ГУМАРЕ, ГУМАРЕ!
Уже давно нашей заветной мечтой было увидеть сфотографировать гумаре — бегемотов. Однажды мне удалось увидеть их на реке Аваш, но это было малоинтересное зрелище: животные не только не желали показаться «во весь рост», но даже поленились приподнять морды — из илистой воды торчали только выпуклые надглазья и широкие ноздри. Бегемоты на Аваше живут в полузаповеведных условиях, а нам нужны были совершенно «нецивилизованные» животные.
Еще сравнительно недавно на Тане резвились большие стада бегемотов, а сейчас они сохранились лишь в малодоступном устье Гильгель-Аббая. Некогда значительно более многочисленное, чем сейчас, племя рыболовов и охотников, уойто, уничтожило почти всех животных, оставшиеся бегемоты расселились в верхнем течении Аббая. Амхара-христиане не употребляют в пищу мясо бегемотов. Они вообще с величайшей брезгливостью относятся к мясу диких животных и птиц, которые с удовольствием уплетают сторонники христовой веры в Европе. У эфиопов есть даже примета-оправдание на этот счет: «Если питаешься дичью — не жди здоровья». А для уойто и для некоторых других принильских племен мясо гумаре — величайшее лакомство, причем отмеряемое не гурманскими граммовыми дозами, — вес среднего животного 2–2,5 тонны! Уойто говорят, что по вкусу мясо этого травоядного ничем не отличается от мяса коровы.
Но разумеется, нас интересовали «водяные коровы» на воле, а не их мясо. Мы часто видим их огромные следы на травянистых берегах, слышим рассказы о больших гумаре, которые пасутся рано утром у приречного болота, неподалеку от текстильной фабрики, и исчезают вместе с утренним туманом. Все это обостряет наш исследовательский дух. Жажда открытий, пусть чисто любительских, не дает покоя, тем более что от нас до «Бегемотова болота» не больше пяти километров. И вот недавно Габри сообщил, что в воскресное утро его шурин, Соломон, по ведет желающих смотреть бегемотов, — ну просто так, как предложили бы в Москве съездить в зоопарк. Следопытов добровольцев оказалось человек десять — почти все мужчины нашей колонии.
Было совсем темно, когда мы выехали из ворот. Проехали по пустынному в этот час рынку, миновали ряд беленьких домиков, и наш «козел» направился по пересохшему руслу водоотводного канала к темневшему невдалеке лесу. Затем переваливаясь с боку на бок, машина сумела пройти еще несколько сот метров по ухабистому, выжженному солнцем и человеком полю и остановилась перед непроходимой стеной кустарников.
Джунгли Аббая и в сухое время года остаются джунглями. Такого сплетения корней, стволов, ветвей, лиан, колючек и паутины, как в лесу у «Бегемотова болота», я нигде в Эфиопии не видел. Несмотря на жару и сухость, в лесу то и дело попадаются небольшие, но глубокие болотца с затхлой, затянутой тиной водой. На близость людей указывают растущие небольшими группами пальмы и густые заросли папоротников. На крошечных прогалинах — акации, дикая груша, войра (дикая маслина) и множество других, неведомых нам деревьев, кустарников, трав и цветов. Чем ближе к реке, тем чаще встречаются высокие, с раскидистой кроной деревья (местное население называет эти деревья коссо), чем выше пальмы, тем мощнее лианы. Каждый квадратный метр — маленький ботанический сад со своими, часто неповторяющимися, экспонатами, но сейчас не до ботаники — пыхтим, продираемся к уже близкому Аббаю.
Слева — обширная, поросшая папирусом трясина. Высота «африканского камыша» — четыре-пять метров. Это и есть «Бегемотово болото». Много свежих следов тяжелых животных. Только следы. Бегемотов нет. Устало валимся на охапки сушеного папируса, заготовленные крестьянами для кровли хижин.
Ползем к Аббаю. Вот и широкий разлив реки. Соломон, сложив ладони рупором, кричит:
— Гумаре! Гумаре!
То ли бегемоты не понимают по-амхарски, то ли им в высшей степени безразлично наше неутоленное любопытство, но в тот памятный день нашего марша-броска мы так и не увидели ни одного гумаре. Соломон что-то сердито бормочет, Габри переводит:
— Он говорит: «Мистер много-много спал, плёха-плёха ходил. Гумаре ушел Аббай».