Как только я открыл крышку и взял палочки, ко мне тут же обратился сам жрец.
— Как ты доехал, чужой?
— Благодарю… Плохо.
— Что ты имел для плохого настроения?
— Я видел казнь раба.
Некоторое время было тихо, только бряцали и звенели многочисленные столовые приборы.
— А вы своих рабов не наказываете?
— У нас нет рабов.
Жрец величественно перевёл взгляд на Хашеп. И та тут же ответила:
— Да, Хаал. У них нет рабов. Они сами рабы.
Я чуть не подавился лапшой. Горячее же! А тут такие заявления?
— Чего? — воскликнул я по-русски. — Почему это мы рабы?
— Вы рабы собственных механизмов, — спокойно ответила Хашеп по-английски.
Я не нашёлся что ответить. Ибо с какой-то стороны — правда.
— Значит, вы наказываете себя? — поинтересовался жрец и сунул в пасть очередной кусок. Очевидно, беседовать с набитым ртом здесь не только не нарушало приличий, но было чем-то вроде традиции. Потому что пока я не взялся за палочки — никто со мной не заговаривал.
Кстати. Остальные хаарши, присутствовавшие за обедом, внимательно прислушивались, но никак не вмешивались.
— Мы не наказываем себя, — я судорожно пытался вспомнить английские слова и не потерять смысл. — Мы… просто живём. Общаемся, дружим, враждуем. Иногда воюем. Я не знаю, как это происходит у вас, но думаю, что точно так же. Давно и у нас были рабы. Потом оказалось, что это не… неправильно. Неэффективно. Мы отказались от рабства.
— А что вы делаете с теми, кто не может и не хочет думать сам?
Я смутился. Мне показалось, что намёк был на меня.
— Мы их учим. Объясняем, что это неправильно.
— Мы делаем то же самое, — немедленно откликнулся жрец.
— И совсем не то же самое! Мы учим… правильно! Чтобы люди поняли. А у вас… Очень, очень жестокий мир.
Надеюсь что слово violent жрец поймёт правильно. Он владеет английским куда лучше меня.
— Наш мир ровно таков, каков он есть. Он ничуть не более жесток, чем любой другой. И ваш мир, как мне кажется, даже более жесток.
— А вот этот раб, почему его никто даже не попытался спасти?
— Спасти? Мальчик, у тебя странные понятия о спасении. От чего? От того, что он уже совершил?
— Нет, от того, что с ним сделали!
— Но если его освободить от ответственности, он будет делать это снова! Ведь казнят по необходимости! И ты говорил про обучение! Это у вас так учат?
— А что он сделал?
— Ты не знал, что он сделал, но собираешься спасать?
— Он мучился! — я упрямо поджал губы. — И это было жестоко! У вас очень жестокий мир.
— Мир вообще жесток. А ты не удивляешься, что Хаашеп знает так много языков в таком возрасте?
— Ну... Удивляюсь.
— А знаешь ли ты, как этого удалось добиться?
Мы оба перевели взгляд на бурую хаарши, но та лишь облизнула кончик носа.
— Я так понимаю, что это было жестоко и больно?
— Очень, — подтвердил жрец. — Очень? — спросил он у Хашеп.
— Хаал, я не могу ответить на твой вопрос.
— Почему?
— Он не мой ученик. Он мой любимый. Я не могу.
Я воочию увидел, как «глаза потемнели от гнева». Казалось, жрец сейчас её убьёт, но сдерживается из последних сил. А Хашеп отстранённо смотрела куда-то в стену, часто моргая. Наконец жрец оторвал от неё взгляд, как будто прятал кинжал в ножны. И на меня посмотрел уже спокойно.
— В вашем мире Хаашеп заразилась пустой болтовнёй. Трепаться — много силы не надо.
— В нашем мире, — вступился я за любимую, — были волшебники, которые силой слова меняли мир.
— Тоже много ума не надо. Вон, наши злословы поговорили — и открыли доступ к вам.
— Злословы? То есть, наш мир открыли со зла?
— А что, похоже, будто он несёт добро?
Я задумался. Очень уж сложный он человек… эээ… то есть, хаарши, этот отец Хашеп. Немудрено, что его так хотели пришлёпнуть. Но он и не ожидал от меня ответа.
— Эти мудрецы решили расправиться с вершителями, призвав на них демонов. Может, их задумка и увенчается успехом. Но вершители пока что изыскивают максимум удобства и пользы из этого общения. Как и положено хорошим вершителям. Но ты, демон, соблазняешь мою дочь. К худу ли, к добру ли, это так. Мы попытались спасти её, отправили к вам, но удалось ли? Ведь она попала к тебе. Не лучше ли тебе её оставить?
Я почувствовал спазм в животе. Никогда в жизни я не думал о том, что могу оказаться злом для Хаш. А она… Она так же спокойно смотрит. Боже, как она терпела отца всю жизнь? Я бы повесился от такого «родителя».
— У вас очень жестокий мир, — я всё ещё был под впечатлением сегодняшнего дня.
— У вас ничуть не лучше, поверь мне! — когти коснулись волос и пробежали по вискам, потом по щеке. — Просто он непривычный. Думаешь, мне в вашем мире было легче?
— Не представляю, — я погладил пушистую руку и прижался к ней щекой. Ощущение непередаваемое, и с женщиной невозможное. — Возможно, что ты права. Может быть, действительно, надо просто привыкнуть.
— Не надо, милый! Папа всё правильно делает. Тебе будет очень тяжело, но ты это и так знаешь. А привыкать — не надо. Всё образуется, как-нибудь да получится.
Я ухватил Хаш за талию и втащил на себя.
— Лисонька ты моя пушистенькая… Давай сегодня не будем заниматься сексом?
— Всё правильно, любимый мой. Эту неделю я для тебя недоступна. Так и есть.
— Почему?
— Буду проходить очищение.
— От меня?
— Именно.
Я срочно захотел обидеться. Точнее, скажи Хаш то же самое ещё утром или вчера — и обиделся бы! Надо же, какие мы нежные! Как трахаться с человеком — так это мы первые, а потом, значит, мы грязные! Но сегодня случилось слишком много такого, что заставило срочно пересмотреть свои взгляды. А Хаш ещё и подтвердила всё это словами.
— Я люблю тебя и позволяю делать с собой всё, что ты хочешь. Но вообще-то это неправильно и ненормально. Если мы хотим детей — мне надо пройти очищение.
— А мы хотим? — я был уже в этом не уверен.
— Надо, Коля. Мне — надо. Конечно, я могу свернуть со своего пути и отдаться тебе полностью и безраздельно. Но тебе и самому это будет не в радость. Пройдёт несколько лет — и ты выкинешь свою игрушку, постараешься от неё избавиться. Уйдёшь к вашей человеческой женщине.
Она говорила об этом спокойно, без грусти или упрёка.
— С чего ты так решила?
— Потому что иначе и тебе придётся свернуть со своего пути. А хватит ли у тебя на это сил? Я — дочь жреца, меня учил отец, так что я знаю пределы своих сил. А ты — нет. И будем мы с тобой два безнадёжных и бессмысленных существа, зацикленных лишь друг на друге и на этой зацикленности. И оба будем страдать. И оттого, что мы обязаны друг другу, и оттого, что уже ничего не изменить.
— Почему всё так плохо? — я обнял Хаш и тискал шкуру, прижимая к себе, зарываясь носом в шерсть.
— Потому что ты так думаешь, Коля. То, что я сказала — только может быть. Но не обязательно так будет. Если следовать своему пути — всё будет не так. И мы можем быть счастливы.
— А каков он, наш путь?
— Ты хочешь, чтобы я рассказала его тебе по шагам? — она лизнула меня в нос, и я привычно сморщился. — Пойдём вместе, посмотрим, каков он. Главное — не бросать друг друга. И если я буду знать, что ты меня любишь и принимаешь такой, какая я есть — я смогу выдержать всё. Но тебе придётся очень сильно постараться. Чтобы любить не только моё тело, но и меня всю, вместе с моим прошлым, будущим, знакомыми и незнакомыми…
— Хаш, ты сейчас поразительно напоминаешь жреца. Это всё слишком сложно для меня… пока. Давай просто спать?
Я повернулся на бок и согнул колени. А Хаш улеглась сзади, окутав меня уютным тёплым одеялом. При каждом вздохе шерсть мягко гладила меня по спине. И это успокаивало, помогая провалиться в сон.
Утром Хаш не было. Уже умчалась проходить свои очищения, даже меня не разбудила… Или будила, но я не проснулся? Иногда со мной такое бывает.