Вот только мистер Нокс представлял собой равнодушную глыбу льда, даже глаза его казались ледяного цвета. На нём была простая чёрная рубашка, а не балахон или мантия, он был молод и повязывал волосы лентой, а не распускал по спине, как мог бы делать маг или алхимик. За ним всегда тенью следовал молодой мужчина примерно его возраста, который зыркал на меня чуть злобно и недоверчиво. Лишь став старше я понял, что Валентину и Тристану в то время было лет пятнадцать-семнадцать, но мне они казались взрослыми мужчинами, которые были настоящими экзорцистами и помогали людям. Я хотел стать таким же, нет, не таким же, лучше. В то время Тристан едва научился уживаться со своим демоном, а Валентин готовился к рукоположению, которое грозило ему через несколько лет, читал Писание и знал досконально все колена Израилевы вплоть до последней служанки с приплодом и мог бы цитировать «Книгу общественного богослужения*» с указанием номера страницы и строки.
Отец с интересом наблюдал за нашим знакомством. Он переводил взгляд с меня на равнодушного Нокса, словно ожидал от него какой-то небывалой реакции, но Нокс взирал на меня как на обычного мальчика с улицы. Конечно, меня это покоробило тогда: я ведь считал себя особенным.
-Ты что-то чувствуешь в нём, Валентин?
Валентин подошёл и положил руку мне на плечо. Я ощутил внутри какое-то едва заметное шевеление, словно где-то в груди лопнули крошечные пузырьки воздуха. Интересно, а что же почувствовал он?
- Пока ничего. Даже если у него и есть дар, пока он дремлет. Его нужно развивать.
Но я поймал на себе его заинтересованный взгляд. Не такая уж он и ледышка, этот мистер Нокс. Может быть, мы с ним ещё и подружимся.
- И с чего бы ты посоветовал начать? Теория, практика?
Странно, что мой отец, такой самоуверенный, такой умный, спрашивает мнения Валентина Нокса. А ведь на отца даже самые старые монахи в рясах смотрят уважительно. А вот Валентин смотрит на него без особого уважения, общается с ним, как с равным. Меня это задело. Мне казалось, что мой отец – великий благодетель, он дал Валентину возможность развить свой дар, как он дал её и мне, и бледная ледышка поступает неправильно.
Первый обряд экзорцизма, на котором я присутствовал, поверг меня в ужас. В течение целой недели я просыпался по ночам от плача, мне снилось, что я так же, как светловолосая, худенькая девушка, которая выкрикивала дикие слуху домашнего ребёнка ругательства грубым мужским голосом и выгибалась дугой на холодном каменном полу, заперт в теле под гнётом демона. Мне казалось, что я стал ощущать внутри себя какое-то шевеление, когда слышал голоса, доносящиеся из-под чёрных капюшонов, то визгливо-нервные, то сосредоточенно-зловещие: «Vade, satana, inventor et magister omnis fallaciae *…» Мне было стыдно признаться отцу, что я боюсь одержимых, что, если мне суждено всю жизнь провести вот так, глядя на них и слушая эти адские крики и плач, то я не хочу такой жизни. Но я не мог ему этого сказать. Я боялся показаться ненужным, боялся не оправдать его ожиданий. И потому молча терпел, плача по ночам. А потом я перестал плакать.
Как только я освоил Библию, Нокс ежедневно стал пичкать меня историей церкви, и елизаветинские тридцать девять статей* символа веры вязли в зубах. Я не понимал половины слов, которые он произносил, едва умел читать на латыни и очень боялся разочаровать отца. А Нокс поглядывал на меня презрительно, что сильно меня раздражало и злило, словно думал: «Неужто сын такого важного и мудрого человека мог оказаться таким ничтожеством? Отец ожидал от него столь многого, а он даже не может запомнить, кто был первым архиепископом, начавшим реформы церкви». Но мне было всё равно, при каком короле начались эти самые реформы, меня не занимали каббалистические гримуары – я больше всего на свете мечтал порадовать отца. Мечтал, чтобы он увидел во мне того, кого взращивал.
- Тебе обязательно нужно знать всё, что знает Валентин. История, демонология, теология – учись у него всему, это всё пригодится тебе.
- Но ведь он примет сан, а я его принимать не буду. Я ведь и без сана обладаю благодатью.
На лице отца появилась лёгкая тень, словно он пожалел, что сказал мне о моём предназначении. Тогда я впервые почувствовал, что отец ожидал от меня чего-то другого, думал, что я окажусь другим – более талантливым и смелым. Конечно, он видел, как я закрываю глаза и уши, едва начинается обряд, как в моей руке трясётся свеча, слышал, как робко я произношу слова молитв и заклятий, и, конечно, он не мог не замечать, сколь бездейственны они были в моих устах. Если те же самые слова, вылетавшие из уст Нокса, его прихлебателя Тристана и остальных служителей ордена всегда оказывали действие на жертву, а во время моей очереди воздействовать на неё, она вполне могла передохнуть от пыток. Точнее, мог передохнуть обитавший внутри неё демон.