Не убирая руку со лба Ника, пастор открыл книгу и начал громко читать что-то на латыни. Ник заметался под его рукой, пытался сбросить её, но не мог к ней прикоснуться, словно боялся обжечься. С его уст слетал всё тот же многоголосый крик, который становился то громче, то тише. И вот мой друг открыл глаза.
В его глазах была бездна. Мне показалось, что зрачок полностью занял собой весь глаз, миндалевидная пустота не блестела в сиянии свеч, не имела формы. Губы Ника окрасились в яркий алый оттенок, словно были обагрены кровью. Повернув голову, он посмотрел на меня сквозь завесу тёмных волос и сказал всё тем же многоголосьем, вычленяя каждое слово:
- Что здесь делает она?
Прервав молитву пастор оглянулся и прокричал:
- Не разговаривайте с ним, мисс Фаулер! Это не Николас, это не он! Но демон не должен был вас заметить, если только бы вы с ним не заговорили!
То, что передо мной сейчас я не Ник, я уже поняла. С телом моего друга творилось что-то жуткое, оно почти утратило привычные черты: скулы заострились, а лицо вытянулось, приобретя меловой оттенок. Чернота в глазницах проложила по лицу узор из подтёков и пятен, перемещаясь на скулы и вниз, к губам. Пальцы заострились и удлинились, словно на каждом выросла ещё одна фаланга. Вся его фигура была фантасмагорической и страшной, но ещё страшнее были его слова и голос, которым он их произносил:
- Ты можешь даже не пытаться, чернорясый. Со мной сможет совладать только он, а не ты.
Пастор сжал голову Ника так сильно, что костяшки пальцев побелели как снег, в другой руке он держал открытую книгу. Он молился твёрдым, тихим голосом, отчётливо выговаривая слова и смотря лишь на Ника, который лежал на полу, уставившись вверх своими тёмными глазницами, а тело его дрожало, словно в ознобе, мышцы сокращались и расслаблялись. Внезапно резким движением длинной, бледной руки Ник сбросил удерживающую его ладонь и одним рывком встал, будто неведомая сила подбросила его вверх. В страхе я отпрыгнула назад и прислонилась к самому столу, где стояла пасторская кафедра.
- Ну же, позови его! Ты знаешь, что эти словеса не действуют на меня, это для низшего чина, для мелких и слабых. Я достоин того, чтобы сразиться с ним, зови его, ну же!
Ник почти кричал, и спиной я ощутила, как стол за мной задрожал, словно кто-то его тряс. В такое же движение пришли ближайшие к нам скамьи: по нескольким первым рядам пошла рябь, дерево гулко застучало о каменный пол. Пастор продолжал молиться, сжав двумя руками книгу и немного повысив голос. В нём не было ни паники, ни страха, только надежда.
Ник начал двигаться к нам.
- Прекрати это. Ты сам знаешь, что твоя вера недостаточно сильна. Твоя вера в него, - Ник указал пальцем вверх и криво усмехнулся, - ничто в борьбе со мной. Ты можешь бороться лишь другой стороной. Так зови его, я хочу его видеть!
Крик того, кто находился передо мной, был поистине оглушительным, и я, словно в том самом сне, зажала уши руками. От его голоса и его вида во мне начало шевелиться что-то глубинное, доселе тайное. Словно внутри меня долго-долго спала свернувшаяся змея, но сейчас она начала, кольцо за кольцом, расправлять сильное тело и готовиться к прыжку. Кончики пальцев онемели, так бывает, когда отлежишь руку, а потом их сильно закололо и запекло, будто я окунула их в кипяток. Я схватилась за край стола, чтобы не потерять сознание, но рук почти не чувствовала.
В этот момент пастор Нокс вытащил бутылочку со святой водой и плеснул жидкостью Нику, точнее тому, кто скрывался за его плотью, в лицо. Ник увернулся и поднял руку, тонкую, гротескно вытянутую, и с силой толкнул воздух. Пастор отлетел на добрый десяток футов вправо, чудом не снеся вазы с лилиями. Чёрной вороньей тенью он опустился где-то в темноте у стены, тело мешком с мукой осело на холодный пол. Но броситься к пастору, чтобы хоть как-то помочь, я уже не смогла. Едва я успела вскрикнуть, Ник оказался возле меня.
Его лицо было в паре дюймов от моего. Он смотрел мне в глаза густой чернотой, которая была бесконечной и пустой, но вместе с тем я видела в ней сонмы существ, которые живут во тьме и сами есть тьма. Они шевелились в этой бесконечности и пустоте, недовольные своим заточением, от того двигались лихорадочно и озлобленно. Я смотрела на легион, а легион смотрел на меня.
Всё в церкви – убранство, вазы с лилиями, скамьи с мягкой обивкой и утварь, - тряслось мелкой дрожью, издавая тревожный, давящий уши перестук. На его фоне голос Ника (Господи, да в нём ничего от Ника не осталось!) звучал особенно громко, пронзительно: