А вот матушку он любил безмерно. Хотя её просто нельзя было не любить. Она была ангелом, настоящей леди, нежной, мудрой, её обожали слуги и весь высший свет. Ей постоянно присылали цветы, весь дом был буквально заставлен ими, её подруги всегда подражали ей: причёска а-ля Кэролайн, рукава-буфы а-ля Кэролайн… Именно она ввела моду на платья цвета милори, который обожали модницы в течение пяти сезонов. Она занималась благотворительностью, посещала приюты для детей-сирот, больницы для бедных. Она не понаслышке была знакома с сердцем Лондона.
Всего этого я не помнил больше пятнадцати лет. Кровь на моих руках, горячая, алая завеса, скрыла за собой все воспоминания о детстве. Осталась лишь новая жизнь получеловека-полудемона, в которой я не принадлежал себе. Кому угодно – демону, ордену, Креденце, но не самому себе. Говорят, после потрясений память возвращается постепенно, милосердно, освещая то тот, то иной тёмный уголок, давая возможность примириться с полной картиной, что так давно была скрыта от разума. Ко мне память о детстве вернулась болезненным, резким ударом, мигом явив все тайны прошлого в мельчайших подробностях.
День был прохладным, но солнечным, весна понемногу вступала в свои права. Лондон пока не обрёл красок, тускло-серая гамма домов и коричневая деревьев давила своей безысходностью. В тот день я впервые отправился на Хайгейтское кладбище, чтобы увидеть семейный склеп, сам не зная, что меня на это толкнуло. Желание увидеть на мраморной табличке своё имя и понять, что я действительно умер для этого мира? Желание осознать, что я умер и для своей семьи в тот самый момент, когда руки мои обагрились кровью матери? С каждым годом я чувствовал всё меньше вины за то, что произошло. Я увидел многое, я понял, на что способны одержимые: матери пытались убить своих детей, влюблённые калечили тех, кто был им дороже всего в мире. Я заставил себя понять, кто на самом деле виновен в смерти той, что дала мне жизнь.
Пройди через арочные ворота с белыми колоннами, я направился в нужном направлении, вдыхая горьковатый воздух, пахнущий плющом и влажным камнем. Утром кладбище пустовало: скорбящие ещё не спешили навестить тех, кто безвременно (а может и долгожданно) покинул их, по мощённым булыжником дорожкам не прогуливались затянутые в чёрный бомбазин и шёлк дамы, не слышался стук тростей лондонских денди и лордов. Хотя я знал, что Хайгейтское кладбище редко пустовало: оно вошло в моду, будто новый вид кринолина или цвет галстука. Светские персоны проводили много времени, расхаживая по мощённым булыжником дорожкам, читая эпитафии и размышляя о вечном, а подчас и устраивали пикники прямо на травке между надгробиями. Но в то утро кладбище пустовало, и это к лучшему: меня никто не должен увидеть здесь.
Я знал, где находился склеп моей семьи: там были похоронены родители отца, мои дедушка и бабушка, которых я совсем не помнил, видел разве что когда-то на семейных портретах. Но присутствовал на их похоронах: пусть я и был мал, но познакомился со смертью рано. Именно после кончины дедушки и бабушки отец решил, что на новом кладбище для знати, в Хайгейте, надлежит обрести пристанище всем, кто принадлежит нашему роду. Только вот кроме меня.
Я застыл перед деревянными резными дверями, запертыми на замок. Медленно переведя взгляд на таблички у дверей, где были выгравированы имена тех, кто покоился внутри, я увидел и своё имя. Вид его не произвёл на меня никакого впечатления: за долгие годы другой, новой жизни, оно стало совсем чужим. Сейчас я носил другое имя, которое придумал сам – Нокс. Человек без рода, человек без семьи. Человек – ночь.
А чуть ниже я прочёл имя своего отца.
Он умер всего две недели назад. Всего две недели. Наверняка, это были пышные похороны, весь Лондон пришёл оплакивать лорда Клеверли.
Наверняка он умер, ненавидя своего старшего сына, а может быть, совсем забыв про него. Хотя вряд ли такое можно забыть.
Я не ощутил скорби по нему, лишь слабая, тонкая боль кольнула сердце и тут же исчезла. Для этого мира теперь мёртв не только я.
- Простите, сэр, мы случайно не знакомы?
Погрузившись в печальные мысли, я совсем не заметил, что кто-то пришёл в эту часть кладбища. Ведь оно было таким пустынным, я специально выбрал тот час, когда здесь совсем никого нет. В это время лондонская знать ещё нежится в постели или вкушает завтрак, но никак не прогуливается по кладбищу, вдыхая утреннюю сырость.
Судя по голосу, меня окликнул молодой мужчина. Несмотря на то, что я предпринял все предосторожности, чтобы скрыть свою внешность (надел шляпу с довольно широкими полями, скрыл волосы за высоким воротником плаща), мне не хотелось, чтобы кто-то заметил меня здесь, возле семейного склепа. Что-то невразумительно пробурчав и не бросив взгляда на того, кто вырвал меня из дум, я быстро развернулся на каблуках и зашагал прочь.