Джонсон привёз меня на Итон-сквер, и я без труда нашёл нужный дом. Раньше я и не знал, что в Лондоне есть такие чудесные места: потрясающей красоты здания, настоящие замки с каменными лестницами, колоннами и причудливой формы окнами, ухоженные клумбы и газоны, аккуратно подстриженные деревья. Именно здесь когда-то жил Валентин, в этом мире было его место. Возможно, у лорда Клеверли есть поместье за пределами Лондона (например, родовой замок или какие там бывают у богачей загородные резиденции?), но почему-то мне казалось, что именно в лондонском доме Валентин проводил больше всего времени. Он там родился, познал горести и радости, вкушал обожание матери и брата, о существовании которого никогда не упоминал. Он рассказывал мне лишь о смерти матери, вскользь упоминал отца. Но о брате никогда ничего не говорил.
Значит, в этом доме жил Валентин. Серого камня, с высокими окнами. Та самая изысканная роскошь, которой никогда не добиться домам нуворишей, пусть и пышным, и поражающим взор. В этом доме, как и в самом Валентине, чувствовался аристократизм.
Я застыл на пороге, и, проглотив ком, что застрял в горле, постучал в тёмную, резную дверь. Высокий и худощавый дворецкий с постным лицом открыл дверь, пристально, насколько это позволяют приличия, посмотрев на меня. На мгновение показалось, что он разглядит мою суть, поймёт, что на самом деле я – нищий оборванец, бывший карманник, пария из трущоб. Но я тут же осадил себя: перед дворецким стоял ни кто иной, как мистер Найт, одетый в ладно скроенный тёплый плащ, из-под которого виднелся сюртук с бордовым галстуком, столь изысканно гармонировавшим с необычным оттенком волос. Оборванца больше нет, есть вежливый молодой человек, который прибыл к лорду Клеверли в чёрной карете.
- Добрый день, сэр, - кисло молвил дворецкий, по-видимому, удостоверившись в том, что моя персона вполне может иметь какие-то сношения с лордом, - лорда Клеверли нет дома. Оставьте, пожалуйста, свою визитку, я передам ему её, как только он вернётся.
Это я знал и без него. Вчера вечером Валентин и лорд Клеверли прибыли в дом на Итон-сквер, а полчаса назад лорд куда-то укатил, оставив брата одного. Джонсон времени даром не терял, почти весь прошлый день он, трясясь от холода и согреваясь джином, провёл на углу улицы, наблюдая за графским домом.
Я внимательно рассмотрел этого лорда Клеверли, пока он с важным видом выходил из дома и забирался в карету. И ахнул, насколько братья похожи. Вот только братец у Валентина - типичный лодонский хлыщ, разряженный в разноцветные шелка. Модная стрижка, завитые локоны, утончённое личико. Именно так я представлял себе графа Клеверли, и он оправдал мои ожидания.
- Добрый день. Дело в том, что я наношу визит не лорду Клеверли, а его гостю, пастору Ноксу. Он – мой старинный друг. Преподобный прислал мне пригласительную карточку, но, к сожалению, я забыл её дома.
Дворецкий ещё раз окинул меня взглядом и остался доволен. Выглядел я вполне респектабельно, отчего бы меня не впустить в дом лорда в его отсутствие? Тем более, видимо, раз пастор пользуется графским доверием, принимать посетителей он может. Интересно, за кого Валентин выдал себя в этом доме? Точно не за умершего и внезапно воскресшего наследника, да и вряд ли братишка уступил бы вернувшемуся брату титул и состояние.
- Я доложу о вас, - произнёс дворецкий, открывая пошире дверь и пропуская меня внутрь.
- Не стоит. Не надо портить пастору сюрприз.
Даже если дворецкий удивился, то виду не подал, видно, уж больно хорошо вышколен. Я отказался от предложения расстаться со шляпой и плащом, впрочем, даже это дворецкого не изумило. Он провёл меня по обитому зелёной узорчатой тканью коридору, освещённому газовыми рожками, пропахшему деревом и воском. Мы поднимались по лестнице на второй этаж, когда моё внимание привлекла висящая на стене картина. Наверняка фамильные портреты всех предков Валентина находятся в галерее где-нибудь в семейном поместье, здесь же из тёмно-коричневой рамы в освещённое пространство с холста глядел мужчина, удивительно похожий на Валентина. То, что это был не он, выдавал лишь возраст: изображённому на портрете человеку было явно больше тридцати, его волосы были завязаны чёрной лентой, совсем так же, как обычно носит Валентин. Тот же оттенок глаз, холодных, зорких, тот же изгиб ярких губ. Вот только во взгляде Валентина никогда не было такой явной презрительности ко всему сущему, такой надменности. Рядом с его креслом стоял мальчик, белокурый, с прозрачными серо-голубыми глазами. Глазами Валентина. Отец с сыном. Такие разные – невинный, ясный взгляд ребёнка и вызывающая, но имеющая на это полное право, надменность.