Если же окажешься где-то посередине, а то и внизу многоэтажного ряда воздушных судов, то не оценишь всей прелести белой спирали. Тогда задери голову кверху и взгляни сквозь тонированный купол, покрытый пуленепробиваемым стеклом: ты увидишь пролетающее над тобой судно, чья траектория немного не совпадает с твоей. Самолет словно висит в небе почти недвижимо и заслоняет тебя от застывшего солнца. А выше – другая железная птица, что летит собственном курсом. А еще выше – другой самолет, и еще, и еще… до высот, где воздух так разрежен, что даже мощному транспортнику туда не подняться на раскидистых крыльях.
А если взглянуть вниз, на землю, то тоже увидишь самолеты; иные парят так низко, что едва не касаются кромки воды.
И подо всем этим есть некое место на земной поверхности – чаще всего в самом море, но бывает, что и на островах, оседлавших экватор, – которое на мгновение, в астрономический полдень или полночь, попадает в самый центр «временной спирали».
В небе всегда начинало казаться, что тебя осенила разгадка – все вдруг становилось ясно как белый день! – и будто бы время сдалось, отступило. И если воздушное судно входило в «спираль» и зависало там, то пилоту оставалось одно: двигаться заданным направлением; чтобы вырваться из нее, достаточно было лишь отклониться от курса. По факту же, попадая в «спираль», ты видел ее с нового ракурса, наблюдал во всем величии. Сверху ли, снизу – без разницы. Загадка оставалась загадкой.
Из-за «временной спирали» все точки земли существовали в едином моменте времени, в едином дне, в едином сезоне. Вихрь распространял по поверхности мира невидимую погрешность, меняя всеобщее восприятие времени.
Где бы ты ни стоял, наблюдая закат, в другой, самой дальней части планеты тот же самый закат наблюдали другие – к северу от тебя и к югу, к востоку и западу – все, кому было не лень взглянуть в предвечерние небеса. И когда в одной части мира наступало утро, во всех остальных частях было то же самое время суток. Ни часовых поясов, ни линии перемены дат; летишь на запад или восток – ты не теряешь времени, не нагоняешь часов; перелеты на реактивных движках не вызывают сбоя дневного ритма. Семнадцать минут второго тут, здесь и там – везде те же самые семнадцать минут.
День сменяется ночью, лето следует за весной, и где бы ты ни находился – та же самая ночь, то же самое лето. Но главное даже не в этом: никто до поры ни о чем таком и не подозревал. Да и с какой стати кому-то задумываться и сравнивать стрелки часов? Особенно если не знаешь, что происходит в другой части света.
Шли века. Наступила современная эпоха, эра путешествий. Человек стал летать, рассекая небо на реактивных самолетах, и впервые задел алчущими крыльями кромку «спирали». Ты летишь и видишь, что внизу ничего не меняется, летишь дальше, потом опять опускаешь взгляд – как будто ты не сдвинулся с места. Чудеса! Но стоит спикировать вниз, вдруг оказываешься в замешательстве – тебя обмануло чувство времени и пространства, потому что земля под тобой вдруг приходит в движение и мчится с огромной скоростью туда, куда ты и не мечтал долететь, превышая мыслимые пределы скорости, которые способен выжать из себя самолет. И опять, приземлившись, оказываешься совсем не там, где планировал быть, и выясняется, что за два-три часа полета ты пересек чуть не полмира.
Много людей полегло, и много разбилось судов в тщетных попытках добраться до сути таинственного явления. В конце концов попытки эти оставили, удовольствовавшись тем, что «спираль» поддается измерениям и математическим расчетам, а значит, в ней можно прокладывать маршруты и добираться из одной части света в другую. Ты выходил из конкретного пункта и, поднявшись до точки экваториального полдня, вливался в ряды других самолетов на нужной тебе высоте и летел там какое-то время, прочерчивая небеса белой линией конденсата. Ориентируясь по ландшафту и сверяясь с приборами, ожидая момента, который, по твоим расчетам, подведет тебя как можно ближе к точке назначения. Тогда ты сбрасывал скорость и, развернув судно носом к земле, начинал снижение поперек градусов времени.