой на то, что в сценарии этой войны возможны изменения. Мне удалось хорошенько рассмотреть руку Крейзибулла. И я увидел на ней кольцо с бриллиантом. Сомнений не оставалось. Это был мой перстень из Кандагара. ГЛАВА 36 — ЛИБЕРИЯ, ГАНТА, ИЮЛЬ 2003. ПОСЛЕДНИЙ «ИЛ» Шасси самолета уверенно коснулись железных плит. Пилот идеально выполнил посадку. Он плавно сбросил скорость, чтобы самолет не подскочил при касании. Не поймал «козла», как говорят летчики. Я был уверен, что в командирском кресле Плиев. Самолет подкатился к краю взлетки. Двигатели замолкли. Рампа открылась. — Иваныч, это самоубийство! — такими были первые слова Казбек, как только он вышел из кабины «Ила». — Я сразу понял, что здесь мне полный «халас»! — мирное арабское слово, означающее «конец», в исполнении Плиева прозвучало, как русское, рифмующееся со словом «конец». Казбек был типичным кавказцем. Сначала ругался, и только потом объяснял причину своего недовольства. Впрочем, в этом случае я бы и сам поступил так же. — Я, еще когда делал круг, сразу понял, что здесь что-то не так, — объяснял он, немного охладев. — Ну, посмотри сам. Здесь не будет тысячи пятисот метров. От силы тысяча четыреста. Как я буду взлетать? Мне сказать ему было нечего. — Уж лучше бы грунтовка была! — продолжал возмущаться Плиев. Самолет стоял у самого края полосы. Плиты обрывались ломаной линией. За ней была глинистая поверхность, вся в буграх и трещинах, как высохшее болото. — Сколько тебе надо для взлета? — спросил я Казбека. — Тысячу пятьсот, как будто сам не знаешь, — ответил тот. Я оставил его и бросился искать Симбу. Особого труда это не составило. Командир повстанцев стоял возле терминала, прижимая к уху трубку спутникового телефона. Выражение лица Симбы было озабоченным и сосредоточенным. Время от времени он произносил одну и ту же фразу: «Yes, sir» Человек, с которым говорил главный рэбел, наверняка стоял выше него на партизанской иерархической лестнице. Но, в таком случае, кто бы это мог быть? Увидев меня, Симба прервал разговор, извинившись перед невидимым собеседником. — Я не буду разгружать самолет! — заявил я Симбе. — То есть? — Я не буду разгружать самолет, потому что он не взлетит. — Все равно не понял. Мне понадобилось не очень много времени, чтобы объяснить Симбе, в чем суть проблемы. Для того, чтобы пустой «Ил» взлетел, необходимо как минимум полтора километра взлетной полосы. Здесь же было от силы тысяча четыреста метров пригодной для взлета дорожки. Иными словами, самолет не сможет подняться в воздух. — Это я понял, мистер Шут. Я не понял другое, — спокойно улыбнулся Симба. — как это Вы помешаете нам разгрузить этот борт. Какая Вам теперь разница? Хоть пустой, хоть полный, он все равно не взлетит. Он был прав. — Послушайте, мистер Симба! Командир экипажа Казбек Плиев. Он осетин. Это о чем-нибудь Вам говорит? Симба отрицательно качнул головой. — Осетин, кавказец. — продолжал я. — А кавказцы не боятся смерти. Если Вы попробуете разгрузить самолет, он подорвет его вместе с собой. Симба задумался. Конечно же, я блефовал. Но на африканца это произвело впечатление. Похоже, он мне поверил. — Кто Вам сказал, что аэродром пригоден? — переспросил меня Симба. Ну, точно, поверил! По его лицу было заметно, что он принял очень серьезное решение. — Крейзибулл, — сказал я. Симба резким движением сорвал с пояса портативную радиостанцию. — Срочно сюда Крейзибулла! — скомандовал он, поднеся микрофон ко рту. — Как только прибудет, сразу ставьте его к стенке! — Погодите, не надо к стенке! — закричал я. Столь радикальное решение проблемы не входило в мои планы. — Убьете вы его или нет, а самолет все равно не взлетит. Я озадачил его примерно теми же словами, которыми до этого он озадачил меня. — У Вас есть другое предложение, мистер Шут? — Есть. Не уверен, что сработает, но можно попробовать. Крейзибулла не стали расстреливать. Вместо этого в тот день ему и его подчиненным досталась самая нелегкая и самая идиотская работенка, какую только можно придумать. И придумал ее не кто иной, как я. После разговора со мной и Симбой банда Крейзибулла отправилась в город. Они целый день колесили по Ганте. Рылись в мусорных кучах. Вели бесполезные разговоры с местным населением. Обыскивали все помещения, какие только были в городе, включая даже муниципалитет. Превозмогая сопротивление домохозяек, врывались в самодельные хибары. Превозмогая неприятный запах, осматривали общественные туалеты. Они разыскивали железные шестигранники. Такие же точно, как и те, из которых была сделана взлетная полоса аэродрома. Я рассудил так. Полосу начали разбирать на металлолом. Но вывезти весь металл из города было невозможно. Шла война. Значит, хоть что-нибудь должно остаться в городке. Я надеялся только, что этого «что-нибудь» хватит, чтобы доложить оставшиеся сто метров. Ход моих мыслей оказался правильным. Через полчаса после начала поисков боевики привезли первый шестигранник. Расчет за доставку происходил на аэродроме. Я никогда еще не продавал оружие таким образом. Цена установилась стихийно. За один ящик стрелкового вооружения мы требовали по одной плите. Столько же просили за отдельный гранатомет или крупнокалиберный пулемет. За контейнер брали уже побольше, от десяти шестигранников и выше. — Послушай, Андрей Иваныч, — говорил мне вполголоса Казбек, — дальше там все россыпью. Как тогда будем рассчитываться? — Погоди, — отвечал я ему обнадеживающе, — будем решать проблемы по мере их поступления. Казбек принимал плату за товар. Кстати, в цену включена была и установка. Плиев лично проверял, как черные рэбелы укладывали плиты на грунт. И если ему работа не нравилась, он заставлял боевиков снова и снова перекладывать покрытие. — Послушайте, маста Эндрю, — жаловался «генерал» Крейзибулл, — если дело будет идти так, как сейчас, мы не управимся и за неделю. — Ничего, ничего, — говорил ему я. — Мы теперь никуда не торопимся. Количество людей, принимавших участие в ремонте полосы, было рекордным. Мне казалось, что на аэродроме собралась вся повстанческая армия. Но все же дело и впрямь двигалось медленно. К вечеру полоса стала ненамного длиннее. Казбек водил за нос гвинейского диспетчера, объявив об аварийной посадке на неизвестном аэродроме. Солнце скрылось за кронами дальнего леса. Но работа не прекращалась. В руках у бойцов появились карманные фонарики. Мне тоже пришлось лично поучаствовать в укладке взлетной полосы. Для быстроты процесса я помогал разгружать плиты из кузова пикапа, который курсировал между городом и аэродромом. Всякий раз, когда я брался за край плиты, я старался стать поближе к «генералу» Крейзибуллу. Чтобы еще раз убедиться в наличии перстня у него на руке. Но он то оставался в кабине пикапа, то раздавал подзатыльники своим малолетним бойцам. Конец работы терялся в неопределенном будущем. Вдоль полосы появились костры, на которых боевики стали готовить ужин. За ужином, при свете костра, я, наконец, разглядел, что мой афганский перстень с ним. — Все, больше нет, — обреченно сказал Крейзибулл через сутки, убирая грязной рукой капли пота со лба. Шестигранник положил было начало новому ряду стальных плит. Но продолжения не предвиделось. Наличие или отсутствие отдельно взятого шестигранника не имело большого значения и проблемы не решало. — Скажи мне, Казбек, — спросил я командира, — хватит тебе взлетки, чтобы поднять борт? — Не знаю, Андрей Иваныч, — с сомнением покачал головой летчик. — Сейчас померяем. Он померял. Потом перемерял еще раз. От перемеривания свежеуложенный участок не стал длиннее. В нем было шестьдесят метров. Если не считать бесполезной плиты с краю. Носком своего ботинка Казбек задумчиво сбивал с крайнего шестигранника то ли грязь, то ли ссохшийся навоз. — Не знаю, Иваныч, — повторил пилот. — Но теперь есть шансы. Будем взлетать на рассвете. Если утром не будет дождя. Работы по укладке полосы прекратились. Зато живее пошла разгрузка «Ила». Все высвободившиеся силы рэбелы кинули на остатки вооружения в грузовом отсеке самолета. Сначала они аккуратно выносили разнообразный военный скарб и осторожно ставили его рядом со взлетной полосой. Но Симба, уже давно потерявший остатки терпения, заорал: — Чего вы церемонитесь? Бросайте этот хлам вниз, да и все тут! Грузчики удивленно переглянулись, но своего командира все же послушались. Они со смехом и недоумением потрясали автоматами с разбитыми прикладами и слегка согнутыми стволами. Один из них подошел к Симбе, оживленно размахивая правой рукой, кажется, он периодически указывал на меня. А в левой он держал автомат ППШ, выпущенный примерно в середине Великой Отечественной. Автомат, хотя и был без диска, вполне мог заинтересовать коллекционеров оружия. Даже наверняка заинтересовал бы, я уверен в этом. Но здесь, в таком виде, он был абсолютно бесполезен. По спине у меня пробежала неприятная дрожь. Я перевел взгляд на Симбу. Главный повстанец взял в руки автомат, швырнул его в общую кучу металлолома и жестом отправил бдительного бойца работать дальше. При свете костров начинался восход. Я был доволен. Еще один рассвет в Африке радовал меня недолгой утренней прохладой. — Ну, что, Иваныч, летим отсюда? — спросил меня Журавлев. Потрясающий человек! Во время разгрузки он стал каким-то незаметным, словно его и не было, и это избавило его от тяжелой физической работы. Попадись он мне под руку, я бы заставил его поработать. Но он вовремя исчез. А теперь вот появился. Когда работа закончилась, и можно было вместе со мной сесть в самолет. Сергей еще не знал, что у меня на этот счет были другие планы. К нам подошел Симба и кратко позволил: — Заводите моторы. Улетайте. — Андрей Иваныч, поднимайтесь на борт, — устало пригласил меня Плиев. Это было вполне в его манере: обращаясь ко мне, переходить с фамильярного «ты» на вполне официальное «вы». Непонятно только было, какими соображениями он руководствовался в каждом отдельном случае. Сейчас, например, он сидел прямо на взлетке, прислонив спину к резине шасси, и всем своим видом демонстрировал, насколько сильно устал от Африки, в целом, и повстанцев, в частности. Бортинженер и второй пилот, люди мне совсем незнакомые, крутились около двигателей, снимая с них оранжевые заглушки. Первый знак для посвященного, что борт получил «добро» на взлет. Я подал руку Казбеку, помогая ему подняться. — Пойдемте, Иваныч, — повторил Казбек приглашение. Он был лучшим моим пилотом. Плиев был хитрым, пронырливым, ушлым, подчас неспособным на сострадание человеком. Он мог быть кем угодно, но только не был трусом. И, если говорить начистоту, я его подставлял под удар гораздо чаще, чем он меня. Казбек знал об этом. И в то же время многое прощал мне. Не потому, что был великодушным. И не потому, что я был его хозяином. Хозяина всегда можно поменять. Осетин любил полет и риск. Я давал ему и то, и другое. Ну, и, разумеется, платил больше, чем остальным. — Знаешь, Казбек, я остаюсь, — улыбнулся я, глядя пилоту в глаза. — Что, Иваныч, что ты несешь?! — Плиев снова перешел на «ты». — У тебя, наверное, сегодня солнечный удар? Железа много таскал по жаре? — Да нет, Казбек. Все нормально. Просто планы изменились. — Стоп-стоп-стоп! — замотал головой осетин. — Я получил задание: привезти груз и вывезти человека. — Ну, так ты его и вывезешь. Рядом со мной, недоуменно хлопая глазами, стоял Журавлев. Такого поворота событий он не ожидал. Я слегка подтолкнул его ладонью вперед: — Вот он и полетит вместо меня. Одно место у тебя найдется? — сказал я бодрящимся тоном. Вышло как-то неискренне, а потому глупо. Плиев посмотрел на меня непонимающим и злым взглядом. — Да не волнуйся ты. Премию за рейс ты получишь по полной, — я продолжал нести неуместные глупости. Казбек сначала развел руками, растопырив пальцы, как будто хотел меня порвать на кусочки, а потом бессильно бросил руки вниз, и они повисли, как плети, вдоль его форменных пятнистых штанов. Мол, ну, что ты будешь делать, если начальник у тебя идиот! Экипаж закончил возиться с заглушками и уже убирал колодки из-под шасси. — Ладно, как знаешь, ты же хозяин, не я, — сказал он, протянув мне открытую ладонь. Я крепко пожал ее. Плиев двинулся к открытой рампе. — Пошли, пассажир, — кинул он через плечо Сергею. Но журналист продолжал стоять рядом со мной. Я ничего не понимал. Почему он стоит, почему не идет в самолет? От удивления остановился и Плиев. — Сергей, ты что? Журналист, странно улыбаясь, потупил глаза, как провинившийся школьник, и тихо сказал: — Я тоже остаюсь. — Что? — вырвалось у меня и у Казбека одновременно. — Я остаюсь, — повторил Сергей потверже. — Да вы тут все больные! — рявкнул Плиев и от души добавил — Или ебнутые, или обкуренные! Он повернулся спиной и зашагал к машине. «Ты что,» — зашипел я на Журавлева. — «окончательно свихнулся?! Они тебя убьют! А не они, так малярия. Или гепатит.» — Тебя же еще не убили! — парировал журналист. — Буду виски бухать каждый день. По полтора литра. И никаких гепатитов. — Послушай! — торопливо стал убеждать я Сергея. — Это твой единственный шанс. Каждый раз, когда тебе дается шанс, его нужно использовать. — Но это же и твой шанс, — удивился Журавлев. — А ты остаешься. Ну, как ему объяснить? Вроде бы, все он знает про меня и Маргарет. И вместе со мной ввязался в неравное сражение с охранниками. Когда нас везли в этой передвижной железной коробке. Все говорило о том, что ему можно доверять, безусловно, можно. И, в то же время, не хотел я раскрывать ему свои планы. Я не знал, почему мне этого так не хочется. Просто полагался на свою интуицию. — Сережа, послушай, у меня есть очень серьезные мотивы не лететь, — я попытался обойтись без долгих объяснений. Он шмыгнул носом и дурацки поджал губы. «Совсем, как Мурзилка,» — я вспомнил про себя его первое место работы. А он, сменив глупую гримасу на нагловатую улыбку, сказал мне: — Андрей Иваныч, у меня есть тоже очень серьезные мотивы не лететь. Я не стал спрашивать, какие. Просто поверил ему на слово. Мне казалось, он все еще мечтает о гениальном репортаже из Африки, тем более, оказавшись в гуще событий. Но я даже представить себе не мог, насколько иными были мотивы у этого человека. Он остался стоять рядом, на металлической взлетке, глядя, как самолет разворачивается против ветра. Костры все еще горели. Большая часть боевиков спала на теплой земле. Ее поверхность вокруг затухающих костров была усеяна черными силуэтами. Совсем, как поле боя павшими героями. Когда пронзительно засвистели реактивные двигатели, силуэты задвигались, закопошились и стали потихоньку подбираться к самой кромке взлетной полосы. Мощный «Ил» развернулся и неторопливо двинулся к дальнему концу металлической дорожки. Концы его крыльев мягко, почти незаметно, пружинили всякий раз, когда шасси попадали на неаккуратный стык шестигранных пластин. В конце полосы самолет развернулся и замер. Обычно в этот момент пилот запрашивает диспетчера о разрешении на взлет. Но здесь спрашивать было не у кого. Я знал, о чем думает Плиев. Наверняка, он молится про себя о том, чтобы шасси самолета успели оторваться от земли до того, как закончится под ней этот металл. Об этом думал и я сам. Но не я один. Я посмотрел по сторонам и заметил, что уже все боевики поднялись со своих мест и, как один, глядят на «Ил». Они были такие разные. Одни совсем еще дети. Другие беспокойные подростки. Третьи, набрасывая себе век наркотиками и алкоголем, походили на стариков. Но сейчас у всех этих людей на лицах было одно и то же выражение напряженного ожидания. Взлетит? Не взлетит? То, что самолет разгоняется, я заметил, когда он достиг уже середины полосы. Свист и гул стремительно приближались к нам. Некоторые рэбелы инстинктивно прикрыли лица руками. Но с места не сдвинулись. Продолжали стоять возле взлетки. Только Сергей, повинуясь неведомым позывам, присел на корточки в тот момент, когда «Ил» промчал мимо него. До края полосы осталось метров сто. Девяносто. Восемьдесят. Передняя стойка уже зависла над полосой. А задние сейчас окажутся как раз на участке, который укладывали повстанцы. Шестьдесят метров осталось. Все, не успеет. Или успеет? Пятьдесят. Нос самолета резко задрался вверх. Если он соскочит на грунт, машине конец. И людям в ней тоже. Тридцать метров! Двадцать! Десять!!! И в этот миг я заметил, что между шасси и землей есть просвет! Сразу его было не разглядеть. Колеса сливались с темным металлическим фоном. Машина тяжело, с сомнением, поднялась вверх. Набрав примерно километр высоты, «Ильюшин» развернулся и сделал круг над аэродромом. Толпа черных повстанцев истошно и радостно завопила. Самые младшие из боевиков — по возрасту, конечно, — выскочили на полосу и принялись выплясывать на ней, выделывая ногами невероятные кренделя, неведомые балетмейстерам. А кое-кто стал даже от нахлынувших эмоций тузить друг друга. Каждый по-своему переживал восторг. Удивительный восторг, с примесью чувства победы, к которой имели отношение все до одного, собравшиеся на этом клочке земли. Я тоже кричал. И аплодировал. И плакал. Клянусь, в этот момент мне очень хотелось стать по стойке «смирно» и, вздернув подбородок вверх, поднести правую руку к козырьку. Но, — «к пустой голове руку не прикладывают!» — не было у меня фуражки с козырьком. И никогда уже не будет. Самолет медленно качнул крыльями влево-вправо. Опасный трюк для тяжелого «Ила». Раскачивая самолет, пилот приветствовал нас. Или прощался. Толпа боевиков разразилась невероятно дружным радостным кличем. Кое-кто пальнул даже пару раз в воздух. Только Сергей молча сидел на корточках и, тихо улыбаясь, глядел, как крылатый силуэт медленно уходит на восток. а затем, поменяв курс, постепенно растворяется в багровых лучах восходящего солнца. ГЛАВА 37 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮЛЬ 2003. РЕКА СВЯТОГО ПАВЛА — Вот она, Монровия! Сергей необычайно возбудился, как только зеленая грузовая «тойота» подъехала к реке Святого Павла. Я неторопливо вылез из кабины, где занимал почетное место рядом с водителем. Журавлев выпрыгнул из кузова. У него в руках была видеокамера. Вот уже несколько часов он сидел в кузове и снимал всех, кто нам попадался по дороге. Боевиков, беженцев, пленных. Сожженные деревни были похожи одна на другую, но Сергей всякий раз просил нас остановиться возле развалин, чем значительно осложнял продвижение к линии фронта. Он просил дать ему на съемки ровно минуточку. Затем исчезал в развалинах на добрые полчаса. Когда он появлялся, мы снова трогались, но, завидев очередные руины, тормозили. Процесс невероятно раздражал водителя, и он страшно ругался на языке мандинго. А я, не зная ни одного слова на мандинго, повторял ругательства на русском. Получался синхронный перевод. Но журналист не обращал на нас внимания. Вот уже месяц мы двигались от Ганты к Монровии. Маршрут был запутанным и утомительным. Сергей сумел упросить Симбу найти ему камеру и кассеты. Тот откликнулся с пониманием, и вскоре Журавлеву принесли четыре камеры на выбор. У одной был разбит объектив. Другая была нестандартного формата, и ни одна кассета к ней не подходила. На видоискателе третьей брезгливый журналист обнаружил густое красное пятно загадочного происхождения и поэтому отказался даже брать ее в руки. Четвертая работала с равномерным жужжанием, как электрическая бритва, но Сергей, осмотрев ее, сказал, что снимать можно. Вот этим занятием он и развлекал себя в походе на Монровию. А что было делать мне? Только ругать себя, сетовать на собственную глупость и лечить малярию с помощью виски. — Это Монровия, Иваныч! — запрыгал по берегу реки Святого Павла репортер. — До центра километров десять, не больше! Где-то невдалеке ухнул разрыв минометной мины. Над рекой поднялся фонтан грязной воды. Чернокожий водитель махнул нам рукой и развернулся в сторону одноэтажных построек на берегу. За ними находился лагерь повстанцев. Дожидаться, пока мы добежим до машины, парень не стал. Рассудил, видимо, что своя жизнь дороже. Мы добежали до ближайшего дома, утопая по колено в мягком мусоре, который за месяц осады накопился вокруг позиций боевиков. А, может быть, здесь и раньше была свалка. Она прекрасно простреливалась с того берега. Там, все еще надеясь на перелом в войне, держали оборону правительственные войска. Стрелять солдаты Тейлора умели не лучше наших новых друзей. Вторая мина, выпущенная по нашей машине, снова разорвалась в реке. Мы залегли за каменным забором возле незнакомого дома и осматривали мост, который собирались штурмовать боевики. — Сегодня девятнадцатое июля, — сказал Сергей, наблюдая за суетой вооруженных людей на противоположной конце моста. — Ну и что? — ответил я механически. — Нет, ничего. Ровно месяц назад мы разгрузили твой «борт». — Я бы попросил..., — начал я было возмущаться, вспомнив, как Журавлев ухитрился прятаться во время разгрузки, но потом махнул рукой. — А! — Хорошо бы отметить! — мечтательно сказал он. — Это, Сережа, уже алкоголизм. Мы каждый день что-нибудь отмечаем. Или боремся с малярией. А что, собственно, есть отмечать? — Месяц моей глупости! — произнес Журавлев. В глубине души я с ним был согласен. В жизни с рэбелами были минусы и плюсы. Плюсов было меньше. Что хорошо иллюстрировало лицо журналиста в рамке немытых бороды и волос. А также стойкий запах, который источала его драная одежда. Я выглядел не лучше. К тому же вот уже несколько дней меня трясло, бросая из жара в холод. То ли малярия, то ли неизвестная форма похмельного синдрома. Я все же надеялся на второе. Но больше всего мне портило настроение отсутствие хорошего кубинского табака. А плохой я курить отказывался. Меня от него тошнило навыворот. С того берега снова донесся глухой разрыв минометного капсюля. Через несколько секунд мина ухнула у самой кромки воды, подняв в воздух невообразимое количество прибрежного мусора. — Андрей Иваныч, ну хотя бы теперь скажи, чего тебя понесло в Моноровию? — ворчал Журавлев, снимая с уха упавшие с неба картофельные очистки. Мне не хотелось тратить время на ответ. Было некогда. Я пытался вычислить, сколько против нас задействовано минометов. Минометы я либерийцам не продавал, этим занимались мои американские конкуренты. Я досчитал до пятидесяти, когда услышал следующий разрыв. На этот раз мина упала метров на двести правее. То ли у них там несколько орудий, то ли минометчик в стельку пьян. Или обкурен. Скорее всего, так и было. Хорошо это или плохо, я не знал. У меня не было никакого плана относительно того, как перебраться на тот берег. Но я почему-то был уверен, что это у меня обязательно получится. — Вот что, Сергей, — сказал я своему попутчику. — Держись ко мне поближе. Ко мне и к этому Крейзибуллу. Если, конечно, тебе нужно туда. Я кивнул головой в сторону моста. — Нужно, — подтвердил Сергей серьезность своих намерений. Мы по-пластунски двинулись в сторону одноэтажных пакгаузов, неровные стены которых были усеяны следами от пуль. За этими невысокими строениями спрятался узкий, но очень длинный переулок, который кишмя кишел людской массой. Голые по пояс боевики, увешанные автоматами и гранатометами, суетились и кричали, перетаскивая с места на место боеприпасы. Они смеялись, демонстрируя белизну зубов, ругались между собой и время от времени отпускали друг другу подзатыльники. Казалось, вся мелкорослая армия Симбы набилась сюда, и стоило минометчику с того берега удачно пристрелять свое орудие, как наступление повстанцев будет остановлено. Но миномет продолжал крайне бессистемно лупить по нашим позициям, и на гулкие взрывы уже никто не обращал внимания. Даже если россыпи осколков с металлическим звоном врезались в стены строений, которые нас прикрывали. «Генерал» Крейзибулл стоял возле своего главнокомандующего. Симба был в неизменном камуфляже, довольно чистом, и, как мне показалось, даже наглаженном. На Крейзибулле тоже была военная форма, а на голове огромный, не по размеру, фиолетовый берет, в который поместилась вся его прическа. За все время, которое мы провели вместе с рэбелами, я впервые видел, чтобы Крейзибулл полностью спрятал свои дрэды под берет. А, может быть, он постригся. Мой перстень был у него на руке. Симба кратко отдавал распоряжения Крейзибуллу. Тот по очереди подзывал к себе своих людей и передавал им указания, для убедительности дополняя их крепкими тумаками. Гора боеприпасов под стенами складов росла все быстрее. Я заметил полуголого паренька лет пятнадцати, сидевшего на деревянной табуретке. Под ней была россыпь патронов от «калашникова». Парень набивал магазин, поднимая их прямо с земли. Когда боевик закончил свою работу, он левой рукой залез в карман штанов и извлек оттуда полиэтиленовый пакетик с зеленым порошком и моток белого пластыря. Неведомо каким образом в правой у него оказался перочинный ножик. Меня слегка передернуло: он, не торопясь, сделал надрез у себя на виске. Из раны сбежала капелька крови. Парень небрежно смахнул ее. Он оторвал полоску пластыря и аккуратно уложил на нее щепотку порошка. Затем ловким движением прикрепил пластырь у виска, аккуратно разгладив края материи, так, чтобы они получше держались. — Чего это ты делаешь, дружок? — ласково спросил его Сергей. — Какой я тебе «дружок», урод?! — возмутился боевик и подбросил на ладони пакет. — От этого весь страх проходит. Воевать веселее. Понял? Если хочешь, могу тебе продать. Журавлев поспешил отрицательно покачать головой, а я оглянулся по сторонам. Пожалуй, у каждого подростка на виске красовался пластырь. У кого белый, а у кого серый, от грязи. Они все чаще и громче смеялись. Их движения стали широкими и, как мне показалось, более развязными. Я посмотрел на Крейзибулла. Наш «генерал» смеялся, как и все. Но глаза его оставались какими-то напряженными, а приказы нервными. На его висках не было пластыря. — Эй, парни, не тратьте сразу весь порошок! — крикнул он повстанцам. — Мы начинаем завтра на рассвете! Девятнадцатое июля две тысячи третьего был долгим днем. Двадцатое июля обещало неизвестность. А мне очень сильно хотелось, чтобы для меня завтрашний день был таким же долгим, как и сегодняшний. Утром я проснулся от сухого треска автоматов. Представить себе не мог, что засну, и, в конце концов, ожидание сморило меня. Ну, и конечно, проспал самое начало. Мы спали в кузове «тойоты» Крейзибулла. Не успели мы проснуться, как «генерал» с РПД наперевес запрыгнул в грузовик и принялся торопливо устанавливать пулемет на самодельной опоре, приваренной к кабине. Конец ленты, переброшенный через плечо, хлопал его по спине. Пулеметные ленты это не просто атрибут любой революции. Это ее символ. Символ надежды на счастливое будущее, которое почему-то обязательно рождается в крови и грязи. Такое вот повсеместное заблуждение. Ленты на серых шинелях. Ленты на красных пончо. Ленты на черных голых телах. Они остаются неизменными. География и время меняют лишь цвет фона. — Забыли, мать его, вчера установить! — выругался сквозь зубы Крейзибулл. Он торопился, и от этого его движения теряли ловкость. — Ты бы лучше приказал водителю сменить колеса, — услышал я веселый голос Симбы из джипа, остановившегося рядом с нами. — Вон на передних корд уже виден! Крейзибулл, даже не взглянув на него, продолжал возиться с пулеметом. — Слезайте, — махнул он нам с Журавлевым, закончив дело. Мы переглянулись. — Я остаюсь в машине, — сказал я «генералу». — Мы тут немножко поснимаем, — промямлил Журавлев. — Ладно? Крейзибулл ничего не сказал, только махнул рукой. Он сел в кабину. Худощавый подросток, один из его людей, сунул в кабину свой автомат, а сам вскочил в кузов и стал за пулемет. Мы сидели рядом. Со стороны подъездов к мосту доносилась ожесточенная стрельба, и, хотя бой шел еще далеко от нас, мне захотелось пригнуться и спрятаться за кабиной. Наша «тойота» ехала по опустевшему переулку. Перед нами, разбрасывая колесами автоматные патроны, кучками валявшиеся возле стен, двигался джип Симбы. Из окон его машины в разные стороны торчали стволы автоматов и черные руки охранников. Время от времени в переулок забегали возбужденные боевики. Они сбрасывали опустевшие магазины и тут же хватали новые, полные. Их, сидя на корточках, набивали малолетние девчонки-оборванки, неизвестно каким образом появившиеся в расположении повстанцев. Машина Симбы ловко маневрировала мимо заряжальщиц. Мы набирали скорость, стараясь не отставать от главнокомандующего. Наша кавалькада выехала на центральную улицу, главную артерию города, пересекавшую предместье и плавно переходившую в мост через реку Святого Павла. Именно там, на мосту, шел ожесточенный бой. Взяв его, повстанцы смогли бы беспрепятственно дойти до центра Монровии и взять резиденцию Тайлера. Только река была им в этом преградой. И несколько сотен верных президенту солдат. Это был очень странный бой. Партизаны, — их здесь почему-то оказалось немного, — потрясая длинноволосыми прическами, по очереди выбегали на мост и с криками разряжали свои автоматы в сторону противника. Они почти не целились. Оттуда повстанцев непрерывно поливали ответным огнем. Он был очень плотным, но хаотичным. Я сразу и не заметил, чтобы с нашей стороны были убитые или раненые. И этот факт невероятным образом поднял мне дух. Джип Симбы на большой скорости несся к мосту. Крейзибулл (и мы вместе с ним) следовали за командиром невероятного войска, называвшего себя Пятой бригадой Движения за демократию. Из командирской машины нам махнули рукой, мол, отвалите, не едьте за нами. Крейзибулл проигнорировал приказ. Наша «тойота» только немного притормозила, но потом прибавила газку, сократив расстояние между машинами. Сергей этого не заметил. Он включил свою камеру и принялся водить ею по сторонам. Не знаю, что он там наснимал. Машину трясло невероятно, камеру в его руках болтало из стороны в сторону. Пулеметчик с невозмутимым лицом оттянул на себя затвор. Оружие было готово к бою. Крейзибулл мне уже давно казался очень подозрительным парнем. Он вел себя, как стопроцентный рэбел, но именно в этом полном соответствии и было что-то ненастоящее. Вымученное. Словно начинающий актер пытается быть полностью похожим на тот образ, который играет на сцене. Но здесь не сцена. Я, белый и чужой, сразу увидел то, что черные не замечали. Впрочем, нет, не сразу. Все дело в моем кандагарском перстне. Не знаю, каким образом он оказался на руке у Крейзибулла, но зато я знаю точно, что пришел он с той стороны. Он мог достаться крестьянам, которые растащили обшивку сбитого самолета. Он мог попасть к людям Суа Джонсона, наверняка осматривавших место падения «Ана». В конце концов, его мог снять с пальца погибшего Левочкина и Журавлев, хотя бы теоретически. Но перстень никак не мог достаться боевику Движения за демократию. Это исключено. И все же это было именно так. Я понимал, что перстень неведомым образом пришел с другой стороны. Значит, однажды он вернется на ту сторону. С Крейзибуллом. И со мной, если повезет. А, кстати, я так и не выяснил, куда делось тело Суа Джонсона. Оно ведь лежало возле «фольксвагена». Но подумать об этом у меня не было времени. Мы подъехали к мосту. Симба выскочил из джипа и стал отдавать короткие распоряжения своим людям, отброшенным назад контратакой правительственных сил. Их глаза были мутными. А на лицах у каждого блуждала улыбка. Симба обернулся назад, посмотрел на наш пикап и крикнул нам: — Какого хрена? Я же сказал, убирайся на правый фланг, там нет никого! Распоряжение, как видно, было адресовано Крейзибуллу, но тот даже не ответил. Шофер вопросительно взглянул на «генерала». Так и не получив подтверждения приказа, он нервно передернул плечами. Водитель и без войны был достаточно нервным парнем, и это внушало опасения. Зато пулеметчик, сохраняя каменное лицо и ленивую позу, продолжал равнодушно глядеть, как на той стороне радостно подпрыгивают солдаты Тайлера, выигравшие первое сегодняшнее боестолкновение. Рядом с Симбой стоял долговязый боевик. Черная кожа плотно облегала его ребра, их было совсем нетрудно пересчитать. Руки-плети болтались в разные стороны. Настолько тонкие, что, казалось, у парня вообще отсутствуют мускулы. Удивительно, какими силами он удерживал в правой ладони рукоять одиннадцатимиллиметрового «кольта», которым постоянно указывал в сторону правительственных солдат. Парень был похож на одуванчик, качавшийся от ветра. Сходство добавляла курчавая круглая шапка черных волос. Если бы боевик был блондином, сходство было бы почти абсолютным. Рэбел спорил о чем-то с командиром Пятой бригады. Они говорили на мандинго. Вернее, говорил боевик. Симба отмахивался, а когда ему надоело слушать полунаркотический бред своего бойца, он толкнул его ладонью в грудь. Несильно так толкнул, по-отечески, но «одуванчик» не удержался на ногах и рухнул на землю, выронив из рук пистолет. Когда он приподнялся, то я заметил на его лице оскал ненависти и гнева. Этот оскал был адресован Симбе. Парень резко вскочил на ноги. Я подумал было, что сейчас он бросится на обидчика. У его ног, прямо на разбитом асфальте дороги, лежал гранатомет. Заряженный. Худой верзила, не долго думая, схватил его. Охранники Симбы предостерегающе закричали, наставив на рэбела свои стволы. Они были уверены, что «одуванчик» намерен пальнуть в их джип. Но все произошло совсем иначе. Свой гнев боевик направил в другое русло. Он бросился на мост. Издавая дикие вопли и размахивая гранатометом, он добежал до середины моста. Солдаты на той стороне опешили. Словно оцепенели. Они явно не ожидали увидеть перед собой камикадзе. В момент замешательства в стане противника боевик присел на колено и нажал на спуск. Граната громко хлопнула и с шипением устремилась на ту сторону. Через считанные доли секунды гулко грохнул взрыв. А потом еще один, куда более мощный. Граната попала в груду боеприпасов, сложенных солдатами. Участь тех, кто стоял рядом с ней, была незавидной. Белая яркая вспышка на мгновение ослепила глаза, но я успел увидеть, как в разные стороны разлетаются черные силуэты людей. И самым крупным из них был силуэт на переднем плане, уже знакомый мне по пышной круглой шевелюре. Впрочем, еще через секунду я понял, что ошибался. Кучерявого парня ударная волна не достала. Она улеглась, а «одуванчик» продолжал, подпрыгивая, к нам приближаться. Он все еще держал гранатомет на плече. И я понял: рэбел скачет от восторга. Он и сам не ожидал, что может сделать столь удачный выстрел. Сергей направил на парня объектив своей камеры. Рот его был приоткрыт, из узкой щели между верхними и нижними зубами торчал красный кончик языка. Сергей тоже испытывал восторг, но несколько другого свойства. Он радовался удачному кадру. Так, сдержанно и сосредоточенно, радуется удачной охоте профессиональный охотник. На той стороне очень быстро пришли в себя. Я услышал треск автоматных выстрелов. Алюминиевые фонарные столбы на мосту зазвенели, принимая шальные пули. Раскаленный воздух нежно запел над нашими головами. «Фьюить,» — кратко сообщили пули, пролетавшие слишком высоко. «Фьюииить,» — затянули те, которые летели все ниже и ниже. Охранники развернули свои автоматы в сторону противника и открыли огонь. Они первыми сообразили: парня надо прикрыть. Худощавый боевик с гранатометом бежал прямо на выстрелы «своих», но телохранители Симбы стреляли получше основной массы рэбелов. Впрочем, это уже не имело большого значения. Я заметил нешуточное движение на том берегу реки. К мосту подтягивались серьезные силы. Огонь становился все более плотным, а количество боевиков с нашей стороны сейчас было явно недостаточным. Симба раскидал своих людей вдоль всего берега, и теперь их срочно нужно было возвращать к мосту Святого Павла. Но сделать это быстро у него не получалось. Охранники молотили из автоматов по толпе солдат. Симба, залезая в джип, неистово орал приказы в рацию. Сергей снимал завязавшийся бой, не выключая камеры. Он сосредоточился на том, что происходило на середине каменного моста. И зря. Сидя в кузове пикапа, почти у самых ног пулеметчика, я увидел то, что не видел никто другой. Крейзибулл, оставаясь совершенно невозмутимым во время всей этой сцены, внезапно высунулся по пояс через окно машины и рукой, — той самой, на которой красовался мой перстень! — сделал знак пулеметчику в кузове. Один короткий взмах. Мол, давай! Я прятался за невысоким бортом. От свиста пуль над головой останавливалось сердце и стыла кровь. Каждая вторая, кстати, была продана Тайлеру мной. Но это было для меня уже неважно. Потому что я следил за тем, что сделает пулеметчик на крыше. Выражение безразличия моментально сошло с его лица. Он молниеносно подчинился команде Крейзибулла. Симба запрыгнул в джип. Пулемет на нашей «тойоте» развернулся в сторону командирской машины. Водитель джипа двинул вперед рычаг. Звякнула первая передача. Машина было рванула с места. Но проехать она успела немного. Заработал пулемет на «тойоте». И он стрелял по Симбе и его телохранителям. Мощные пули калибра 7.62 входили в крышу джипа так легко, словно машина была сделана из картона. Они рвали все, что встречалось им на пути: пластик, материю, человеческую плоть. Во все стороны разлетались осколки стекла и, как мне казалось, красные кровавые брызги. Изнутри доносились вопли охраны и стон Симбы. Вскоре их совсем не стало слышно, а пулеметчик продолжал разряжать свой пулемет, и рваных отверстий в тонкой стальной крыше становилось все больше и больше. Никто не успел выскочить из джипа. Рука Симбы безвольно повисла из окна. С указательного пальца на землю быстро закапала кровь. У Пятой бригады не стало командира. — Гони на мост! — крикнул Крейзибулл водителю, но тот растерялся. Он изумленно таращился то на джип Симбы, то на своего непосредственного начальника. Крейзибулл явно не посвятил шофера в свои планы. И это замешательство стоило нервному водителю жизни. Крейзибулл, не раздумывая, вскинул автомат, который лежал у него на коленях, и всадил на меньше половины рожка в растерявшегося соотечественника. Очередью водителя выбросило из машины. Всего этого Журавлев не видел. Ему, наверное, казалось, что пулеметчик отражает контратаку солдат. Впрочем, все это произошло в течение нескольких секунд. Пулеметчик заметил водителя, лежащего на земле. — Давай сюда белого! — заорал на него Крейзибулл. Белых в кузове было двое. Первым под рукой оказался я. Боевик, не глядя, схватил меня за ворот и рывком перебросил через борт. Не помню, каким образом я оказался на залитом кровью водительском сидении. — Дави на педаль! Жми на мост! — кричал Крейзибулл, направив на меня ствол. Не нужно было дважды меня приглашать. Ведь этого момента я и сам ждал. Я не знал, как это произойдет, но дожидался чего-то подобного с того самого момента, когда увидел на руке Крейзибулла мой перстень. То-то удивился Журавлев, сидя там, в кузове, когда наш пикап рванул прямо на позиции Тайлера. В это время худощавый боевик, похожий на одуванчик, уже добежал до своих. Кроме меня, только он и мог видеть расстрел командира Пятой бригады. Рэбел отчаянно бросился наперерез «тойоте». Но никакого оружия, кроме разряженного гранатомет, в руках у него не было. Единственное, что он мог сделать, это попытаться остановить нас собой. Что он и попытался сделать. Но не успел. Я увидел, как он дернулся, словно его кто-то ударил сзади. Боевик удержался на ногах, но тут же потерял равновесие. Из сквозной раны на груди брызнули темные капли. Они долетели до «тойоты» и расквасились красными кляксами на лобовом стекле. Я дернул руль вправо, а затем влево, чтобы объехать упавшего на колени парня. Когда его лицо утонуло в пыли, мы уже мчались к середине моста. Навстречу нам неслась вооруженная толпа. Люди с той стороны не очень-то отличались от боевиков Симбы. Те же грязные длинные волосы. Те же пулеметные ленты на полуголых телах. Хрен его знает, как они отличали своих от чужих. Солдаты отчаянно стреляли в разные стороны. И в нас, в том числе. Мелькнула мысль: «Интересно, как это Крейзибулл докажет, что мы свои?» За доказательством боевик долго не лез в карман. В прямом смысле этого слова. Легким движением руки, как опытный престидижитатор, он извлек из кармана скомканный флаг с белыми и красными полосками и со звездой на синем фоне. Флаг был не больше тех, какими в свое время размахивали демонстранты во время Первомая на Красной площади. Но с той стороны его заметили. Очевидно, это был заранее установленный сигнал. Солдаты прекратили огонь, во всяком случае, по нашей машине. Я заметил среди них человека в синем бронежилете с камерой в руках. Он уселся прямо на землю и направил камеру на наш пикап. Пулеметчик развернулся в сторону боевиков и открыл огонь. Не понимаю, что мешало сделать это на мгновение раньше. И тут я услышал один хлопок, потом второй. Машину качнуло сначала влево, затем вправо. Она перестала слушаться руля. Ее резко повело вправо, и она пошла боком. Я не мог ничего сделать. Я крутил баранку, и каждое мое движение лишь усложняло наше положение. Изношенная резина на колесах не выдержала скорости. Мы напоролись на какой-то военный мусор, — ведь бесполезными железками был усеян весь мост, — и пробили оба колеса. Вот ведь как! «А Симба нас предупреждал,» — подумал я, когда машина, перегородив мост, стала заваливаться на бок. Крейзибулл яростно зарычал. Он не успел убрать руку из окна, и дверная стойка, прижавшись к земле, переломила ее, как спичку. Я оказался сверху «генерала». Он вопил от дикой боли, когда машину по инерции протащило на боку несколько метров. Я был в порядке. Как только развалюха остановилась, мне удалось выбраться через водительскую дверь наружу. Теперь она была сверху. Пока я возился, вылезая из машины, то, похоже, был отличной мишенью для боевиков. Пули сделали несколько дыр в крыше пикапа, совсем рядом со мной, и вошли в кресло водителя, на котором я только что сидел. Подбежавшие солдаты с неистовым криком вцепились в меня. — Оставьте его, он журналист! — закричал Журавлев. Вот как! Он цел. Это хорошо. Я оглянулся на наш пикап и не увидел пулеметчика. Из-под машины виднелась раздавленная черная рука. С перстнем. И либерийским флажком. Крейзибулл все еще сжимал его, думаю, это была конвульсия. Боевик тихо стонал. Ему не повезло. А Журавлеву наоборот. Его выбросило из кузова, и он отделался сильным ушибом, впрочем, неопасным. — Они журналисты, это правда! — закричал человек в синем бронежилете, подбегая к нам. На голове у него была потертая кевларовая каска с буквами «TV press». Из-под каски выглядывало черное круглое лицо с двойным подбородком. Десятки цепких рук продолжали держать нас за грязные майки. Наверняка не все из них были осведомлены о покушении на одного из лидеров герильи. А, значит, мы для них были перебежчиками. Да еще белыми. Что подтверждало легенду о белых наемниках, усердно размножаемую обеими сторонами этого конфликта. — Эй, парни, они и впрямь журналисты! — повторил человек в синем бронежилете. — Я их знаю! «Быстро отсюда,» — шепнул он нам, как только солдаты отпустили нас. Они было переключились на наш пикап, пытаясь извлечь из него Я оглянулся назад. Жалко было перстень, чего и говорить. Я подбежал к машине. В суете никто не заметил, как я снял с черной руки золото с бриллиантом. Теперь мой кандагарский подарок снова был у меня. — Назад! — крикнул мне человек в синем бронежилете. Он видел то, чего не видел ни я, ни солдаты, возившиеся с пикапом. Я среагировал быстрее и с ускорением чемпиона по бегу понесся прочь от машины. Через секунду я услышал взрыв за своей спиной, и ударной волной меня подняло вверх. В общем, на противоположный берег я, в конце концов, попал по воздуху. По перевернутой машине боевики стреляли из гранатометов. Пикап, лежащий на боку, был прекрасной целью. — Я Джимми Мангу! — пожал мне руку парень в бронежилете. — Он из Ройтерс, — добавил Сергей, осматривая свою камеру. Он, видимо, остался доволен осмотром, потому что улыбнулся и хлопнул Джимми по спине. — С меня виски! — Ящик, Серж, не меньше! — хохотнул Джимми. Сразу видно, эти двое были знакомы. Хотя и не нравятся мне журналисты, но правды ради следует признать: друг друга они выручают чаще, чем мы, бизнесмены. Впрочем, наш бизнес особого свойства. С этой стороны все было примерно так же, как и с той. Суета. Ящики с боеприпасами. Солдаты среднего и старшего школьного возраста. И ковер отстрелянных гильз, покрывающий почти все прилегающее к мосту пространство. Мы сидели прямо на асфальте, у стены двухэтажного дома и — спасибо, Джим! — пили теплый спрайт из железных банок. — Ну, как там у повстанцев, Серж? — спрашивал Джимми коллегу. — Что сумел отснять? — Почти ничего, — уклончиво сказал Журавлев. — Мы ведь у них были в заложниках. — А как ты там оказался? — продолжал допрашивать Мангу. — Тебя же вроде посадили? — Ну, знаешь, одни посадили, другие выпустили. И Сергей в общих чертах изложил нашу историю, обойдя стороной разгрузку в Ганте. И пластиковую бутылку, которой он запустил в охранника. — А этот боевик в пикапе, не помню, как его звали, — и тут Сергей зачем-то соврал. — Он нам сразу сообщил, что хочет рвануть в Монровию, ну, мы с Энди к нему на хвост и упали. Только нам он ни хрена не сказал о том, что собирается завалить Симбу? — Завалить Симбу? Он в него стрелял?! — возбудился Джимми. — Наповал, — и Сергей сделал характерный жест, мол, Симбе конец. — А ты разве не видел? — Да нет, там у вас была сплошная беготня, стрельба, — вздохнул Джим. — Я видел, что стреляют, а в кого, что, как, не понял. Он помолчал и украдкой добавил: — Но, ты знаешь, здесь об этом, похоже, знали. Они сегодня стянули сюда половину армии. А утром приезжал лимузин Тайлера. Не знаю, кто там был внутри. Стекла у него, понимаешь, тонированные. — Послушай, Джим, — перебил его Сергей. — У тебя есть телефон? Нужно срочно позвонить своим. — Не вопрос, — улыбнулся приветливый толстяк. И протянул Сергею спутниковый телефон. Журавлев вскочил и отошел от нас в сторону, туда, где трескотня выстрелов была слышна чуть меньше. Ну, а нам от них не было вреда. К шуму мы привыкли, а достать они нас не могли. Дом надежно отгораживал нас от линии фронта. — Энди? Тебя так, кажется, зовут? — переспросил Джимми. Я кивнул. — Слушай, Энди, вы точно там ничего не отсняли? А то я могу поменяться. Мое видео в обмен на ваше. Любопытно. Он принимает меня за журналиста. Ну, что ж, это хорошо. — Ладно, — подмигнул я парню. — поговорю с Сергеем, может, он и отдаст. Сам понимаешь, эксклюзив. Волшебное слово подействовало. Джимми понимающе кивнул в ответ и замолчал. Я неторопливо допивал свой спрайт, когда появился Сергей и вернул хозяину телефон. — Дай-ка и я сделаю звонок, — обнаглев, попросил я черного парня. Он протянул мне телефон. На табло остался набор цифр, начинавшийся с кода +7. И дальше шел московский номер. Я автоматически пролистал оперативную память телефона. Предыдущий звонок был сделан по номеру с кодом +1. Звонили в Америку. Дальше шли местные номера. Я хотел было позвонить Маргарет. Но случайно нажал на клавишу «Звонок». «Я же просил не звонить дважды с одного и того же номера,» — услышал я в трубке недовольный голос незнакомого американца. — «Больше не буду это повторять!» Ничего не ответив, я сбросил вызов. Похоже, я слегка подставил Джимми. Потом я набрал Маргарет. В динамике послышались унылые длинные гудки. Я терпеливо насчитал четырнадцать и снова нажал клавишу сброса. Нужно было сделать еще один звонок, в Дубай. Но я подумал, что разговор с Петровичем будет долгий. И не стал ему звонить. — Ну, что, Джимми, — улыбнулся Журавлев, допив свой спрайт. — Пошли пожрем где-нибудь, пока солдаты воюют. — Ты что, Серж, с ума сошел, — пальцем покрутил у виска Мангу. Мы удивленно переглянулись. Что он имеет в виду? — Ребята, вы, что, не знаете? — чуть ли не крикнул Джим. «Нет», — одновременно замотали мы оба. — В городе нет нормальной еды. Люди едят кошек и собак. Это, — он указал на пустые жестянки, — была гуманитарная помощь. Мы с трудом вникали в сказанное. — Боевики перекрыли все дороги в город. Это блокада, — округлив и без того круглые глаза, твердил Мангу. — Это голод. — То есть, как «блокада» ? Как у нас в Ленинграде? — Не знаю, что там у вас, в Ленинграде, парни, но это не у вас. Это Монровия. — Знаешь что, Джимми, — зло сказал я упитанному журналисту, — дай Бог вам не увидеть Ленинград! А ваш либерийский голод мы как-нибудь переживем. Ты, я вижу, не похудел? Джимми не обиделся и вздохнул. — Не похудел. Хотя, поверь, третий день ничего не жру. Только спрайт этот гребаный пью. — Ну, парень, — говорю, — надо себя заставлять! Шутке рассмеялся только Сергей. Джим ее не понял. Только заметил ворчливо «Those crazy Russians!» и, кряхтя, поднял себя над асфальтом. Мимо нас, вдоль по улице, четверо солдат пронесли раненого парня в дырявых джинсах. Ранение было серьезным. За солдатами тянулась кровавая дорожка. Кровь, не останавливаясь, сбегала по спине прямо в задний карман джинсов и оттуда быстрыми каплями падала на асфальт. Вся задняя часть штанов была в пятнах грязно-бурого цвета. Солдаты, такие же подростки, как и раненый, старались не измазаться в кровь. Они с четырех сторон держали своего товарища на вытянутых руках и семенили худыми ногами в рваных кроссовках. Автоматы им очень мешали, били прикладами по лодыжкам. Раненый не издавал ни звука. — Theirs not to reason why, theirs but to do and die, — тихо продекламировал Сергей. — Что это? — спросил его Джимми. — Альфред, сэр Тэннисон. Английская классическая литература. — Слишком красиво для всего этого дерьма, — покачал головой Мангу. И я не мог с ним не согласиться. ГЛАВА 38 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮЛЬ 2003. БЛОКАДА Свою машину Джимми оставил метрах в пятистах от передовой. Мы вовремя ушли оттуда. Через минуту после нашего исчезновения к мосту подъехали люди Чакки. Тайлера-младшего. Коммандос оперативно опросили всех свидетелей покушения на Симбу, которых только смогли найти на этом берегу. Очень быстро они выяснили, что, кроме двух исполнителей, на правительственную сторону перебежали двое штатских. Среднего возраста. Неопрятного вида. Белые. Тщательно прочесав окрестности, мордовороты Чакки так и не увидели перебежчиков. Один из них, вроде, был с камерой. То ли журналист, то ли правозащитник. Такие сумасшедшие борцы за мир часто попадаются в зонах конфликтов. Нас искали. Я не мог вернуться домой. Джимми сделал круг по городу и как бы случайно проехал мимо моего дома. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять: возвращаться некуда. Ворота нараспашку. За воротами виднелась небольшая лужайка, изрядно вытоптанная солдатскими ботинками. На траве лежала сорванная с петель входная дверь, усыпанная мелкими осколками стекла. Заходить внутрь? В этом не было смысла. Там наверняка царил полный хаос. Солдаты обычно доводят порученное дело до полного совершенства. Если порядок, то идеальный. Если хаос, то тотальный. Под колесами автомобили звякнул металл. Джимми занервничал. Вдруг что-то отвалилось. Я обернулся назад. Волноваться не было причины. Просто мы наехали на железяку. Позади нас на дороге осталась жестяная табличка, на которой раньше было написано «Собственность Эндрю Шута.» Потом мы направились в район, где жила Мики. Помнится, она говорила, что войны здесь никогда не будет. Ее слова оказались правдой. Почти. Вилла посла Соединенных Штатов стояла, как ни в чем не бывало. И вон еще одна, кажется, в ней жил торговец каучуком. Но дом, в котором я провел самый лучший свой день в этой стране, был неузнаваем. Вернее, дома-то и не было. На его месте красовалась груда обгоревших бревен и битого кирпича. Забор, окружавший усадьбу Маргарет, лежал на земле. Видно, здесь хорошо поработали бульдозером. — Послушай, Джимми, — шепнул я черному коллеге Журавлева, пока тот мочился в ближайшие кусты. — Ты получишь все наше видео, если спрячешь нас на пару дней. И дашь мне телефон. Джимми думал недолго. — Поехали, — твердо сказал он, когда Сергей вернулся в машину. Вскоре мы вернулись в центр города и подъехали к Сезар Билдинг. — Здесь наше бюро, — пригласил Мангу. — Поднимайтесь за мной. «Забавно,» — подумал я. — «Именно здесь я встречался с Калибали и Санкарой, этими двумя из Буркина-Фасо.» На деревянной лестнице стоял все тот же затхлый запах, который раздражал меня и в прошлый раз. Двигаясь гуськом по невероятно скрипучим ступенькам, мы поднялись на второй этаж. Я мельком посмотрел на двери знакомого офиса, где раньше находилась «Эйр Лайберия». Они были закрыты. Офис Мангу был этажом выше. Мы зашли в его контору. Ничего примечательного. Двойной кабинет, разделенный перегородкой. В первой части стол, два стула и шкаф, доверху набитый кассетами. На столе допотопная видеотехника, клубки спутанных проводов и — о чудо! — столь нужный мне телефонный аппарат. Джимми открыл фанерную дверь во второй отсек. Там я не увидел ничего, кроме бронежилета с каской и поролонового матраца под окном. Журналист стянул с себя бронежилет и бросил его рядом с тем, который уже был в комнате. — Располагайся, Энди, — громогласно заявил Мангу. — Живи здесь, сколько хочешь. Я не сказал ему, что хотел бы поскорее убраться из этого места, в частности, и этой страны, вообще. Я только подумал об этом, но столь красноречиво, что Мангу сразу же прочитал на моем лице все мои мысли. И осекся. А что подумал Сергей, было неизвестно. Он возился со своей камерой, стоя к нам спиной. — Ну, что пойдешь в свой офис? — спросил его Джимми. — Джимми, дружище, — сказал Журавлев, не оборачиваясь. — У меня теперь нет никакого офиса. И Мангу смирился с тем, что его гостеприимство теперь распространяется не на одного, а на двоих. Сепаратный сговор у нас с либерийским журналистом вышел простой. Пока они с Сергеем ездят на съемки, я тайком копирую все его материалы для Джимми. За это я пользуюсь телефоном в неограниченном количестве. Сергей был не в курсе наших договоренностей. Я думаю, что мог бы убедить его со временем отдать Джимми часть материалов, но мне не хотелось на это тратить время. «Потом,» — решил я про себя — «я разрулю эту ситуацию». Я успел скопировать, не глядя, лишь пару кассет. А сам в это время накручивал диск старого телефонного аппарата в офисе журналиста. Мне во что бы то ни стало нужно было найти Маргарет. И позаботиться о бегстве. Я вернулся сюда для того, чтобы вывезти ее отсюда. За то время, пока я был с боевиками, воспоминания о ее измене размылись в моей памяти. Когда я вспоминал увиденное, картина в ее спальне становилась похожей на затертое древнее порно, не вызывающее никаких эмоций. И участвующие в нем персонажи нисколько не похожи на реальных людей. Тем более остро я чувствовал, что мне не хватает именно ее. Оставшись один на поролоновом матраце, я не пытался сдерживать слезы и шептал, как ребенок: «Мики, Мики, Мики.» Наплакавшись вдоволь, я понял, наконец, что это было бесполезное занятие. Нужно было действовать. Нужно было найти Маргарет во что бы то ни стало. Шестое чувство подсказывало мне, что она жива. Но вместо того, чтобы искать Маргарет, я стал звонить Петровичу. Его снова не было дома. Я уж было подумал, что старика арестовали. И для очистки совести набрал его еще раз. «Последний,» — так сказал я себе. — Слушаю вас, — прорвался ко мне его голос сквозь посторонние звуки отвратительной связи. — Послушай, Григорий Петрович, — закричал я, перекрывая голосом помехи. — это я, Андрей. — Слушаю вас! — повторил он. Но теперь интонация его голоса сменилась с вопросительной на услужливую. — Буду краток, — сказал я. — Мне нужно, чтобы ты забрал меня отсюда... — Это невозможно, — перебил меня Кожух. — люди разбежались. Плиев в Монровию не полетит. Никто не полетит. — Это я знаю, — соврал я. — Не перебивай. Мне нужно убраться отсюда, и я унесу из Монровии свою задницу сам. Но ты должен назвать мне ближайшее место, откуда тебе проще всего эвакуировать меня и еще одного... Нет, двух пассажиров. Без документов. Григорий Петрович думал всего несколько секунд. — Абиджан. Берег Слоновой Кости. В течение трех дней с того момента, как только я узнаю, что вы там. — Понял. Конец связи. Петрович отключился. В трубке щелкнуло. Но коротких сигналов я не услышал. Казалось, что на том конце кто-то прислушивается к моему дыханию, затаив собственное. Потом еще один щелчок. И только после этого динамик запищал у меня в ухе, как рассерженный попугай. Я положил на рычаг трубку и стал дожидаться Сергея и Джима. Они пришли довольные. В руках у Джима был бумажный пакет, из которого ароматно пахло жареным мясом. Я не стал спрашивать о том, где они его раздобыли, равно, как не стал интересоваться происхождением продукта. Чье это мясо, уже было неважно. Если запах не раздражает, значит, можно есть. Последствий я тоже не боялся. В тот момент мой слипшийся желудок был готов принять мясо любого зверя. В общем, мелко нарезанное барбекю, еще достаточно теплое, смогло поднять мне настроение. А за барбекю я узнал еще и хорошую новость. — Это еще не все, Иваныч. Скоро голоду конец, — жующий Журавлев был похож на жадного кота, поймавшего голубя. — Американцы, — пытался пояснить Джим, но у него это слабо вышло. Рот был занят едой. — Что «американцы», Джимми? — переспросил я. Но в одиночку никто из них не мог донести информацию, поэтому их голоса разложились на дуэт. — Американцы объявили, что скоро... — выдал один. — ...скоро введут свои войска, а завтра... — продолжил второй. — ...они начинают эвакуацию своих... — ...граждан, и уже записывают всех... — ...желающих эвакуироваться... — ...будут вывозить всех, кто желает, но... — ...своих граждан, в первую очередь. Джимми поставил точку в коротком рассказе. «Расчет окончен!» — так и хотелось услышать от него в конце. — Джимми, — говорю я ему. — мне срочно нужна твоя машина. Я не просил его. Я просто поставил его перед фактом, который не требовал возражений. Через пять минут я уже был перед воротами в посольство США. Бросил машину за квартал и оставшиеся сто метров прошел пешком. Перед собой я увидел невероятно длинную очередь. Она, словно живая говорящая змея, галдела, кричала, требовала и плакала, то сжимаясь в кольцо, то вытягивая длинный хвост. Ее голова пыталась безуспешно втиснуться в небольшие двери в посольском заборе. Они были негостеприимно приоткрыты ровно настолько, чтобы дюжие молодцы-охранники могли пропускать внутрь по одному человеку, удерживая остальных. Очередь состояла, в основном, из женщин. Но среди толпы было несколько мужчин. Кстати, вполне призывного возраста. Видно, Тайлера никто защищать не собирался. У дверей в посольство назревал скандал. Немолодая женщина с ребенком на руках пыталась протиснуться внутрь. Охранник терпеливо отстранил ее локтем. Женщина повторила попытку. Здоровяк при исполнении начал терять терпение и слегка толкнул женщину. Та едва не упала на асфальт. Ребенок заплакал. Женщина закричала. Очередь начала громко возмущаться. Видно было, что она охвачена вирусом ярости. Охранники занервничали. Толпа подтянулась ко входу, сгруппировавшись вокруг крикливой женщины. Запахло штурмом посольства. Ситуация грозила выйти из-под контроля. И тут случилось нечто неожиданное. К воротам посольства подъехал грузовик-самосвал с опознавательными знаками министерства обороны Либерии. Он, никуда не торопясь, развернулся. К посольству задом, а ко мне передом. Водитель, выставив из окна руку с сигаретой, оглянулся назад и нажал на рычаг. Кузов неторопливо пошел вверх. Послышались глухие удары о землю. Словно водитель сгружал зерно в мешках. Но это были не мешки. И не зерно. Очередь онемела и застыла от ужаса. Закончив свою работу, водитель вышел из машины. В руках у него была бумага и скотч. Ловким движением он прилепил бумагу на ворота. Затем вернулся в кабину. Вернул на место кузов. Запыхтев компрессором, самосвал тронулся, оставив после себя страшный груз. На земле беспорядочно лежали два десятка мертвых тел. Это не были солдаты. Но на некоторых видны были следы ранений. Тела лежали на земле, раскинув руки в сторону посольства, словно запоздало тянулись к спасительным воротам. Позже, на листке бумаги, я прочел следующие слова: «Эти люди либерийцы американского происхождения. Их убили голод, осада и ваше безразличие. Помогите снять осаду, остановите голод и спасите тех, кого еще можно спасти.» Я молча смотрел, как толпу начинал охватывать вторичный приступ ярости. И он обещал быть куда более мощным. В посольстве сообразили, что нужно моментально разрядить ситуацию. Створки ворот начали раздвигаться. Из динамика послышался голос. «Не волнуйтесь, мы примем всех!» — сообщил он торопливо. — «По двадцать! По двадцать человек! Не волнуйтесь, соблюдайте очередность.» Но тщетно. Многоголосая толпа, переступая через тела соотечественников, беспорядочно вливалась в спасительные ворота. ГЛАВА 39 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮЛЬ 2003. ТРИ ВСТРЕЧИ — Я смотрю, Вы туда не торопитесь, — услышал я за спиной знакомый голос. Не может быть! Это абсолютно невероятно! Я обернулся и увидел перед собой человека, которого меньше всего ожидал увидеть в Монровии. Да и вообще, я не рассчитывал увидеть его когда-нибудь среди живых. И, признаться, меньше всего мне хотелось подобной встречи. Человек этот носил недлинную аккуратную бороду. На нем был не камуфляж, а цветастая рубаха навыпуск. И все же не узнать его было невозможно. Суа Джонсон. Коммандо из специального подразделения по борьбе с терроризмом, поверженный мной в партизанских джунглях. И добитый боевиком по имени Крейзибулл. — Не думали со мной свидеться, а, мистер Эндрю? — подмигнул мне верзила. Не требовалось особого труда, чтобы прочитать мои мысли. Я молчал и ждал, что же будет потом. — Я, конечно, изменился. Но и Вы с этой бородкой не очень-то на себя похожи. Маскировка, мистер Эндрю? — Хочешь меня сдать? — спросил я его вместо ответа. — Нет. Но хочу заработать. — С меня, Суа, сейчас ничего не возьмешь. — Посмотрим, посмотрим. — усмехнулся коммандо и тат же предложил. — Поехали? Я не стал отказываться. И снова отправился в неизвестность. А по дороге узнал много любопытных подробностей. Мы сели в мой автомобиль, вернее, в машину, позаимствованную мной у журналиста Джимми. За рулем был Джонсон. Он внимательно следил за дорогой и, не умолкая ни на секунду, рассказывал историю своего удивительного спасения. — Мистер Шут, Вы, конечно, понимаете, что все это было неспроста. Джунгли, дорога, остановка. Тайлер хотел пустить кровь Симбе. Он думал, что это остановит рэбелов. Он до сих пор так думает. Вот мы и решили сдать ему Вас вместе с этим русским журналистом. Скормить, как наживку. Серджем, кажется его так зовут. А фамилию я не запомнил. Сложно выговорить. Ну, ладно. Пойдем дальше. Был у нас один человечек среди повстанцев. Вы его должны знать, его зовут Крейзибулл. Вернее, звали. Долго его подкармливали, несколько лет подряд. Еще с тех времен, когда он к банде Симбы босяком прибился. То денег подбросим. То травы. Таких мы содержали много. Но этот пошел в гору. Стал начальником, «генералом», как они себя там называют. И Тайлер решил, что Крейзибулл это единственный шанс. Не старший Тайлер. Не президент, а Чакки, конечно. В общем, решил он заказать покушение на Симбу. Исполнитель, понятное дело, Крейзибулл. Только парень захотел предоплату, во всяком случае, частичную. Ну, и кто бы повез ему деньги, а? Только самоубийца. Если бы нас застукали, то живьем бы зажарили обоих. Вы же видели, что они сделали с моими парнями, — Суа, кажется, имел в виду водителя и охранника в сожженном «фольксвагене». Любопытно! Оказывается, он видел все, что происходило на дороге. — Ну, да, о чем это я? Крейзибулл. Он у них был главным диверсантом. Засады на дорогах, захват заложников, — не местных жителей, а серьезных людей, конечно, — похищение ценностей. Это все доверяли нашему парню. В общем, он делал карьеру. И за Симбу Крейзибулл попросил сто тысяч долларов. Американских. Мы сбили цену до пятидесяти. Машина ехала в сторону аэродрома Сприггс. Проехав аэродром, Суа повернул направо. Машину качнуло на ухабах. Мы въехали в район унылых лачуг. Одноэтажных, с темными проемами вместо окон, из которых местами струился черный дым. Он поднимался над полотнами белья, которые сушились на веревках, протянутых от хижины к хижине. Я почувствовал приторный запах африканской жратвы. Ее здесь готовили начерно, разводя огонь прямо в домах. — Крейзибулл поторговался, но согласился, — продолжал рассказ коммандо, то и дело дергая руль то влево, то вправо. — И пока мы думали, как ему доставить деньги, подвернулись Вы с этой девочкой, Маргарет. Такое удивительное совпадение. Не знаю, как Вы ухитрились перейти дорогу Чакки, но он сначала грозился убить и ее, и Вас. Потом только Вас. А потом папа Чарли успокоил его. В общем, поскольку повстанцы интересовались Вашей личностью, мы решили, что лучший повод повидаться с Крейзибуллом это отвезти Вас прямо к повстанцам в руки. «Одно хорошо,» — подумал я. — «Джонсон не в курсе истории с сыном президента.» Впрочем, в рассказе было много темных пятен. И я был не прочь, чтобы коммандо внес некоторую ясность. — Ну, ладно, здесь все понятно. Но там на дороге бой был короткий. Как же тебе, Суа, удалось и с Крейзибуллом поговорить, и в живых остаться? — я обращался к Джонсону то на «ты», то на «Вы». Совсем как мой пилот Плиев. — А тут Вы помогли, мистер Эндрю, — улыбнулся командо. — Зарядили мне так, что я секунд на десять вырубился. Вот рэбелы и посчитали меня мертвым. Ну, разумеется, те, кто был в курсе, вовремя оттащили меня в лес, от стрельбы подальше. Жалко, отобрали вы у меня тот золотой кулон. — Не отобрал, а вернул, — рассердился я. — Я думаю, так, как ты рассказал, не бывает. — Бывает, мистер Эндрю. На войне все бывает, Вы же сами это знаете. Я, все же, не очень ему доверял. Но, впрочем, его рассказ многое объяснял. За исключением некоторых незначительных деталей. Которые рассказчик добавил сам, без наводящих вопросов. — А, знаете, как мы с Крейзибуллом рассчитались? — усмехнулся Суа Джонсон. — Вот это действительно был высший класс. Я сунул ему чек на тридцать тысяч и перстень русского летчика. Меня слегка передернуло. — Экономия налицо, по чеку ему не заплатили бы и гроша, — продолжал Суа, ну я перебил его. — Какой такой перстень русского летчика? — Того самого, — нагло улыбнулся коммандо. — Который взлетел и тут же разбился. Ракета фьюить! Самолет хрясь! Помните? Я помнил. Я об этом ни на минуту не забывал. А Джонсон, переведя взгляд с дороги на меня, продолжал терзать мои слабые нервы. — Я же не зря потом в этом болоте ползал. Нашел самолет. Нашел пилота. И снял перстень с пальца. Вернее, вместе с пальцем снял. Так что никаких особых вложений. А вместе с тем Симба отныне угрозы не представляет. Он явно дразнил меня. Но я постарался держать себя в руках и ухватился за странную мысль, внезапно промелькнувшую в глубине сознания. Вот ведь какое совпадение. Левочкин отобрал у меня алмаз. И тут же был сбит. Крейзибулл красовался с моим камнем. И печально закончил, не дотянув считанных метров до спасительных позиций Тайлера. Теперь мой перстень вернулся ко мне. Говорят, что алмазы сами себе выбирают хозяина. Если это так, то мне бы радоваться. Но я, наоборот, почему-то испугался. Я вспомнил полуоторванную черную руку Крейзибулла, которая, агонизируя, то сжималась, то разжималась. Рука этого афганца Дуррани, человека, подарившего мне алмазный перстень, тоже была почти черной. От солнца и несмываемой афганской грязи. Дуррани, передав мне бриллиант, умер на рябом, в потеках масла, железном полу грузового самолета неверных. Интересно, чья теперь будет очередь? «Нет, нет, это невозможно,» — возмутился я про себя, — «что значит „чья очередь“? И кто это вообще сказал „очередь“?!» Я инстинктивно посмотрел на водителя. Джонсон крутил баранку, переключив внимание с меня на проселок. Больше здесь никого не было. Перстень по-прежнему лежал у меня в кармане джинсов. Сквозь платок, в который я его замотал, он несильно давил мне на бедро. В кармане ему вполне удобно, подумал я, но надо при случае вернуть его на палец. На привычное место, так сказать. Дальше мы ехали молча. Никаких улиц здесь не было. Около получаса мы петляли по незнакомому району Монровии. Мимо нас мелькали глинобитные заборы. Полуголые ребятишки, завидев наш тарантас, прекращали пинать мяч и глазели на нас. Вскоре машина остановилась возле неприметного строения, и навстречу нам вышла она. Та, ради которой я рвался через линию фронта. Маргарет. ГЛАВА 40 — РАЗГОВОР МОЕЙ СУДЬБЫ «Как нам поступить с этим человеком?» «Я вижу два варианта. Один — показательный процесс. Другой — закрытое дознание. Все зависит от того, какие цели мы перед собой ставим. Глобальные или локальные.» «Ну, глобальных целей у нас уже не осталось. В Ираке вопрос решен. В Колумбии решается. Нужно разве что уточнить некоторые детали. К сожалению, без этого человека мы ничего не сможем сделать в этом направлении.» «Тогда вот что. В любом случае мы его достанем. А уже потом будем принимать окончательное решение.» Два человека. Один чуть постарше, другой помоложе. В серых неброских костюмах. В кабинете с большими, во всю стену, окнами зеркального стекла, сквозь которые виден многоэтажный мегаполис. Правильные параллели и перпендикуляры улиц, затерявшиеся в лесу небоскребов. Знакомый вид, растиражированный сотнями фильмов. «Но как вы до него дотянитесь? В Монровии он недосягаем. По крайней мере, в ближайшее время,» — это сказал тот, который постарше. «Да, в Монровии недосягаем. Но у меня есть все основания думать, что вскоре он покинет Монровию,» — обнадежил собеседника тот, который помоложе. «Покинет Монровию? Я не спрашиваю, как. Я спрашиваю, куда.» «Абиджан.» «Абиджан?» «Да, Абиджан. У меня есть твердое убеждение, что ждать его следует именно там.» «На чем базируется ваше убеждение?» «На тщательно собранных нами данных.» Вот так, должно быть, эти двое за тысячи километров от жалкой африканской лачуги обсуждали мою участь. О разговоре я не знал. А если бы и узнал, то что это могло изменить в моей судьбе? Мне очень хочется, чтобы конец разговора был примерно таким: «Послушайте, а не положить ли нам с прибором на этого парня? Пусть себе барахтается в джунглях.» «То есть как „положить с прибором“? По какой причине?» «По причине того, что без него жизнь станет скучной.» Но этой части диалога не существовало. Двое в серых костюмах, конечно, ничего подобного не говорили. На самом деле, разговор, запустивший маховик моей судьбы, был еще короче. ГЛАВА 41 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮЛЬ 2003. ДРУГАЯ МАРГАРЕТ — Мики, Мики, Мики, — бесконечной скороговоркой я шептал ее странное имя. Она крепко и нежно прижимала мою голову к груди и слизывала слезы восторга, неожиданно побежавшие по моим щекам. Я срывал с нее длиннополую африканскую рубаху и целовал ее в ложбинку возле ключицы. В один момент в этой ложбинке для меня сошлась вся Вселенная. Я был в самом центре мироздания, растворяясь в невероятно сладком запахе ее тела, в бархатных касаниях ее кожи и в глубоких стонах, поднимавшихся с самого дна мира. «Микимикимики,» — шептали мои губы все быстрее и громче. «Энди-и-и,» — протяжно вырывалось из полуоткрытого рта Маргарет. У меня уже закончилось дыхание, когда я услышал, как взлетает вверх, к верхушкам пальм, это ее «-диии!», и падает вниз, изможденным выдохом утоленной, наконец, жажды, недоговоренный звук моего имени. Мне хотелось закрыть глаза и открыть их через тысячу лет. И снова увидеть себя на ее черной груди. Влажной от моих бессмысленных слез. Мы долго лежали с ней на жесткой бамбуковой кровати, укрывшись цветной простыней. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел, что в пустой комнате, кроме нас, находился еще один человек. Он сидел возле двери на деревянном стуле с кривыми ножками и, положив, как прилежный ученик, руки на колени, глядел на нас из полумрака. — Какого хрена? — спросил я грубо незнакомого наблюдателя. И, действительно, что это за дикарство: бесстрастно наблюдать, как двое людей предаются страсти. Но человек не ответил. Может, это не человек вовсе? — Кто ты? — спросил я призрака еще раз. И он мне ответил. По-русски. — Я твой должник. А за долгами ты всегда возвращаешься, правильно? Вот сволочь! Подлый дикарь, забывший родину, продавший друга, потерявший совесть! Это был Волков. — Пошел вон, скотина! — бросил я ему. — Видеть тебя не хочу. Даю тебе пять секунд. На шестой начну тебя рвать на куски. Мики, натянув на себя одеяло, забилась в угол. Она, конечно, не знала ни слова по-русски, но смысл сказанного мной был понятен и без слов. — Погоди меня рвать-то, — спокойно ответил Григорий. — Ты сначала поговори со мной, а потом уже рви. В его спокойной уверенности было что-то важное для меня. — Идем, Андрюша, на улицу, покурим. У меня, кстати, есть твои любимые «Ойо де Монтеррей». Ну, я же говорю, сволочь. Он давно превратился в самого настоящего мелкого африканского мошенника. Предлагать мне «Ойо де Монтеррей»! То, чего мне хотелось почти так же сильно, как Мики. А с учетом того, что Мики я уже получил, то ничто теперь не могло удержать меня от соблазна затянуться хорошим кубинским табаком. Сверчки трещали на всю округу. То тут, то там, горели перед глинобитными халупами костры, на которых толстые черные женщины готовили еду. К запаху зловонного варева я уже привык. Но меня удивляло, как они еще находят, что сварить. Здесь, в этом районе, даже в хорошее время едят один раз в день. И постоянно испытывают чувство голода. Наесться до отвала вот главная мечта ребятишек из трущоб. Но меня всегда удивляло, как это местные женщины ухитряются нагулять такой солидный вес, в то время, как их мужья остаются тощими, напоминающими богомолов, существами. Может быть, все дело в генетике? Значит, моя чернокожая красавица Маргарет однажды тоже превратится в такую увесистую тетку в три обхвата и с невероятного размера задницей? «Не надо думать об этом,» — отгонял я прочь от себя предательские мысли. К тому же, я точно знал, что люблю ее. Вместе со всеми мелкими недостатками и генетическим несовершенством. Я буду обнимать ее даже тогда, когда мои ладони перестанут сходиться у нее за спиной. Во всяком случае, буду пытаться. — Послушай, Гриша, ты сволочь. И пока ты это не признаешь, я с тобой говорить не стану, — сказал я спокойно и почти примирительно. Сигара неторопливо мерцала красным огоньком. Клубы сладкого табачного дыма уже входили в мои легкие и вместе с ними меня окутала пелена умиротворения. — Я сволочь, — сказал Гриша. В отблеске огонька сигары я заметил, как он улыбается. — Теперь можно? — Валяй, — позволил я. — Андрюша, я перед тобой виноват. Если бы я знал, что с тобой случится, то никогда бы не сдал тебя людям Тайлера. Но... Он замолчал на мгновение, закашлявшись от табака. Прочистив горло, продолжил: — Но они меня заставили это сделать. Заставили. Конечно, человек слаб. Я сам был не самым сильным человеком на этой земле. Но слово «заставили» всегда приводило меня в бешенство. Заставить делать то, что ты не хочешь, человека можно только под угрозой смерти, подставив под ствол его самого или близких. В остальных случаях объяснение «мол, заставили, сволочи» не принимается. Могут, конечно, отобрать что-нибудь, ну, так и мы хороши. Все мы у кого-нибудь когда-нибудь что-нибудь отбирали, так что потерять не жалко. А что могли отобрать у Гриши? Рецепты его пойла? Деревянные табуретки в его заведении? Все, что у него можно было забрать, уже забрали. Заставить пойти на предательство его могли только одним способом. Предложили вернуть то, что забрали. Его дырявое корыто. Плавучий металлолом под названием «Мезень». — Гриша, прекрати этот сеанс душевного стриптиза, — поморщился я. — Это мне сейчас не нужно. Я знаю все, что ты скажешь. Извини, мол, они сказали: «Мезень» в обмен на Шута. А «Мезень», мол, это мой единственный обратный билет. — Правильно, Андрей, твой. — Что ты сказал? — переспросил я. Видно Григорий не понял, что я его передразниваю. — Твой. Твой обратный билет. Я вернул себе «Мезень». Кое-как мы ее подлатали. И теперь я уйду на ней отсюда. Вместе с тобой. Я посмотрел на руку Григория. Она лежала на колене. Огненный кончик сигары, зажатой между пальцами, нервно дрожал. — Скажи, а кто заплатил за ремонт судна? Тайлер? — спросил я Волкова. — Тайлер, — хмыкнул Григорий, — не дал ни гроша. Деньги нашла она. Григорий махнул рукой в сторону дверей, за которыми молча ждала меня Маргарет. Они были открытыми, вернее, конструкция этой лачуги вообще не предусматривала дверей со створками, замком и прочими мерами безопасности. Прямоугольный проем, сквозь который можно было войти внутрь в любое время дня и ночи, ничем не закрывался. Маргарет, должно быть, хорошо слышала наш разговор. — Гриша, скажи, пожалуйста. А почему ты решил, что я хочу отсюда уезжать? — У тебя нет выхода. Теперь ты здесь никому не нужен. Вернее сказать, ты всем, как кость в горле. Ты проблема. Не мне тебе рассказывать, как в Африке справляются с проблемами. Конечно, подлец был прав. Каждый свой вопрос к нему я обдумывал долго. Торопиться было некуда. — Послушай, — спросил я его, — а как она тебя нашла? — Не она, — сочно затягиваясь, ответил Гриша. — Сначала меня нашел этот парень, Джонсон, и привел к Маргарет. Он давно ждет тебя. Он знал: если ты жив, то обязательно вернешься. — Обязательно, — словно эхо, повторил я. — Обязательно, — продолжал Григорий, — ему сказала об этом Маргарет. Волков замолк, словно обдумывая, что же еще можно мне рассказать. Он не заискивал со мной. Не пытался казаться лучше или хуже, чем он был на самом деле. Ему было наплевать на то, что я не считаю его больше своим другом. Преисполненный африканского фатализма, — «Будь, что будет!», — он пришел ко мне вернуть долги. А уж что потом буду делать я, приму предложение или откажусь, это уже его не касается. — Кого обрадуют призраки? — нехотя проговорил Волков. — Я тоже не хотел, чтобы ты вернулся. Никто не хотел. Кроме нее. Ты нужен только ей. Это звучало слишком правдиво, чтобы быть правдой. Я был нужен многим. Людям, которым я давал деньги и работу, например. А еще тем, кто хотел получить от меня долги, выжать информацию или сделать из меня жертвенного барана для публичного избиения. Таких было много. В джунглях Колумбии, в иорданской пустыне и среди небоскребов Манхеттэна. А еще я нужен был своей маме, навсегда пристегнутой к аппарату искусственного дыхания. Надо, кстати, при случае отправить немного денег врачам в клинике. Григорий не мог знать всего этого, но он же неглупый человек. Должен понимать. Он и понимает то главное, что толкает меня на поступки, которые раньше я даже в собственном воображении не мог совершить. Здесь я не потому, что нужен Маргарет. А потому, что она мне нужна. — Гриша, я очень хочу убраться отсюда. И я буду очень признателен, если ты, сволочь такая, поможешь мне в этом и не сдрейфишь, не сдашь меня в очередной раз за тридцать целковых. В общем, я согласен. Но при одном условии. Если со мной поедет она. Маргарет. — Мне-то какая разница? — пожал плечами моряк. — Это ваше с ней дело, за билеты мне уже полностью заплатили. Да, это было именно так. Когда закончился суд и нас вместе с Сергеем благодаря местной прессе сделали главными расхитителями национального достояния Либерии, алмазов, Маргарет внимательно просмотрела все написанные о процессе статьи. И выяснила одну особенность. На всех напечатанных в газетах фото наши лица абсолютно неразличимы. Неузнаваемы. И ни в одном тексте не было наших имен. Только намеки, что-то наподобие «некий мистер X вместе со своим сообщником мистером Y реализовали преступный замысел». Все вкупе, это натолкнуло ее на мысль о том, что вместо нас посадили других людей, что Тайлер разыгрывает очень сложную многоходовую комбинацию. Если хозяин Монровии нас не уничтожил и подсунул публике не наши, а чужие фотографии, то, значит, он решил оставить нас в живых. Мысль, основанная на недостоверных слухах и куцых сведениях, продиктованная совершенно непостижимой женской логикой, помноженной на интуицию с примесью мистицизма. Но, в конечном итоге, она привела ее к правильным выводам. Набраться терпения. Не покидать город. И ждать. Вот что Мики рассказала мне, когда Григорий убрался восвояси. Я слушал ее урывками. Мне нужны были не слова, а интонация. Я вздрагивал всякий раз, когда, рассказывая о своем житье-бытье в Монровии без меня, она глубоко и нежно вздыхала, и тепло ее дыхания пробегало струйкой воздуха у меня по щеке. Злопамятный Чакки, несмотря на просьбы отца, не удержал свой буйный нрав. Он объявил контртеррористическую операцию по поиску боевиков и их пособников. Его преторианцы, антитеррористическое спецподразделение, получили приказ: уничтожить явочную квартиру Движения за демократию, очевидный рассадник терроризма и наркомании. Адрес явочной квартиры почему-то совпадал с адресом виллы, из которой с треском был выставлен их голый по пояс патрон. Дюжие бойцы приехали на место проведения операции при поддержке гусеничной техники, трактора Катерпиллар. Сей агрегат внушительных размеров был надежен, как танк, а иногда с поставленной задачей справлялся гораздо лучше танка. Именно так и было в той славной баталии с неизвестными и незаметными террористами на вилле Маргарет Лимани. Бой с тенью длился достаточно долго: слишком крепким оказался бетонный забор, да и стены не сразу поддались ударам мощного ковша. Пришлось даже вызывать подкрепление в виде саперов и отселять на время уважаемых соседей опасной террористической «малины». Когда те вернулись, то увидели красноречивые следы многотрудной баталии. Все это Маргарет выяснила уже во время осады Монровии. Чакки планировал разобраться и с ней лично, но дела у семьи Тайлеров неожиданно осложнились, им стало не до Мики, и ее оставили в покое. А она, тем временем, действовала. Во-первых, она продала свой пивной бизнес. Пускай, за гроши, но во время войны не до крохоборства. Она сохранила хотя бы часть своего состояния. Самое главное, она сохранила присутствие духа. И стала понемногу тратить деньги на поиски тех, кто разрушил ее дом. Не для того, чтобы отомстить, сказала Мики, просто мне было интересно знать имена этих подонков. А я подумал тогда, что если бы ей подвернулся случай и если бы обстоятельства не менялись столь стремительно, то она вполне могла бы... Ну, в общем, я бы этим бравым ребятам-претирианцам не стал завидовать. Получив за деньги, — и, причем, немалые, — полный список антитеррористического подразделения Тайлера, она подметила одну особенность. В операции по уничтожению ее виллы не брал участие лишь один офицер. В одних списках он числился погибшим. По другим проходил, как уволившийся в запас. В третьих его фамилия была вымарана безо всяких объяснений. Не стоит говорить, что фамилия парня была Джонсон, а имя Суа. И Маргарет стала искать этого офицера с упорством пожизненника, роющего подкоп под бетонным забором тюрьмы. Усилия себя оправдали. Госпоже Лимани, конечно, абсолютно конфиденциально, конечно, на условиях анонимности и полного доверия, обеспеченного кредитоспособностью оной госпожи, сообщили, что именно Джонсон, Суа, был старшим конвоя, который этапировал Шута, Андрея, и Журавлева, Сергея, граждан иностранных государств, к окончательному месту отбытия наказания, то есть, на рудники. Ну, а остальное было выяснить несложно. Конвой атакован. Машина обстреляна. Осужденные исчезли. А вместе с ними и офицер Суа Джонсон. Вот он, человек, которого собиралась искать Маргарет. И она готова была тратить и тратить деньги на то, чтобы однажды увидеть перед собой этого человека. Но Джонсон нашел ее сам. Каково же было удивление Маргарет, когда она узнала в Джонсоне того самого стрелка на аэродроме Сприггс, который сбил русских летчиков. И, — ей так хотелось вычеркнуть из памяти именно этот эпизод! — того самого парня в ресторане «Бунгало», которого она внезапно захотела затащить к себе в постель вместе со мной. Джонсон же был с ней предельно корректен. Когда он вернулся в Монровию, то быстро уяснил, что его патрон, Чарльз Тайлер-младший, намерен слинять из страны вместе с папой и, что самое главное, не намерен никоим образом участвовать в судьбе Суа Джонсона, столь красиво сдавшего меня повстанцам, что, в конечном итоге, привело к гибели партизанского вождя Симбы. И тогда мой конвоир пошел за деньгами туда, где они наверняка еще были. А именно к индоафриканской девице Маргарет Лимани, возлюбленной Андрея Шута, затерявшегося в партизанских дебрях этой благословенной страны. Что было делать моей Маргарет? Конечно, ей ничего не оставалось, как нанять Джонсона. Его гонорар измерялся в астрономической для здешней нищеты суммой, но затраченные деньги Джонсон отрабатывал сполна. Он нашел Григория, получившего назад свое корыто. Он проследил, чтобы Волкову никто не мешал довести до ума пароход. Но, самое удивительное, Суа вычислил то место, где я рано или поздно появлюсь. Если жив. И возле этого места коммандо дежурил днем и ночью. Вот так мы и встретились. — Знаете, мистер Эндрю, Вы можете считать меня кем угодно. Подлым предателем и убийцей. Маньяком. Кровожадным африканским аборигеном. Черномазым дикарем, в общем. Но я вам хочу сказать одно. Я профессиональный солдат. Война это не просто моя профессия, это, если хотите, призвание. Я заточен под выполнение поставленной задачи и я никогда не подвожу своего командира. Я его не предам до тех пор, пока он меня не предаст. Мы возвращались в центр Монровии. Мне нужно было вернуть машину Джимми. И попытаться забрать оттуда Сергея. Я был уверен, что Журавлев захочет остаться в Монровии. Он в центре событий. Ему сейчас, должно быть, кажется, что материалы, отснятые в Либерии, сделают его всемирно известным. А как же иначе? Ведь на его кассетах собрана полная антология этой войны. Того, что отснял Сергей, достаточно, по моему скромному разумению, на десяток фильмов. Такой материал не отснял никто, кроме Сергея. И мне почему-то особенно приятно было осознавать, что все это отчасти благодаря мне. Слегка заглянув в себя, я сделал открытие, которое приятным назвать нельзя. «Андрей», — сказал я себе с долей удивления, — «оказывается, и тебе присуще маленькое эксклюзивное тщеславие.» Но, признаться, тщеславие и впрямь было слишком микроскопическим, чтобы пытаться с ним бороться, тем более, это наверняка была бы бесполезная борьба. Победить свои пороки абсолютно невозможно, с ними можно научиться лишь сосуществовать. Ну, да ладно, вернемся, к Джонсону, который снова сидел за рулем и снова загружал меня своими настойчивыми монологами. — Да, — говорил Джонсон, — на сей раз предали меня. Хотя свою работу я выполнил честно и до конца. В Соединенных Штатах я был бы уважаемым человеком. Даже героем. Знаете, какие задания я выполнял у Тайлера? Если бы это было в Америке, то на мою грудь навесили бы полкило орденов. А здесь на меня навесят всех собак. И, в конце концов, отправят к праотцам, чтобы не мешал и не путался под ногами у обеих Чарльзов, старшего и младшего. Потому что это Либерия. И мне не повезло родиться в Либерии. Жизнь либерийца не стоит ничего. Здесь с любым человеком можно сделать все, что угодно. Со мной, с Маргарет, вон с ним, — Суа махнул вяло свисавшей кистью руки в сторону худющего африканца в грязной майке, сидевшего на корточках возле обочины дороги. — Но Тайлер забывает, что и сам он либериец. И однажды может оказаться на моем месте. Или на его. Снова жест в сторону малоподвижного парня в майке. — Вот поэтому я решил работать на Маргарет и спасти тебя. — Послушай, Суа, мне все это неинтересно, — сказал я как можно равнодушнее. — Меня этим ни за что не пронять. Скажи лучше, зачем ты сбил Левочкина. — Кого? — удивился Джонсон. — Ле-воч-ки-на, — раздраженно произнес я по слогам фамилию летчика. Чтобы Джонсон лучше ее усвоил. — Liovoshnika? — переспоросил Джонсон, конечно же, исковеркав русскую фамилию. — А-а-а, я понимаю, это тот пилот, который привез «стрелы». Послушай, я же тебе сказал. Я солдат и привык исполнять приказы. А не спрашивать, зачем мне их дают. Я могу сказать тебе одно. Мне приказали сбить этот самолет. — Кто, Чакки? Суа отрицательно замотал коротко стриженой головой. — Тогда кто? — поинтересовался я. — Бери выше, — и глаза Джонсона загадочно закатились вверх, обнажив белки в красных прожилках. Я взял выше. Там был только президент. Об этом я и сказал Джонсону, а тот ничего не ответил. Только нервно забарабанил пальцами по рулю. Ну, ладно, подумал я, при случае продолжим докапываться до правды. — Хочешь, я расскажу тебе, почему я ненавижу белых? — внезапно спросил меня Суа фамильярным тоном. Меня, признаться, этот вопрос застал врасплох. Во-первых, я не знал, что Джонсон, оказывается, черный расист. А, во-вторых, мне не было никакого дела до симпатий и антипатий этого убийцы. Подумаешь, нелюбовь к белым. Я вот, например, тоже не люблю отдельных представителей человечества. Наркоманов, например. Гомосексуалисты мне тоже не нравятся, но, между тем, с некоторыми из них приходится общаться. По делу, разумеется. Еще я не люблю проституток. Хотя ценю их профессионализм. Список нелюбимых социальных категорий можно было бы продолжать, но это мой личный список, и меньше всего я был намерен зачитывать его бывшему коммандо. Джонсон же, наоборот, намерен был разоткровенничаться. Впрочем, эти его откровения имели цель отвлечь меня от опасной и неприятной для него темы. Догадавшись, что правдивого ответа на вопрос «Кто приказал сбить грузовой самолет?» сейчас ожидать нечего, я махнул рукой — виртуально, конечно! — и сказал Джонсону: «Валяй». И добавил: «Только покороче, ладно?» ГЛАВА 42 — ИСТОРИЯ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНОГО ЮНОШИ СУА ДЖОНСОНА Я родился недалеко от Монровии. Род моего отца восходит к американским черным колонистам. А мать из племени Гио. Именно она назвала меня Суа, что можно перевести, как «начало новой эры». Мать очень хотела, чтобы моя судьба была совсем другой, непохожей на нашу жизнь в деревне, полную вони, аромата бедности. Но даже сейчас, когда я давно уже не имею ничего общего с деревенской нищетой, всякое дерьмо само меня находит. Честно говоря, в детстве у меня никогда не было желания стать военным. Так сложились обстоятельства. Они сделали за меня выбор. Мне было одиннадцать лет, когда я вместе с двумя своими приятелями оказался в самом счастливом месте Либерии — на каучуковых плантациях. Эти плантации до сих пор находятся в собственности компании «Бриджстоун». Название наверняка вам известно. Оно красуется на каждой десятой автомобильной покрышке. Мы промышляли мелким воровством, ну, знаете, как это бывает в бедной деревне. То пару кур утащим на рынке, то вязку бананов. То вытрусим деньги из пьяного фраера, сразу на выходе из придорожного кафе. Главное условие успешного проведения этой операции — это, чтобы фраер был в одиночестве и едва держался на ногах. Однажды мы ошиблись с клиентом. Тот оказался трезвее и расторопнее, чем мы думали. В общем, нас загребли в полицию. Всех пятерых. Полицейские нас изрядно потрусили, гораздо серьезнее, чем до этого мы чистили местных алкоголиков. Выгребли из карманов весь наш скудный заработок. Но и этого для констеблей оказалось мало. Толстый сержант взял двоих наших в заложники. А оставшимся троим, включая меня, приказал к обеду следующего дня принести ровно в два раза больше денег, чем лежало у него на столе. В противном случае всем нам грозил тюремный срок. С отбытием в том самом месте, куда я вез вас и вашего друга. На это согласиться мы не могли. Нам дали шанс, и мы его решили использовать наилучшим образом. Мы перелезли через проволочное ограждение и оказались на плантации. Чего мы там искали, непонятно. Конкретного плана у нас не было. Но, думаю, мы решили, что проберемся на виллу одного из белых владельцев компании и попробуем забрать все то, что плохо лежит. Если, конечно, на вилле никого нет. В общем, мы попали на территорию плантации. Удивительное место, я вам скажу. Бесконечные ряды ровно высаженных деревьев. На каждом сделан надрез. Мутный сок медленно сбегает в металлический сосуд, привязанный к стволу пониже. Воздух наполнен каким-то особенным ароматом, который не то, чтобы пьянит, а, скорее, расслабляет. И вот стоишь ты, расслабленный, между рядами деревьев, вдыхаешь аромат и смотришь вперед. А впереди, за деревьями, видна зеленая лужайка, на которой можно в гольф играть, кажется даже, что ее стригут специально обученные люди два раза в день, и на этой лужайке стоят аккуратные, чистые и роскошные дома. Какой из них принадлежит хозяину плантации, мы запутались. Да и как могло быть иначе? Мы стояли, придавленные то ли количеством объектов, то ли запахом каучука, и не могли выбрать, с какого объекта начать. Но выбор сделали за нас. Внезапно я почувствовал, как неведомая сила заводит мне руки за спину, причем, так быстро, что я не успел ничего понять. Это в первую секунду. А во вторую мне показалось, что земля поднимается и хрясь меня по лицу! Но, конечно, это я сам, вернее, меня самого ткнули мордой в газон. Нас скрутили трое белых парней в синей униформе. На спинах комбинезонов надпись «Бриджстоун». Как мы их не заметили! Это было невероятно: плантация просматривалась насквозь, а, между тем, я не заметил никакого движения. И вдруг — раз! — молниеносная атака и захват. Сейчас признаю, что те белые парни сработали идеально. Нас бросили в кузов джипа и через десять минут мы втроем, раздетые по пояс, стояли перед крепким человеком лет тридцати, одетым в такую же униформу, как и наши любезные конвоиры. Он скомандовал положить нас прямо в пыль и отвесить по пятнадцать ударов кнутом. Кнут был на манер тех, какими ковбои погоняют своих лошадей. Такой же длинный и тяжелый. От первого удара оставался глубокий след. От второго начинала сползать кожа. Третий проникал до мяса. Мои товарищи страшно кричали. А я молчал. Не знаю, почему. Мне было так же нестерпимо больно, как и им. Мои губы искривились от боли. Но я словно зажал звук на магнитофоне и молчал. Не думаю, что мне хотелось тогда проявить упорство. Просто я не мог кричать, и это было что-то физиологическое, не от ума, а от природы. Тогда начальник этих белых в униформе приказал остановить экзекуцию и распорядился отпустить моих крикливых друзей восвояси. А меня оставить. Он поднял меня левой рукой и поставил перед собой. Этот человек был не очень высокого роста, но тогда он мне казался великаном. Я сам едва доставал ему до груди. Представьте себе, как я стоял перед этим белым. Он сильный и откормленный. Я худой, слабый и беззащитный. В кровавых полосах на черной спине и заднице. Представили? Хорошо. А теперь представьте себе, что он почувствовал, когда я посмотрел ему в глаза. И вот тогда этот ублюдок попросил принести ему перчатки. Перчатки тут же принесли. Он, не торопясь, надел их на руки. Сначала левую, потом правую. Взял меня за плечи и развернул так, чтобы я увидел его глаза. Ничего особенного, обычные карие глаза. Затем он левой ногой в ботинке наступил на мою босую правую. Подошва была вся в мелких шипах. Они больно вошли в мою кожу. Но эта боль не шла ни в какое сравнение с той, которую я уже испытал. Белый начальник развернулся и ка-а-ак заехал прямо мне в лицо с правой! Я рухнул, как подкошенный. Его ботинок продолжал удерживать мою ногу. Когда я падал, то услышал хруст. Ломалась моя кость. Именно этого и хотел белый. Я и тут смолчал. Потому что потерял сознание. А когда оклемался через минуту или около того, то нашел в себе силы подняться. И демонстративно стал на обе ноги. Сломанная ступня болела так, что мне хотелось умереть, но еще больше мне хотелось задушить этого белого. А он, спокойно глядя на меня, распорядился отсыпать мне еще пятнадцать ударов кнутом. Что было потом, я не помню. Знаю только, что меня привезли в деревню и бросили, как пса, подыхать возле первого же дома. Меня нашли и сумели спасти. Месяц отпаивали травами, а ногу вправили без хирурга, сами. Оказалось, что кость цела, правда, сместились суставы, ну, да это было делом вполне доступным для наших местных знахарей из деревни. Вполне оклемался я через три месяца и решил во что бы то ни стало найти этого белого. И я нашел его почти через десять лет. Я понемногу интересовался тем, что происходит на плантациях, и выяснил некоторые интересные подробности. Каучуковый бизнес охраняла одна частная фирма. Из тех, что тренируют наемников. Их много нынче развелось в мире. Они берут на работу начинающих негодяев, полгода тренируют их, после чего превращают в законченных подонков. Эта же отличалась тем, что почти всегда отбирала людей с опытом службы в армии. А белый ублюдок, которого я разыскивал, как раз и был тем парнем, который, помимо всего прочего, руководил отбором. К двадцати я отслужил в либерийских войсках. Я всегда старался быть лучшим в своем подразделении и все нормативы выполнял на «отлично». У меня был серьезный стимул. Я хотел попасть на плантации «Бриджстоун», теперь уже легально. И это у меня вышло. Я прошел отбор и был принят на самую низкооплачиваемую должность в службе охраны плантации. За десять лет многое поменялось. Прибавилось роскошных домов. Появилась конюшня с прекрасными лошадьми. Белый начальник, все же, был на своем месте. Казалось, он нисколько не изменился. Те же широкие плечи и упитанное довольное лицо. Даже синяя униформа была похожа на ту, которая была на нем много лет назад. Я вскоре надел такую же, после того, как с легкостью прошел все тесты. Белый, кажется, не узнал меня. Пожал руку и вручил задаток. Все, чему меня научили в либерийской армии, здесь оказалось практически бесполезным. Вернее, я хочу сказать, армейская подготовка помогла мне получить эту работу, но для того, чтобы продвигаться по служебной лестнице, я должен был уметь несравнимо больше. И я учился. Тому, как правильно определять нарушителя еще до того, как он увидел тебя. Как неслышно подобраться к нему и максимально быстро нейтрализовать. Под словом «нейтрализовать» понимались разные способы. Постепенно я стал понимать, что мы не совсем охранники, а, скорее, солдаты, задача которых отбить любое нападения на иностранную частную собственность. Вы и сами теперь видите, что в Либерии это сейчас актуально, впрочем, как и всегда. В этой частной армии я старался быть хорошим солдатом. Потому что, как я уже сказал, у меня была цель. Вскоре мне предоставилась возможность добиться того, чего я хотел. Однажды вечером меня поставили охранять бунгало, в котором жил белый начальник. Я уже достаточно хорошо знал его привычки, поэтому был уверен, что к двенадцати часам он прикончит треть литра виски и заснет глубоким сном праведника. В четверть первого я бесшумно, так, как нас учили на тренировках, вошел в дом и поднялся в спальню своего начальника. Подо мной не скрипнула ни одна половица. Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Лунный свет падал через окно на постель, освещая одеяло, которым был укрыт белый. Я достал из кожаных ножен свой «кабар», подошел к постели и молниеносным движением резанул начальника по горлу, так, чтобы лезвие ножа прошлось от уха до уха. Но мой «кабар», хотя и был отточен идеально, почему-то застрял в теле ненавистного белого. Я откинул одеяло и увидел под ним пластикового манекена для отработки приемов рукопашного боя. Что такое? И тут, не успев даже обернуться, я получил страшнейший удар по голове. «Ну, что, оклемался, мститель?» — это были первые слова, которые я услышал, придя в себя. Оказывается, этот белый на первом же тесте узнал меня, но не подал и виду. Ему, видите ли, было интересно, сможет ли он меня перехитрить. И ведь перехитрил. Я, связанный, лежал на полу его спальни, и ожидал, что он меня убьет моим же ножом. Или скормит львам. Или передаст либерийским властям, как опасного преступника, что было бы равносильно первым двум вариантам. Но ничего этого не случилось. Наоборот, моя карьера пошла вверх. Сначала мне подняли зарплату. Потом отправили совершенствовать боевую подготовку. Я провел три месяца на базе в Южной Африке. Осваивал навыки выживания в горах и пустыне под надзором бывшего родезийского офицера. Потом меня перебросили в Британию, изучать антипартизанскую тактику тамошних спецподразделений. За все это платила компания «Бриджстоун». Зачем, спрашивается, каучуковой компании такой суперохранник, как я? Таких, как я, было несколько человек. И мне стало ясно, что компания готовится к серьезной войне. То есть, они были уверены, что война начнется. А ведь в то время у нас, в Либерии, все было хорошо и спокойно. Посудите, эти белые инвесторы всегда знали о нас больше, чем мы сами. Они знали о нашем будущем. Почему, я спрашиваю? Да потому, что они же его и планировали. Мы никогда не были хозяевами в Африке, и никогда ими не будем. Но вернемся к белому, который меня не убил. Перед отправкой в Южную Африку я спросил его, почему он этого не сделал. Начальник ответил, что ему нужны только самые лучшие солдаты. А лучший солдат это тот, у которого присутствует личная мотивация. Если я почти десять лет вынашивал способы его убийства, то и выполнения других задач я буду добиваться столь же упорно. «Но, кроме этого мне было очень интересно, кто кого переиграет,» — добавил белый начальник. — «Мне ведь тоже нужно поддерживать форму, а то и сам расслабился.» Когда, через полгода, я вернулся в компанию, я увидел, что мой босс тоже не терял время. Он сделал неплохую карьеру и вошел в состав правления компании. Теперь в его распоряжении был целый вертолет с пассажирским салоном. Вертолет был предназначен для патрулирования плантаций, но этот человек использовал его так, как хотел. Часто набиваясь в салон вместе с пьяными друзьями и девицами всех цветов кожи, он летал на пикники на южную границу. А мы, элита его частной армии, должны были выезжать туда заранее и разворачивать палаточный лагерь. Жратва, матрацы, посуда, пресная вода, противомоскитные сетки и все прочее. Не для этого меня учили воевать. Вертолет, с надписью «Бриджстоун» в готическом стиле, часто видели и в соседней Сьерра-Леоне, и в Гвинее, и в Кот д’Ивуар. Очень заметная машина: борта выкрашены в сине-белые тона, а поверх них красная готика логотипа, стильно наползающая на стекла квадратных иллюминаторов. В общем, за шесть месяцев моего отсутствия жизнь начальника круто изменилась. Но и сам он тоже стал другим. Я бы ни за что не поверил, что человек за полгода может так измениться, если бы не увидел это своими глазами. Он наел рыхлое брюхо, на его лице образовался второй подбородок, а на затылке неприятные складки. Говорили, что он стал принимать какие-то средства для похудения, которые подействовали абсолютно противоположным образом. Но, я думаю, дело было не в них. Ведь он превратился в беспомощный студень не только внешне, но и внутренне. Белому показалось, что он стал всесильным, и поэтому он расслабился. Однажды я сказал ему об этом. Знаете, что он сделал в ответ? Снова, как много лет назад, надел перчатку и заехал мне в зубы. А потом сказал: «Попробуй меня теперь убить, гаденыш.» Рядом с ним стояла охрана. Некоторые из них прошли вместе со мной спецкурс в Южной Африке. Каждый охранник понимал, что может оказаться на моем месте. Но он платил им зарплату, и поэтому парни смолчали. Впрочем, убивать я его не собирался. Он сам себя убил. Пьяный, с рубахой, натянутой на круглом пузе, с красными мешками под глазами. Как всегда, белый был уверен в себе и своем будущем. Но я-то понимал, что ему конец. Тому, кто слишком быстро расслабляется, всегда приходит конец. И я ушел от него. Потом он меня звал назад. После того, как протрезвел, конечно. Просил прощения за оскорбление, а когда я ответил отказом, начал грозиться, что оставит меня без куска хлеба. Долго без дела я не сидел и вскоре уже работал на Тайлера. Тайлер хотя бы не делал вид, что лучше и умнее меня. Он действовал так, как любой подонок на его месте. Но это был черный подонок, как и я. Он никогда не делал вид, что лучше меня знает мое будущее. Поэтому у меня к нему претензий нет. Даже после того, что он меня предал. Выбросил. Вот точно так, как вы сейчас бросаете в окно окурок своей сигары. Кто знает, как бы поступил на его месте я? Все, это был конец истории, понял я по наступившему в машине молчанию. Мы подъезжали к Сезар Билдинг. — А что стало с твоими друзьями? — спросил я Джонсона. — С какими? — С теми двумя, которых выпороли вместе с тобой. И остальными, что были в заложниках у полиции. — Я их больше никогда не видел, — спокойно ответил Суа. Одно мне было непонятно. «Причем здесь Левочкин?» — мысленно спросил я себя, но ответить не смог. Все же, эта история, ничего не объясняя, делала ухабистый путь по Монровии короче и веселее. — Где ты был? — зашипел на меня Джимми, как только я вошел в его офис. Либерийский журналист, едва завидев меня, вскочил с матраца, расстеленного в дальней комнате. Его российский коллега неподвижно сидел рядом с трафаретом задницы Мангу, оставшимся на полосатой поверхности матраца. Она постепенно распрямлялась, и трафарет неторопливо исчезал. Но то, что находилось между ним и Сергеем, так просто исчезнуть не могло. Потому что это была литровая бутылка виски. Судя по ней и по глазам представителей прессы, они только что перевалили за половину ее содержимого. Ерундовая, в общем-то, доза для двух здоровых мужиков, каждый из которых весил почти центнер. Но это если закусывать. А закуски у них как раз и не было. Последний раз они ели какую-то мясную дрянь из бумажного пакета часов тридцать назад. Теперь же, когда давно забылся даже сам вкус этой дряни, они принялись наполнять пустой желудок алкоголем. А во время блокады, как известно, пить не рекомендуется. — А мы думали, ты уже в Америке, — опустив подбородок на грудь, тяжело пробормотал Сергей. Так тяжело, словно в нем было не двести пятьдесят грамм виски, а все пятьсот. Впрочем, в этой тяжести был и положительный момент. Виски делал его английское произношение вполне аутентичным. — Причем, вместе с моей машиной, — укоризненно поддержал собутыльника Джимми. Он встал передо мной и, чуть наклонившись, стал меня вычитывать. При этом глядел не на меня, а куда-то вниз. Его руки то разлетались с стороны, то умоляюще сходились вместе ладонями. Жесты помогали Джимми изъясняться тогда, когда ему не хватало словарного запаса. Доступных для понимания слов у журналиста и впрямь оставалось немного. — Ну, куда?... куда?... куда? — твердил он, обращаясь к моим ботинкам. — Сбежать хотел, гад?! — подал с матраца реплику Журавлев. — А не вышло. — Ну, зачем?... зачем?... зачем? — продолжал обращаться к моей обуви Мангу. Обувь ему не отвечала. — Не вышло! — заявил Сергей потверже. — И никогда не выйдет. После этого на лице у Журавлева появилась хитрая и одновременно добрая улыбка. — Зна-а-аем мы вас, — нежно погрозил он мне пальцем. Что именно он про меня знает, Сергей так и не сказал. В этот момент мне показалось, что наполовину пустая бутылка была у них сегодня не первой. — ...,но жживвой! — Джимми гордо закончил вслух тираду, первую часть которой он, очевидно, произнес лишь мысленно. Руки очертили в воздухе две полуокружности, обнимая в своем воображении то ли венец триумфатора, то ли широкие бедра африканской женщины. — Понятно? — строго спросил он ботинки. Те продолжали молчать. Они вообще были какие-то молчаливые, мои ботинки. Но достаточно хитрые. В паузах между репликами Джимми они пытались незаметно обойти его слева или справа. Как только он начинал говорить, ботинки, как вежливые собеседники, тут же останавливались. — То-то же, — похвалил их журналист. — А мы здесь просто замучились ждать, — искренне сообщил Сергей с матраца и яростно схватил рукой бутылку. Но поднести ее ко рту не успел. Сработала блокировка под названием «вежливость», и он с мычанием протянул ее в мою сторону, мол, будешь? Но я скривил губы и торопливо замахал руками в знак отказа. — Брезгуешь, — сделал вывод Сергей. Он отхлебнул желтоватое содержимое из горлышка и кивнул на Джимми. — А вот он не брезговал. Пил здесь, спал здесь, меня стерег. Одной рукой Сергей держал виски, а другой расставлял знаки препинания в своих тирадах. Удар кулаком по матрацу означал точку, указательным пальцем — запятую. Я подождал, пока он закончит с этим постельным синтаксисом, и сказал: — Сережа, послушай, я хочу тебе предложить выбор. Я уезжаю из Монровии. Если хочешь, можешь уехать со мной. Если нет, то оставайся и продолжай снимать свои репортажи. Сергей задумался. Голова его закачалась из стороны в сторону, словно подвижная часть китайского болванчика. Нечто осуждающе-недовольное было в этом покачивании. — А-а-а, значит, нашел ты ее, Иваныч, — то ли от удивления, то ли от негодования Сергей перешел на русский язык. — Нашел, и все теперь закончилось. — Что «все»? — переспросил его я. Но Журавлев не стал вдаваться в объяснения. Оставаясь на своей волне, он нагло и безапелляционно влезал в мою личную жизнь. — Она хороша, Иваныч, оч-чень хороша. Только она... это... с другой планеты. С этой! — и Сергей хлопнул ладонью по поверхности матраца. В воздух поднялось облачко ядовитой, как дуст, пыли. — А ты, Иваныч, с той, — горлышко бутылки в руках Журавлева указало в сторону страны моего происхождения. — И что? — А то, — пафосно повысил голос журналист. — Ей там воздух не подходит! Она не сможет там дышать! — Ничего, как-нибудь научится. Я же здесь дышу, — улыбнулся я Сергею. — Ты... — задумчиво протянул журналист. — Ты не человек вообще. Ты биоробот. — Ну, Сережа, ты меня очень сильно обижаешь сейчас. Ты, значит, у нас живой человек, а я машина. Почему это? Для того, чтобы ответить на мою «предъяву», Сергею много времени не потребовалось. Конечно, в его объяснении отсутствовала всякая логика, зато присутствовала убежденность в собственной правоте. — Да потому, что ты с с нами не пьешь. Выпей — и сразу станешь человеком. Бездельник, кто с нами не пьет! И Журавлев, что было силы понизив регистр своего голоса до фальшивых басов, заявил: Налей полней стаканы! Кто врет, что мы, брат, пьяны? Мы веселы только немного. Ну, кто ж так бессовестно врет? Бездельник, кто с нами не пьет! Мелодия Бетховена, в исполнении Журавлева, напугала Джимми. Он вздрогнул, перевел свой остекленевший взгляд с носков моих ботинок на источник громкого звука и сказал: — Опять запел! После чего, как подкошенный, рухнул на пол своего офиса. Тело Джимми тут же окутало еще одно облако пыли. В офисе ее было предостаточно. Она была повсюду, даже на хитроумной японской технике, которая помогала всему любопытному человечеству узнавать новости о либерийской войне. Очевидно, что Сергей и до этого успел исполнить что-то вокальное. Для наивной африканской натуры Джима были совершенно противопоказаны внезапные порывы славянской страсти, выражавшиеся да вот хотя бы в этой дурацкой привычке пить на голодный желудок, а потом орать во всю глотку популярные песни. Я считаю, что Джимми еще повезло. Его собутыльником оказался почти что эстет, предпочитающий классический репертуар шансону или попсе. — Жалко его, — проговорил Журавлев, когда допел «Шотландскую застольную». Он сочувственно причмокнул губами и тут же вернулся к мейнстриму нашего разговора: — А на чем полетим домой? — Не полетим, — говорю я, — а поплывем. — Вот как! — оживился журналист — Морская прогулка. Это прекрасно. А ты знаешь, Андрей Иваныч, что я люблю плавать? Не знаешь. Я действительно не знал. — А ты знаешь, почему я люблю плавать? — продолжал Журавлев. Я машинально пожал плечами. Какая мне разница, почему он любит плавать? — Потому что я дерьмо! — сказал Сергей и внезапно затрясся в приступе истерического плача. Это были обычные пьяные слезы, вызванные непонятными мне рефлексиями из прошлого. Плакал он долго, развозя серыми от пыли кулаками слезы по небритому лицу. Его грудь дрожала от всхлипываний. Унылый вой прорывался наружу сквозь сомкнутые зубы, обнажившиеся сверху и снизу нестройным желтым рядом. — Ну и fuck с ним! — заявил на русско-английском наречии Журавлев, когда истерика закончилась. Он поднялся со своего матраца и нетвердой походкой канатоходца двинулся ко мне. По дороге он схватил одной рукой сумку, в которой громыхнули его кассеты. Другая продолжала железной хваткой удерживать горлышко бутылки. Когда он проходил мимо Джимми, неподвижное тело на полу ожило. Мангу приподнялся, и пальцы его правой руки сомкнулись на щиколотке Журавлева. — Кассеты!!! — взвыл африканец. Журавлев удивленно остановился. Он пошатнулся, но с воображаемого каната, один конец которого был привязан к старому матрацу, а другой к моим ногам, не свалился. Удержался. — Какие кассеты? — удивленно переспросил он лежащее на полу тело. — Твои. Ты обещал. Вы обещали. — Я ничего не... — забормотал Сергей, но тут пьяная догадка озарила его лицо, и он мутно посмотрел на меня. — Сергей, давай отсюда быстрее, — протянул я ему руку, пытаясь поскорее увести его. Не хватало мне еще участвовать в разбирательстве об авторских правах. — Нет, погоди! — высвободил Журавлев сначала руку, а потом ногу. — Я спрошу. Он приподнял с пола голову Джимми и указал на меня: — Он обещал? Джимми слабо кивнул. Сергей задумчиво поглядел мне в глаза. Потом с помощью хаотичных движений открыл свою сумку и неаккуратной горкой высыпал рядом с Мангу все ее содержимое. Кассеты вперемежку с ручками, блокнотами и мелкими либерийскими купюрами компактно рассыпались возле ног корреспондента ведущего информагентства планеты. — Бери, — заявил Сергей. — Раз он сказал. Теперь они оттрахают меня и выбросят нахрен. Но ты бери. Ты спас меня от смерти. И тут у Джимми проснулась корпоративная совесть. Он правильно понял, что загадочные «они» являются не кем иным, как работодателями Сергея. А в журналистской среде, как известно, работодателей одновременно презирают, любят и боятся. — Нет, — сказал он. — Я не дам тебя оттрахать! И принялся лихорадочно засовывать кассеты назад в Сергееву сумку, выхватив ее из рук хозяина. — Нет! — демонстрировал благородное упорство русский журналист. — Он обещал! А он это знаешь, кто? Он это все равно, что я! А они пусть трахнут себя! И снова высыпал собранные кассеты на пыльный пол. У меня не было большого желания наблюдать за этим почти сексуальным приступом журналистской солидарности. Я оставил на столе ключи от старой машины, которую мне любезно предоставил Мангу, и вышел на свежий воздух. На улице меня ждал Суа Джонсон. За то время, пока я находился наверху, он уже успел раздобыть новое транспортное средство. Оно было нисколько не новее автомобиля Джимми, но у него имелись два несомненных достоинства. Во-первых, это был внедорожник с полным приводом. А, во-вторых, с небольшим, но достаточно вместительным, кузовом. К тому же, на таких «пикапах», в основном, разъезжали солдаты Тайлера и боевики Движения за демократию. Так что, при случае, и для тех, и для других мы вполне могли сойти за своих. ***** «Мезень» уже больше месяца стояла в порту Монровии. Ее было хорошо видно из окон кабинета капитана порта. Но наблюдать за ней отсюда было некому. Капитанерия всем составом, включая начальника, оставила рабочее место, как только началась блокада Монровии, и никто не мог заставить должностные лица вернуться в свои офисы. Неизвестно, кто руководил разгрузкой редких судов с гуманитарной помощью. Скорее всего, никто. И это объясняло ту скорость, с которой гуманитарка испарялась из помещений портовых складов. По территории порта днем и ночью сновали странные вороватые люди, не имевшие никакого отношения к морскому делу, но зато с оружием. Это давало им широкие полномочия. Они быстро, как крысы, перемещались от помещения к помещению в поисках любой добычи. Пробегая мимо «Мезени», они ненадолго останавливались и задумчиво глядели на группу ремонтников на борту небольшого суденышка. Видимо, столь малых размеров пароход не слишком возбуждал их хищные аппетиты, и странные люди шли себе дальше, своей непростой большой дорогой, а ремонтники без суеты продолжали чинить этот неказистый корабль. Ремонтом руководил Волков собственной персоной. Здесь же, на судне, он и ночевал вместе со своими рабочими. Как он с ними рассчитывался и чем кормил, для меня и по сей день остается загадкой. Пароход, как я уже сказал, не отличался внушительными размерами, но однажды установил своеобразный рекорд перевозки беженцев из Либерии в соседнюю Сьерра-Леоне. Это было еще до того, как власти Либерии отобрали у Гриши его главное достояние. Тогда Волков получил лицензию ООН на перевозку беженцев. И он смог взять на борт четыреста пятьдесят человек. Невероятно, как эти люди уместились на корабле, но еще более удивительно, что с многократным перегрузом Григорий дотя�