Мне вернули мою жизнь назад.
И пусть теперь он вынужден скрываться от людей, зато он рядом. Через несколько лет его можно будет выдать за одного из учителей. Он много читает, и мало какой учитель, пусть даже получивший специальное образование, сравнится по уму с моим сыном. Это не та жизнь, о которой он мечтал, но она в разы лучше той, которой он жаждет жить. Здесь безопасно, тихо, Винсент забыл про меня и своего сына. Лишь бы это забвение продолжалось как можно дольше.
Поначалу мне хотелось написать ему об этой девочке, Беатрис Фаулер. Её странный дар, так внезапно проявившийся, непременно заинтересовал бы его: не так часто можно встретить семнадцатилетнюю пансионерку, которая усмиряет одержимых. Я пыталась предостеречь её, я сделала всё, что могла, но раз её сила растёт, мои слова пропали даром. Возможно, если бы внимание Винсента перенеслось на неё, он бы забыл о Николасе и Валентине, заполучил бы новую игрушку в армию экзорцистов. Но я боялась, что он заберёт и Николаса. И мне было жаль её. В её синих глазах я видела что-то, напоминающее мне меня много лет назад. Что-то неуловимо знакомое, будто смотришь сон о детстве, видишь в нём себя и в то же время не себя. Эта робкая и тихая поступь, нервность тонких пальцев с перламутровыми ноготками. Пусть же это будет моей местью ему. Я решила, что постараюсь защитить девочку и сохраню её тайну так долго, сколько это будет возможным. Он не получит её. Она научится контролировать свою силу, уедет как можно дальше отсюда, где он не сможет достать её, и обретёт счастье.
*Glover (англ) – перчаточник
Тристан
Как только я вышел за порог, волна ярости затопила моё сознание, затмила взор и заставила до хруста сжать кулаки. Он бросил меня, отрезав все пути к ордену. Креденце как будто бы смирился с его уходом, он не говорит о нём, не упоминает его имя, всем своим видом показывая, что и без Валентина орден процветает, подумаешь, одним экзорцистом больше, одним меньше. Будто и не было тех лет, когда Креденце с чем-то, похожим на тайное обожание, следил за Валентином, прислушивался к каждому его слову. Но я знаю, уж я-то знаю, как пристально наблюдал за Валентином Креденце, смотрел на него со страхом и гордостью. Господи, да он на сына своего никогда так не смотрел!
Но вот я с его отсутствием не смирился, и, несмотря на то, что он иногда пишет мне, отправляя письма на постоялый двор на имя мистера Найта*, сообщая о своих передвижениях по Англии и рассказывая об особенно интересных случаях в экзорцистской практике, мне не хватало этой жалкой подачки внимания. Мне нужен был мой друг, учитель, пастырь, брат. Единственный человек, который понимал меня и принимал. Для остальных я был лишь его тенью, да я и сам ощущал себя ею. А что есть тень без предмета, которому она принадлежит?
Есть люди, преимущественно аристократических, голубых кровей, которых всегда тянет завести себе какое-то существо для того, чтобы о нем заботиться. Кошечку, собачку, брошенного ребёнка. Черни ни за что в голову не взбредёт прикармливать кошку или собаку, если только в доме мыши не ходят по голове или воры не стучат в окна. Только у родовитых экземпляров есть тяга к тому, чтобы обзавестись какой-нибудь бессильной и зависимой тварью и опекать ее, прикармливать. Вот и Валентин вечно стремится окружить себя сирыми и убогими, которым нужна помощь. Растить их, учить-наставлять, а потом бросить на произвол судьбы. Католическая шлюха со своим щенком, потом я, теперь испуганная растрепанная девчонка. Только вот тварь не всегда готова расстаться со своим хозяином. Если Изабелла и ее ненаглядный сынок легко отказались от него, то я до сих пор не могу простить этого отторжения. Я прекрасно помню, как он относился ко мне прежде, что был ему братом и другом. Как можно просто так вычеркнуть брата и друга из своей жизни?