Так что за вечерней трапезой мы с Хашеп добавляли в гречку тушёнку и с важным видом перемешивали получившийся продукт.
Беседа за ужином землянина не касалась, поэтому я сидел и слушал хаарши, пытаясь вычленить из разговора знакомые слова. Иногда удавалось, но в целом чужая речь и воспринималась как чужая речь.
А вечером, уже зарывшись носом в шерсть, я вдруг дёрнулся.
— Хаш! У тебя изменился запах?
Она тоже вскочила, не на шутку встревожившись.
— Коля? Ты это заметил?
— А что, не должен был?
Я опять принюхался. Это очень тяжело, даже невозможно — описать словами. Но привычный и знакомый аромат шерсти изменился.
— Ой, Коленька, прости, милый мой, любимый! Но мне пока нельзя! Хорошо?
— Да хорошо, конечно, — пробормотал я и лёг обратно.
— Ты же потерпишь?
— Что я, кобель какой? — едва слышно отозвался я.
— Я не буду от тебя уходить, хорошо?
— И не надо! Конечно, оставайся!
Хаш посмотрела на меня с такииим сомнением! Но улеглась, позволив себя обнять.
А я лежал, тискал пушистую грудь и чувствовал себя последним идиотом. Потому что реакция у меня была конкретная. И вот лежу я рядом со своей девушкой, и что-то внутри подталкивает: «Ну, давай! Давай! Ну, что она, не перетопчется? Ну, один разок!» И, что меня поражало больше всего, так это то, что я готов был поддаться! Ну, правда же, ну, что с Хашеп случится? Ведь детей у нас не будет, а если будут — мы оба будем на седьмом небе. Ну, так что, может… Может, ещё как-нибудь? Ну, может, может?..
Пожалуй, останавливало меня только одно. Точнее, два. Рядом со мной лежала не молоденькая неопытная девчушка, которая ломается по каждому поводу, набивая себе цену. Поэтому её отказ был именно отказом. И ещё. Я обещал. Кем я буду, если нарушу своё обещание? А тот, внутри, насмешливо: «Ой, да ладно! Если любит — простит! Куда она денется? А если не любит — нахрен она тебе сдалась?»
Я лежал, крепко прижимая свою любовь и терзаясь, а не предать ли её? И сам не знаю, что меня остановило.
Но вряд ли это были мозги.
— Мы решили учить тебя нашему языку.
Вот так вот однозначно. We are — это «мы». Не «я», не «они»…
— Велик ли был парламент? — хмуро поинтересовался я.
Настроение после прошедшей ночи было и так не самым радужным, а тут меня ставят перед известием, что они, видите ли, решили! А то, что я Хашеп уже второй месяц на это уламываю — это побоку, да?
— Мать Хашеп сказала, что это правильно. Я тоже так думаю. Ты, скорее всего, будешь против.
— Я, между прочим, давно Хашеп уговариваю, чтобы она начала меня учить! И даже есть некоторые успехи.
— И какие именно? — спокойно поинтересовался жрец.
Я согласен, что моё поведение было далеко от идеалов и канонов. Вообще, я вёл себя нагло и вызывающе. Да, признаю. Но дело в том, что хаал общался со мной всегда в неизменно ровном тоне, и любые мои ошибки или капризы никакой реакции не вызывали. А тут поневоле чувствуешь вседозволенность. Если бы он хоть раз напомнил о своём возрасте или квалификации — я бы, может, и притормозил бы. Но — нет! Так что сейчас мне стыдно за того дерзкого юнца, которого хаал пытался научить уму-разуму…
А ему было всё равно. Выслушав мои жалкие потуги составить осмысленную фразу, он так же ровно и без эмоций обронил:
— Я правильно помню, что ты приехал всего на два месяца, а не на две жизни?
— А что, можно за два месяца выучить язык?
— Это можно сделать за два дня. Но придётся постараться. Очень постараться. А ты не умеешь.
— Не умею «стараться»?
— Да. А я не успею научить тебя и этому тоже. Но можно воспользоваться силой.
Английское power очень ёмкое слово. Это и «сила», и «энергия», и даже «способность». Вот что он имел ввиду — насилие или способности?
— Это больно?
— Да.
Я вспомнил тот разговор за столом. Но Хашеп это прошла. И ничего мне не сказала. И ничего не говорила, типа «Если тебе предложат — ни в коем случае!». Но, может, хоть у неё спросить?
— Я могу посоветоваться с Хашеп?
— Она ничего не решает. Но, если хочешь — пожалуйста.
Это меня убедило. Значит, никаких тайных замыслов, ничего такого… А какого? Я подозревал жреца в тайных намерениях по отношению ко мне? Или просто боялся?
— Я готов.
Он заинтересованно оглядел меня, как будто впервые увидел.
— Тогда сначала иди, поешь. Поешь хорошо самой лучшей вашей еды. Потому что больше есть не придётся. Потом придёшь в малый observance зал.
— Где это?
Заинтересованность жреца тут же сменилась обычным равнодушием.
— Второе строение направо. Войдёшь — сразу налево. Обязательно используй туалет.
Я пожал плечами и отправился выполнять поручения. Самой лучшей — это какая найдётся. Какая у меня самая лучшая? Пусть будет вот это. Много есть не буду — не хочется. Посетить туалет — это хорошая мысль. Вопрос, а что делать, если оно не идёт? Посидеть, подумать о высоком… О том, что обучение языку у хаарши болезненное. Они что, учат розгами? Типа, пока не выучишь спряжения или склонения — не сядешь? В смысле, высекут так, что сидеть не сможешь? Пожалуй, в этом что-то есть. Потому что если бы нас кто-то заставил — мы бы обязательно добились результата! Но когда кто-то собирается нас заставить — мы обязательно начинаем возражать и упираться.
Я сосредоточился, но всё равно ничего не получилось. Вздохнув, я натянул шорты и расправил подол голубой мантии. Надо же, я к ней уже привык. Эдак научусь ходить и без всего остального. На хаарши эта одежда смотрится удивительно органично. Нет, всё-таки без шерсти я буду чувствовать себя голым.
В малом этом ихнем обсерванс зале меня ждало аж трое хаарши. И… Я посмотрел на это жуткое устройство для пыток и почувствовал, как по спине побежал нехороший холодок.
— Это что… Мне?
— Да, — ответил один из хаарши. — Будет больно, а ты не можешь держать ты. Оно будет держать ты.
Я ещё раз оглядел конструкцию из креплений и ремней.
— А хаарши тоже учатся здесь?
— Да. Именно так. Снимай отсюда одежду.
— Всю?
— Да. Всю.
Я пожал плечами и разделся. В конце концов, что они там увидят? Только меня. Но никто не обратил никакого внимания на моё красивое тело. Они засуетились, начали что-то готовить, в блестящую металлическую чашку типа «большая рюмка» мне налили что-то горячее и остро пахнущее. Я отпил — ууух! Ну у них тут и химия! Горячая жидкость имела вкус ядрёного химического коктейля, все сосочки на языке аж встали на дыбы.
— Пить совсем, — сказал хаарши. — И ложись сюда.
Но указал не на дыбу, а на матрасик на полу.
Пока я разбирался с вкусовыми ощущениями и последствиями приёма неизвестных мне препаратов, хаарши устроили мне сеанс массажа. Не знаю, где они практиковались до этого, но сделано было безукоризненно — они чётко следовали расположению мышц и нигде не передавили и не сделали больно. Особое внимание уделили шее и позвоночнику. Потом дали вторую рюмку, на этот раз я почти не почувствовал вкуса.
А потом наступил тот самый момент, которого я так боялся.
— Ложись, — хаарши махнул рукой на ромб с лучами, с каждой балки которого свешивались ремни.
И меня привязали. Сердце судорожно стучало пулемётом. А мысли метались стайкой перепуганных мух: это экзаменационный стенд? Не выучил — экзекуция? Или что? Почему? Как? Зачем? Зачем я вообще на это согласился? А не лучше ли сказать — всё, я больше не буду?
— Где хаал?
— Он будет был.
Пока я раздумывал над тайным значением этой конструкции, меня привязали. Сильно. Прочно. Аккуратно.
— Ходи головой.
— Что?
Хаарши покрутил головой, показывая, что он от меня хочет. Ха! Двигать головой не получалось!
— Сила! Ещё!
Я изогнул плечи. Помощники тут же подложили туда какие-то валики и я понял, что вот сейчас я совершенно беспомощен. Тут вошёл жрец.
Я впервые видел жреца в, так сказать, рабочем одеянии. И признаю — по уровню воздействия на психику неподготовленного человека оно оказывает очень мощное воздействие. Цветовая гамма, фактура тканей, всяческие прибамбасы, цепочки, колечки, какие-то ритуальные фигурки… Сразу видно — жрец! И первая моя мысль была — принесут ли на алтарь моё сердце или сразу мозги?