Но были у нас и развлечения. Зимой 1934 года моя мать взяла меня в Вашингтон. И я, наконец, увидел, что такое действительно плохая погода… но мне она понравилась. У нас были коньки зимой и ролики летом. В Вашингтоне лето — это такой ужас, что его нельзя выразить словами. Я думаю, этот ужас извратил мой разум — извратил его вместе с тем фактом, что нам было не где жить. Мы жили у друзей. Почти два года. Мне было не очень хорошо (а какой семилетка скажет, что ему было хорошо?) и поэтому меня отправили в специальную школу для «трудных» детей. Я был «трудным» в том смысле, что я боялся есть. Обычная школа не могла со мной справиться — я худел с каждым днем, и никогда не ел ни горошины, когда все остальные ели. Тем не менее, мой литературный талант начал проявлять себя в виде поэзии. Я написал свое первое стихотворение:
Это стихотворение было радостно принято в Родительский день, и мое будущее было предрешено (хотя, конечно, тогда об этом никто не знал). Потом был длительный период, когда я ничего особенного не делал, просто ходил в школу — которую я ненавидел — и занимался своей коллекцией марок (которая все еще у меня), плюс еще делал то, что делают обычно мальчишки — играл в шарики, кэпсы, читал свежие комиксы. Десять центов в неделю, что выдавались мне на карманные расходы, шли сначала на сладости, а потом на комиксы. Комиксы у меня изымали взрослые, в надежде, что этот литературный продукт очень скоро исчезнет. Они не исчезли. И еще были тут эти газетенки, что выходили по воскресеньям и рассказывали о мумиях, оживающих в пещерах, затерянной Атлантиде и Саргассовом море. Эта газетенка называлась «Америкэн уикли». В наши дни эти байки считаются «псевдонаукой», но тогда, в тридцатые, мы верили в них. Я мечтал открыть это Саргассово море и все корабли, что потерялись там: их остовы, возвышающиеся реи и сундуки с пиратским золотом. Сегодня я понимаю, что был обречен на неудачу, поскольку само Саргассово море не существует, или не захватило достаточно испанских пиратских кораблей с золотом. Вот и конец детской мечте.
Где-то в 1939 моя мать взяла меня обратно в Беркли и у нас в доме появились кошки. Мы жили в том районе Беркли, где, в те времена, почти никто не жил. Вокруг копошились мыши вместе с кошками. Мне стало казаться, что кошки составляют необходимую часть любого дома — сегодня еще более уверен в этом (у нас сейчас две, но кот, Уиллис, стоит по крайней мере пятерых обычных котов (я к этому вопросу еще вернусь)).
И, примерно в это же время, я открыл для себя фантастику. Это казалось тогда не очень большой проблемой — мое жадное желание прочесть все книжки о стране Оз. Библиотекари мне говорили, что у них в библиотеках «не хранится столько фантастических книжек», они считали, что книги о стране Оз приведут ребенка в мир фантазий и помешают ему хорошо адаптироваться к «реальному» миру. Но на самом деле, мой интерес к книгам про волшебную страну Оз был началом моего увлечения фэнтези и, в конечном итоге, научной фантастикой.
Мне было двенадцать, когда я впервые прочитал научно-фантастический журнал… он, по-моему, назывался «Стирринг сай-енс сториз» и вышло всего четыре номера. Редактором был Дон Уоллхайм, который позже (в 1954) купил мой первый роман… и потом еще несколько. Я нашел этот журнал случайно; я искал научно-популярный журнал. Я был удивлен — истории о науке? Я сразу же увидел эту магию, которую раньше находил в сказках — но эта магия теперь была связана не с волшебными палочками, а с наукой, эти истории происходили в будущем, где, как мы знаем, наука будет играть все большую и большую роль в нашей жизни. Это время пришло, но я не очень-то этому рад. В любом случае, я считал, что магия — это наука, а наука (будущего) равна магии. Я все еще так считаю, и наша идея тогда (мне было двенадцать, помните?), что наука будет играть все большую роль в нашей жизни — была верной, к лучшему или худшему. Я считаю, что наука в будущем поможет нам. Но я также считаю, что по большому счету эта наука грозит нам опасностью, со всеми этими водородными бомбами. Но наука спасла больше жизней, чем отняла; нужно помнить об этом.
211
Стихотворный текст Виталия Калашникова (не очень точно с точки зрения перевода, но зато в стихах —