– Sì, sì, l’ho letto, – Саша с презрением нахмурил лоб, выражая тем самым своё отношение к прочитанному.
Боккони удовлетворенно хихикнул.
– Che ne dici? Non ti ha convinto?
– No.
– Quello di Humbert non è un amore vero?
– Ne abbiamo già parlato alcune volte. Lo sai. Per me un sentimento non reciproco non è amore.6
Раздался неожиданный громкий смех группы студентов, стоявших не так далеко, чтобы не слышать их разговор. Сашу укололо подозрение, что смеялись над его последней фразой. Если вырвать её из контекста, она была такой банальной и наивной, такой пошлой в своем хамелеонстве. Он уже покраснел от смущения за тот вульгарный смысл, в который нарядили её студенты, но тут Симона одернула их: “Allora!”7 – и, опомнившись, те разошлись, и один из давящих смех проказников прятал в карман мелкий повод для неуместного веселья.
– Ma la vita è piena di sentimenti non corrisposti, – вернул его к беседе Боккони.
– Lo so, – ответил Саша. Он мог бы добавить, что не поэтому должно было называть эти чувства любовью, но постеснялся произносить это вслух.
– A me in alcuni passaggi è sembrato piuttosto convincente.
– Beh, finché si tratta dell’interpretazione di un’opera d’arte è difficile criminalizzare un’opinione.
– In effetti …– Боккони сощурился, размышляя над Сашиными словами. – A proposito dell’interpretazione, come va il primo capitolo, l’hai finito?
– Lo finisco a giorni.8
Боккони одобрительно кивнул и обратился к Симоне. Саша опустил глаза.
Обзор литературы, которому была посвящена первая глава, давно опостылел ему. Он знал, что должен был посвящать больше времени работе над диссертацией, что нельзя было задерживать окончание докторантуры, сводя на нет старания последних лет. Ещё немного покорпеть осталось, и будет гордиться мама, будет оправдано доверие Боккони, будет и титул, который в любой стране в любое время даст право на преподавательскую работу.
И каждый день он включал компьютер, доставал из папки “tesi” файл “capitolo I”9 и с отвращением смотрел на перекрученные, напичканные чужими мыслями нестройные страницы текста. Что нового мог он придумать? Чем удивить надменное собрание заумных дураков? Они готовы были жертвовать штаны и вялить свои жизни в угоду призраку признания, а он терялся в этой гонке за соответствием капризным образцам. Когда бездеятельное созерцание написанного затягивалось до потери всякого смысла, он открывал программу для видеомонтажа и пропадал там, забывая о Боккони, об обеде, о маме, о виде на жительство, о расстоянии между его комнатой и остановкой “Улица Мичурина”, о деньгах и о билетах на футбол.
Последним появился гроза всех студентов, молодой Марко. Он был во многом, если не во всем, противоположностью Саши. Он с первого курса добивался того, чтобы остаться работать на факультете, демонстрируя профессорам свою усердную страсть к предмету. Он наслаждался точным и превосходным знанием учебников и упомянутых в сносках монографий. Он не стеснялся цитировать параграфами статьи из специализированных журналов. Он не спешил задать альтернативный вопрос, если запутавшийся студент молчал уже несколько позорных минут. Он холодом своего голубого взгляда хоронил агонизирующую способность экзаменуемого хоть что-то вспомнить.
Саша же в последнее время почти не смотрел в глаза опрашиваемых им студентов. Их унижение через мольбу о помиловании сушило ему душу. Одинаково широкие зрачки, прыгающие от продажности к беспомощности, от неуверенности к зависимости были так далеки от надменно зевающих глаз, которыми те же студенты смотрели на него, когда Саша читал им лекции. За их двуликую сущность он не любил студентов. Редко попадались цельные личности, будь то неисправимые подхалимы или несгибаемые гордецы.
И всё же Сашина профессиональная этика помогала ему купировать собственную неприязнь к экзаменуемым, не позволяя ей влиять на объективность оценки. Избежание зрительного контакта помогало сосредотачиваться на (а) анализе полноты ответа, (б) употреблении точных терминов, (в) последовательности изложения. Слабонервным он делал скидку на сбивчивость. Поощрял истинных умниц преждевременным прекращением допроса. Игнорировал узорчатое пустословие, равно как и убедительные, но выходящие за его круг знаний, дополнения к ответу.
– Buongiorno, – сказал он первому студенту, садившемуся напротив. – Libretto, per favore.10
Первого студента звали Таддео Массимо. Саша записал его фамилию на сложенном по обыкновению вдвое белом листе бумаги, где отмечал данные им оценки перед тем, как занести их в официальный реестр.
6
– Да, да, читал. – И что ты скажешь? Убедительно? – Нет. – Гумберт любит не по-настоящему? – Мы уже как-то говорил и на эту тему. Ты помнишь? Я не считаю любовью неразделенное чувство. (итал.)
8
– Но в жизни много неразделенных чувств. – Я знаю. – Мне в некоторых местах он показался очень убедительным. – Ну, пока речь идет об интерпретации произведения искусства не стоит криминализировать чужое мнение. – Конечно… Кстати, об интерпретации, как продвигается твоя первая глава? – На днях заканчиваю. (итал.)