Приехала милиция. Меня провели в какую--то коморку, где я долго и обстоятельно отвечал прибывшему оперативнику на вопросы, набившие за последние полчаса большую оскомину. В завершение нашей беседы я с удивлением подписал целых три листа со своими пояснениями. А под конец пришла семья, которая нашла на перроне мой пакет с конспектами и зачёткой. Видимо похитителей не впечатлили мои брайлевские рукописи. А вот всё остальное уехало в неизвестном направлении.
-- Ну, собирайтесь, -- произнёс оперативник, складывая свои бумаги.
-- В отделение?! -- запаниковал я, с ужасом представляя, с какими трудностями буду выбираться из совершенно незнакомого места.
-- Зачем в отделение? -- вздохнул милиционер, хватая меня чуть ли не борцовским захватом под локоть. -- Довезём до места. В общежитие.
На радостях я так и уехал в халате, шлёпанцах и с суковатой веткой вместо трости.
В общежитии, узрев меня в столь экстравагантном одеянии, народ попадал со смеху. Нет, конечно, мне сочувствовали, но, глядя на мой "маскарадный наряд", мало кому удавалось удержаться от улыбки, а то и от откровенного хохотка. И я смеялся вместе со всеми. Тогда, в общежицких родных стенах всё уже казалось забавным и смешным. Когда же стало известно, что я наконец-то сдал экзамен, да ещё на отлично, с меня потребовали "банкет". Я был не против.
За спиртным сбегали быстро, и уже через каких-то полчаса наша дружная компания сидела на улице за столом, где днём обычно играли в домино, а вечером собиралась молодёжь, с вином и песнями. Мои соседи по комнате, верные мои друзья и товарищи, как водилось в таких случаях, извлекли на свет свои музыкальные инструменты -- Андрей Ли принёс свою видавшую разные виды шестиструнную гитару, а Шурик Остапчук достал свой боевой баян -- и мы, не спеша под "Три семёрочки", пели "Я московский озорной гуляка...", "А ты опять сегодня не пришла...", "Пока не меркнет свет, пока горит свеча..." и прочее, прочее, прочее... О чём напевала нам виноградная лоза, о том, чего жаждали наши души,
-- О-о-о! Мужики, здорово! -- раздался со стороны конторы тягучий и хмельной голос. По аллее, ведущей прямо к нашему столу, шёл Володька Желудько, ещё один из обитателей нашего общежития. По его протяжному "о-о-о" и неуверенной шаркающей походке было ясно, что товарищ наш возвращался, как говорится, "на кочерге". Он неуклюже плюхнулся на скамейку рядом со мной.
-- Мужики! Наливай! У меня сегодня праздник! -- радостно сообщил он и, восторженно восклицая: "Этц-этц-этц", в танцевальных движениях задвигал плечами и заёрзал задом.
Мы налили и поинтересовались, в чём дело?
-- Ой, мужики! Щас рассска-ажу, -- слегка заикаясь, произнёс он и залил в себя горячительное.
-- Угораздило нас с Толяном пойти этой ночью на птицефабрику, - начал он, переведя дух. -- Идём уже обратно. Идём по дороге. И надо же! Догоняет нас ментовский УАЗик. Останавливаются, проверяют. А у нас!.. Курей целый мешок. Понятное дело, взяли. Ещё, как на зло, это менты из комендатуры оказались. Толян-то на химии. Привезли нас к себе. Взял каждый ментяра по курице, да, как давай нас ими охаживать. Пера! До потолка! Вы не представляете! -- залился он смехом. -- Как снег зимой идёт, так там пух по всей комендатуре летал. Но больно. У меня всё тело в синяках.
Он попытался вытянуть из брюк рубашку, желая, по всей видимости, продемонстрировать нам полученные побои, но запутался и бросил.
-- Короче, отпустили нас. Курей себе оставили, а нас отпустили, -- блаженно улыбаясь, завершил он.
Мы налили ему ещё полстакана, после чего он закачался -- взад-перёд, словно китайский болванчик, затем, не в силах сидеть ровно, опустил свою хмельную голову на стол и затих.
Наши посиделки продолжались своим чередом. Я пил вино, подпевал нашей дружной компании, хлопал комаров и ощущал, как затихшие было сегодняшние впечатления снова начинают шевелиться и распирать меня изнутри. Я прислушивался к ним, и всё, происходящее вокруг, казалось незначительным и мимолетным. Как же! Ведь сегодня со мной произошло, можно сказать, необыкновенное чудо. Необыкновенное происшествие, которое затеплило в моей душе огонёк большого чувства.
Вы знаете, есть восторг предвкушения, чувство невероятных эмоций, большого адреналина, когда хочется биться на поединках, плыть через моря за аленьким цветочком, идти вперёд, побеждать всех и вся, и всё это только лишь для того, чтобы добиться благосклонности своей принцессы. А есть восторг тихий. Я бы сказал, спокойный, безмятежный, не заметный что ли. Восторг осознания. Когда совершать подвигов уже не надо, когда твоя избранница подарила тебе свою благосклонность, и это пока ещё только ваша тайна. И ты, отмеченный этой тайной, сидишь, словно индийский гуру, преисполненный великой мудрости, и снисходительно взираешь на бестолковую суету вокруг тебя всех тех, кто не постиг этих вершин.
Вот таким гуру и сидел я... Или все же нет... В отличие от индийского мудреца мне недоставало силы воли удержать всё в себе. Меня так и подмывало поделиться случившимся со своими друзьями. И вот, когда мы со всех сторон обсудили историю Желудько, а Андрюха отложил в сторонку гитару, я не выдержал и всё рассказал.
Меня слушали с интересом. Андрюха то и дело восклицал:
-- Ну, ты даёшь!.. Молча?! И ты пошёл?.. Стройненькая!.. Ну, ты даёшь!
Было видно, что мой рассказ потряс его до глубины души. Когда же я закончил, он в очередной раз переспросил:
-- Ты так и не знаешь, кто она?
В ответ я предположил, что возможно это была девушка Надя, секретарь или ассистент на кафедре.
-- Ну, ты отчаянная голова! -- воскликнул он.
-- Тьпррррррру-у-у", -- подал из-под мышки голос Желудько. Затем он распрямился, тяжко вздохнул и многозначительно сказал: -- Во как оголодала баба!
Почмокав немного губами, словно пробуя на вкус произнесённые слова, он снова уронил свою голову на стол. В разговоре возникла пауза. Потом, словно осмыслив сказанное, и с ним соглашаясь, Андрюха многозначительно протянул:
-- Ну-у-у...
И это "ну-у-у" перевернуло всё в моей душе. Забаламутило, замутило, оставило неприятный осадок. Пропало светлое настроение. Исчезла та радость, которую я лелеял целый день.
Вида, конечно, я не подал, но я был не доволен и сердит. Я сердился на Желудько, что так, некстати, очнулся из своего хмельного забытья. Я-то думал, что он спит и ничего не слышит. Сердился на Андрюху за его "ну-у", за то, что не понял моего настроения. А главное, я сожалел, что вообще рассказал эту историю, что теперь её каждый может толковать так, как захочет, расписывать своими красками, не теми, в которых чувствовал её я. Но увы, слова были сказаны, вечер безнадежно испорчен.
Некоторое время я ещё посидел для приличия, а затем ушёл в комнату. С улицы раздались громкие восклицания и девичий смех. К оставленной мною компании присоединились новые участники. Вечер продолжался, но уже без меня. Было, конечно, обидно. Как ни как, а причиной сегодняшних посиделок был я, моя удачная сдача экзамена, завершение летней сессии. Но, как обычно это бывает, веселье продолжалось, и никто уже не вспоминал о поводе, собравшего всех.
Я лежал на кровати. Лежал и думал о словах Желудько. Не уж-то так оно и есть? Конечно, если отбросить в сторону все мои романтические фантазии, то трудно было найти другое рациональное объяснение произошедшему. И пьяный Желудько казался убедительным и неопровержимым. Ну, допустим, понравился я Наденьке, но это же не повод, чтобы вот так сразу отдаться мне в подъезде. А почему бы и нет? Если понравился. Но вот эта дурацкая молчанка. Выходило, что она не хотела быть узнанной. Почему? Неужели продолжение даже не предполагалось?! Или, может, это простое любопытство? Что-то сродни того интереса, который она выказала к брайлевскому письму. Ну, уж это совсем абсурдно. Тогда, что получается, прав Желудько. А быть может, это была все-таки другая девица? У неё болело горло, и она не могла разговаривать. Ну да, ну да! У неё болело горло, она не могла спросить, как меня зовут, обменяться адресами, договориться о новой встрече, а поэтому просто отдалась и всё. Опять Желудько со своей правдой жизни! А быть может, таким образом, меня пожалела какая-нибудь впечатлительная гражданка, подала, так сказать, своеобразную милостыню. Пусть, мол, слепой порадуется. Нет, нет! бред какой-то! Не может такого быть. А значит опять Желудько...