— Бона сэра, город на Красном море. Добрый вечер, Массауа!
КУСОЧЕК РОДНОЙ ЗЕМЛИ
Сегодня относительно прохладный день: термометр в «Савойе» показывает 37° в тени. И все же шорты и тенниска противно липнут к телу. Местные жители повязывают шеи, а иногда и животы полотенцами в них задерживаются нескончаемые струйки пота. Когда полотенце разбухает от соленой влаги, его выжимают и вешают снова.
Высокий борт «Степного» огражден жаром раскаленного железа. Ребята-одесситы с любопытством разглядывают мою размокшую от дьявольской жары фигуру, перевязанную ремнями фото- и кинокамер. Один из них вслух догадывается:
— Сколько хожу по Красному, а корреспондента бачу в первый раз.
— Вот именно, глупый мальчик, — отвечает ему кто-то. — Вам придется сматывать удочки. Разве ж можно визитировать до корреспондента с такой физиономией как у вас? За вас же будет краснеть все Черноморское пароходство.
Даже если бы под названием теплохода не было помечено название порта приписки, разве трудно его угадать, услышав этот бархатистый диалог!
— Привет, товарищи! — кричу с надрывом. — С приездом!
— Як по-русски шпаре, — удовлетворенно замечает белоголовый, загорелый дочерна парень.
По трапу сходит лоцман-югослав и представитель портовой полиции. Теперь трап занят мной и Джорджем Спиро. На последней железной ступеньке нас встречает капитан. Человеку без подданства улыбается как старому знакомому (так оно и есть), на меня смотрит с любопытством и не очень ласково. Я его отлично понимаю: заход транзитный, на несколько часов, надо разгрузиться, погрузиться, запастись водой, взять кое-что для кока, оформить коносаменты, накладные, раскладные и т. д., а тут вваливается долговязый иностранец, увешанный аппаратами, с восторженной физиономией — явно газетчик.
— Кэптин, — говорит один из матросов, — вам повезло: этот джентл говорит по-русски.
Капитан смотрит в мои черные очки:
— Чем могу?.. У меня не очень много времени, сэр, и потом знаете ли… тепло!
…Через минуту мы весело хохочем в тесной капитанской каюте, больше всех Спиро, которому капитан по-итальянски, а я по-английски объяснили «инкоровский» дебют. С жадностью набрасываемся на нарзан. Нарзан на берегу Красного моря! Пока «кэптин» и Спиро разбирают документы, а помощник капитана вручает прибывшему полицейскому сержанту паспорта членов команды, мы взахлеб обмениваемся с корабельным замполитом новостями и впечатлениями — он об Одессе, об очередном плавании, я — об Эфиопии. Через несколько минут отяжелевший от нарзана Спиро («О, это лучше, чем «Амбо» и «Донголо»»!) «отдает концы» — торопится дать указания по разгрузке. Не буду мешать морякам и я, тем более что вечером еще одно свидание с одесситами.
Вечером на мокрой, умытой из шлангов палубе «Степного» спокойно и уютно. По просьбе замполита и капитана рассказываю морякам об Эфиопии. Они в свою очередь «угощают» меня кинофильмом. Как только на палубе вспыхивает белый прямоугольник экрана, причал мгновенно превращается в просторный кинозал. Зрители — грузчики, портовые клерки и полицейские — сидят и лежат на мешках с цементом, на ящиках, на стальных переплетах подъемного крана. Жаль только, что у судового киномеханика всего лишь один фильм, да и тот… «Жених для Лауры».
Я давно уже не смотрю на переживания Лолиты Торрес, вглядываюсь в лица сидящих со мной одесских моряков.
…Как-то сын эфиопского портового дельца Брахане Мекете Георгиос рассказывал мне:
— Еще семь-восемь лет назад на ваших моряков смотрели как на марсиан, а сейчас весь 14-й склад заполнен советскими грузами — асмарские шоферы еле-еле успевают развозить.
…В конторе Мекете, как и в Бахар-Даре, как и в самых неожиданных местах на эфиопских дорогах, я снова услышал дружеское: «Русси! Давай-давай!» Подхваченное когда-то на причале от наших моряков, это «давай-давай!» пошло гулять по Массауа. Оно звучит здесь и как клич работяг, и как приветствие, и как выражение восхищения. Портовики и дельцы вроде лоцмана-югослава или Спиро не раз говорили мне о дисциплинированности ребят из Одессы, Новороссийска и Керчи, их четкой и ритмичной работе, их корректности, их хорошей любознательности. Даже темпераментный уроженец Сицилии Марио Ригано при всяком удобном случае восторженно хвалит советских моряков. Самое приятное в их словах — искренность, искренность людей, хорошо знающих каждый по-своему море, людей, которым не так уж сладко живется, как может подумать иной филистер.