Стал я с дьяконицей советоваться.
И она впала в размышление... уж очень хочется ей меня попом видеть, да только верить боится.
Приходит Христофор, а я к нему в упор:
-- Макарий есть?
-- Есть, -- смеется.
-- Трудно?
-- Умному человеку раз прочитать.
-- А еще какие науки требуются?
Стал он мне перечислять, у меня глаза на лоб полезли.
-- Литургика, гомилетика, дидактика...
-- Все равно, -- кричу, -- тащи!
Засел я за книгу, долбил, долбил, в голове туман стал. Слова все какие-то, натощак не выговоришь, никогда и не слыхал таких. Начал я с дьяконицей своей точно по-турецки разговаривать: пущу, пущу в нее такими-то словами, чтобы, значит, лучше запомнить, перед владыкой не сконфузиться, а она только глазами круглыми смотрит.
-- Я бы, -- говорит, -- тебя не то что в попы, в протопопы посвятила, такой ты у меня умный!
А мне и лестно.
Собрался я по осени. И Христофор со мной увязался. Выехали очень торжественно, дьяконица плакала и благословляла. Однакоже отошел я от дьяконицы, и напал на меня прежний стих... точно с цепи сорвался. Пи-и-ли мы дорогой... сказку вам, не совру, друг друга не узнавали, лики обоюдно, как в тумане, мерещились. И то сказать, страшновато мне было, оттого и впадал в забвение. Однакоже, приехав в город, подтянулся я, приоделся, медаль прицепил и отправился в архерейский дом. По пути на базар зашел. До базара прост шел, с базара нагружен доверху.
Встретились духовные, смеются.
-- Али, -- говорят, -- дьякон, с охоты идешь?
-- Еще только, -- говорю, -- отправляюсь на охоту.
-- На попа охотишься?
А один знакомый священник посмеялся так-то, потом со строгостью говорит:
-- Уж очень ты, дьякон, в открытую идешь: такое дело тайности требует. Спрятал бы...
-- Под полу, -- говорю, -- не спрячешь, все равно видать, к тому же дело живое: кричать начнет!
-- Хоть иди сторонкой, -- советует, -- а придешь -- в темном месте спрячь. А то на тебя там и руками замахают!
Пошел я задворками, через сад прокрался, в темный коридор, как вор, проник.
Оттуда к секретарю.
Старичок седенький, борода длинная, как у угодника, сам кости да кожа, смотрит на меня и тихим гласом спрашивает:
-- Что вам, отец дьякон, угодно?
-- Так и так, -- говорю, -- к владыке.
-- По каким делам?
-- Экзамен держать на попа желаю.
Глаза у него очень большие сделались.
-- Да вы, отец дьякон, с ума сошли, -- говорит. -- Тут у нас студенты семинарии годами в псаломщиках служат.
-- То, -- говорю, -- люди умудренные, а я простец.
-- Так что же из того?
-- А то, -- говорю, -- у меня для вашей милости в коридоре два гуся припасено... из доброго к вам расположения. Скушно им там в темноте-то, не возьмете ли на кухонку?
-- Это, -- говорит, -- дело двунадесятое... можно, можно.
Подобрел старичок-то, стул мне пододвинул:
-- Расскажите, как и что.
Стал я ему рассказывать, какие знания имею и какие предметы проходил, а он смотрит испытующе, потом же тихим гласом вопрошает:
-- У вас этих... предметов-то... только два и было?
Я думал, что он о науке спрашивает.
-- Каких, -- говорю, -- предметов?
-- Гусей-то?
-- Нет, -- говорю, -- еще два припасено... на всякий случай.
-- Вот это отлично. Ступайте-ка к духовнику... очень он всякую птицу любит. Мы с двух сторон на владыку-то! И устроим ваше дело. А уж с остальным сами справляйтесь... касательно экзамена-то.
-- С этим-то справлюсь, -- говорю.
Проводил он меня вежливым манером до двери, а потом и в коридор, а сам все шуметь не советовал. Пошел я тихим ходом, коридорами подземными, на задний двор, во флигель к духовнику. Иду, ног под собой не слышу, радуюсь: выгорает мое дело! Даже гусей поглаживаю.
-- Ах, вы, -- говорю, -- мои заступники!
Встретил меня духовник ласково, поговорил что-то с гусями, сейчас же каждому имя дал, запер их в пустую комнату, меня в зальцу пригласил. Рыжий он такой, кудрявый, даже глаза золотистые, а сам маленький, суетливый. Выслушал он меня, заспешил, забегал, ряску надевает, бормочет скороговорочкой:
-- Побегу, побегу сейчас, сейчас побегу!
Посмеивается, помигивает:
-- Устроим, устроим... а вы в приемную пожалуйте.
И впереди меня бежит-бежит, семенит, далеко ушел, обернулся, сделал руку трубой, шепчет во весь двор:
-- А за гусей спаси-и-бо...
Вошел я в приемную, замешался среди духовных, жду. А сердце во мне колотит, как колокол в большой праздник... и страшно мне и радостно! Косятся на меня духовные, подходят, спрашивают:
-- По суду, что ли?
Еще другие подошли, и те тоже:
-- По суду, что ли?
Удивляюсь, и чего это им суд дался, даже обозлился, однакоже дух во мне веселый, и шучу я: