Поскольку любого, кто командовал торговым судном, было принято называть капитаном, на «Усердной пчеле» (Industrious Вее) лейтенант Паскаль временно превратился в капитана Паскаля. Небольшое судно и его команда иллюстрировали трансатлантическую природу имперской экономики Британии восемнадцатого века. Построенная в Новой Англии, но базировавшаяся на острове Гернси в Английском канале, «Усердная пчела» представляла собою сноу с шестью пушками и грузоподъемностью, или вместимостью, всего около 120 тонн. В восемнадцатом веке этот параметр, позднее замененный регистровым тоннажем, рассчитывался по размерениям судна, позволявшим высчитать вместимость весьма приблизительно и с занижением реальной грузоподъемности. В конце января 1752 года «Усердную пчелу» сертифицировали на рейсы между устьем Темзы и Виргинией, обычно занимавшие в те времена семь-восемь недель. Из десяти человек команды двое не были британцами.[82]Для четырех членов экипажа рейс в Америку, по-видимому, стал шансом попытать собственную удачу: 5 июня 1752 года Паскаль поместил в Virginia Gazette объявление, сулившее награду за возвращение сбежавших членов экипажа. Следующие два года Паскаль занимался торговлей в колониях и вернулся в Англию с грузом табака и других колониальных товаров в декабре 1754. Среди его приобретений оказался и Эквиано, теперь уже девяти-или десятилетний мальчик, «предназначенный для подарка его друзьям в Англии» (94).
Мальчик легко поддался заблуждению о том, что страдания его уже позади:
Можно было спать на свернутых парусах, меня кормили отличной едой и обращались очень хорошо, в полную противоположность тому, что я встречал со стороны белых людей до сего времени, так что я начинал понимать, что не все они одинаковы. Через несколько дней после того, как я поднялся на борт, мы отплыли в Англию. Я все еще терялся в догадках относительно своей судьбы, однако к этому времени уже мог кое-как объясняться на скверном английском и попытался узнать, насколько это было в моих силах, куда мы направляемся. Кто-то на судне сказал, что меня везут обратно на родину, чему я был несказанно счастлив, бурно радуясь возвращению и представляя, как буду рассказывать дома о виденных чудесах. (94)
Разумеется, те, кто уверял Эквиано, будто он возвращается домой, лгали, но по иронии судьбы они оказались провидцами, ибо с той поры, как он впервые очутился в Англии, именно ее, а не Северную Америку, Вест-Индию или даже Африку, он всегда считал своим домом. Физическое и психологическое насилие, однако, быстро развеяло его заблуждение. Во время плавания «капитан, и мой хозяин, выбрал мне имя Густав Васа. Я к тому времени уже научился немного понимать его и отказался от этого имени, объяснив, как мог, что желаю называться Джейкобом, но он не согласился и с тех пор звал Густавом, и всякий раз, как я отказывался откликаться на новое имя, что я пытался делать поначалу, это стоило мне хорошей затрещины, так что в конце концов я подчинился и вынужден был принять имя, под которым с тех пор и известен» (95). Рабам нередко давали в насмешку неуместные для них имена значительных исторических фигур, таких как Цезарь и Помпей, дабы подчеркнуть их покорность воле хозяина.
Для британской публики имя Густав Васа ассоциировалось со спорами восемнадцатого столетия о политической свободе. В 1738 году правительство главного или «премьер»-министра сэра Роберта Уолпола, прибегло к установлениям Лицензионного акта 1737 года, дабы воспретить представление пьесы Генри Брука «Густав Васа, спасение родины», явно направленной против Уолпола[83]. Хотя пьеса была напечатана еще в 1739 году, в Англии ее не ставили до 1805 года, когда она наконец появилась на сцене лондонского театра Ковент Гарден (в Дублине пьеса ставилась под названием «Патриот» в 1742 году). Переиздание «Густава Васы» в 1761, 1778, 1796 и 1797 годах удерживало в центре внимания публики и пьесу, и саму тему политического рабства. Хотя в 1754 году Эквиано был неведомо, что означает имя, которое его заставили принять, но в 1789 году, будучи уже свободным человеком, он без сомнения рассчитывал на то, что читатели заметят иронию в его первоначальном сопротивлении новому имени. Как и монарший шведский тезка, он стал борцом за свободу, возглавив борьбу своего народа против работорговли.[84]
83
В начале XVIII века театр служил слабо контролируемой площадкой для высказывания самых разных мнений, в том числе революционных и антиправительственных. Лицензионный акт, действовавший под разными названиями с 1737 по 1968 годы, положил конец вольнице, учредив институт экспертов, сообщавших свое мнение лорду-камергеру, который принимал решение о разрешении или запрещении пьесы к постановке. Театральная цензура существовала и до принятия акта, но в основном занималась религиозными вопросами. Решение о постановке и тогда принималось лордом-камергером, а докладывал ему Мастер увеселений (Master of the Revels). Именно эту должность и занимал в 1737 году Роберт Уолпол, усилиями которого был принят Лицензионный акт, направленный в первую очередь против его политических противников из литературной среды, таких как Джонатан Свифт, Джон Поуп и Генри Филдинг
84
Ачебе замечает, что «Эквиано, принимая славное имя Густава Васы, несомненно стремился привнести в свое дело магию и успех шведского патриота, который привел свой народ к свободе» (Morning Yet on Creation Day, 80).