— А чего ты тут сидишь?
— Они сюда не сунутся. В этот микрорайон.
— Чего это?
— Боятся. Здесь же Белогорские живут, вон в том доме, — Женька указал на противоположную девятиэтажку, серую с желтыми полосками, — а в этом доме, соответственно, живут твои родители.
— Ага, я примерно знаю их точный адрес. Иногда я у них ночую. Отличные ребята.
В этот момент Женька смачно плюнул кровью на бетон. Судя по звуку, он наконец-то выплюнул погибший в бою зуб. Костя брезгливо фыркнул.
— Я в соседний подъезд сунулся, — продолжил свой репортаж Женька, — но меня бабки прогнали, сказали, что я слишком грязный и выгляжу как бомж.
В этот момент Костя набрал нехитрый код от домофона и открыл подъездную дверь. Из подъезда сразу потянуло теплом и прелой картошкой.
— Пошли ко мне, хоть морду умоешь.
— Не пойду я, — заупрямился Женька, машинально натягивая капюшон. — На хрен надо!
— Погоди, ты что, боишься моих родителей? — удивился Костя.
Женька еще пуще съежился и прикрыл кулачками часть лица, которую не захватил капюшон.
— Серьезно, боишься? Успокойся, они тебя не сожрут. Они не питаются падалью.
11
Костя пожалел, что их квартира была на восьмом этаже: поездка в лифте с оборванцем Женькой, от которого трупно воняло, казалась бесконечной, как бразильский сериал на Первом канале, тот самый «Нежный яд», например, — эти сериалы очень любила мама и терпеть не мог папа. Папа любил криминальную хронику на НТВ — мама же от нее вешалась. Иногда между родителями возникали непреодолимые противоречия. Противоречия закончились, когда подрос Костя и в семью Григорьевых просочился канал MTV — родители сначала попробовали объединиться против Кости, выступив единым фронтом, как Антанта, а потом смирились и купили Косте персональный телевизор.
Женька, прикидываясь ветошью, вжался в угол, будто его тут и не было.
— Так, — скомандовал Костя, когда они наконец-то зашли в квартиру и Женька остолбенел, видимо, не зная, что дальше делать — разуваться или нет, — сначала идешь в ванную мыться, а то ты как бомж. А я тебе шмотья накидаю пока. Возьмешь в ванной батин халат синий, он на полотенцесушителе висит.
Тут Женька наконец-то разулся — и да, лучше бы он этого не делал.
— Блин, тебя проще целиком в стиральную машинку запихнуть, — попытался пошутить Костя, но увидел лишь испуг в круглых Женькиных глазах. — Иди мойся.
— Да здравствует мыло душистое и веревка пушистая! — жизнерадостно воскликнул Женька.
Родителей дома не было: отец был в своей фирме, он в тот год появлялся дома, только чтобы поспать, а у мамы тогда еще был магазин бытовой техники, и она тоже редко бывала дома; как она успевала еще и готовить, а также содержать в порядке квартиру, для Кости оставалось загадкой — вернее, он в свои тринадцать об этом не задумывался. С уборкой иногда помогала приходящая домработница тетя Оля, славная женщина из Приднестровья, а вот готовила мама сама.
Костя обнаружил в холодильнике целую кастрюлю гадости, которую он не ел, — отвратительного супа рассольника — и решил, что можно будет подогреть суп и накормить Женьку. Поставил кастрюлю на плиту, а сам ушел в спальню, где выгреб из шкафа кучу старых вещей, а потом вывалил эту кучу на пол. Все это были дорогие вещи. Часть из них привезла мамина подруга тетя Света, у которой был небольшой магазинчик барахла, и она моталась то в Екатеринбург, то в Москву на «Черкизон», а то и в Турцию, умудряясь находить неплохую одежду — чутье у нее было как у музыкального продюсера, который умеет с двух нот определить будущую звезду. Была эта Света довольно симпатичной по меркам девяностых — миниатюрная блондинка с бровями, выщипанными в ниточку, — впрочем, мама, брюнетка, выглядела ничуть не хуже, и вместе они могли бы составить какой-нибудь попсовый дуэт и покорять Россию с очередной песней про «америкэн боя» — было им тогда чуть за тридцать. У мамы, правда, слуха не было, хотя кого в те годы волновали такие мелочи. Но увы, это были две суровые бизнес-леди, не склонные сентиментальничать.
Костя, набрав мешок первоклассного шмотья, победоносно вернулся на кухню. Суп в кастрюльке на плите уже радостно булькал. Вскоре на пороге появилась странная человеческая конструкция в огромном халате на тонких ножках — отмытый до неузнаваемости Женька.
— Приветик? — удивленно произнес Костя.