— Окно открыла, наверное, — негромко пробормотала одна из служанок. — Чувствуешь, как холодом тянет?
— Наверное, хотя на улице-то теплынь стоит! — ответила вторая, с жалостью глядя на смятые лилии.
Тогда Амалия поняла — надеждам сбыться не суждено.
Мерзкий запах был повсюду. Гадкий, отвратительный! Он забивал ноздри, от него раскалывалась голова, сердце то сжималось и замирало, то пускалось вскачь — все быстрее и быстрее, пока не становилось больно в груди. От него дрожали руки, пропадал сон и постоянно тошнило. От него тело сковывала слабость, поэтому Избель лежала на постели, не в силах пошевелиться. Сознание то меркло, окутанное холодным бледно-синим туманом, то отдалялось, из-за чего она не могла понять, где находится: в Нодноле, в Борроуфане, а может на вилле в Энуе, где они с Дональдом провели часть медового месяца? Потолок плыл, кровать кружилась. Иногда Избель проваливалась в спасительную темноту, но когда возвращалась из нее, обнаруживала себя стоящей у зеркала, сидящей в кресле у окна, лежащей на полу, а то и швыряющей вазу с лилиями в голову служанке…
Это должно было пугать, но Избель так устала, что не испытывала ничего, даже ненависть ушла. Когда в спальню постучалась Амалия и, не дождавшись ответа, вошла, то вместо привычной вспышки раздражения и злости, Избель не почувствовала… ничего. Зато Дональд, вместо страха, который она старательно прятала за капризами, упреками и придирками, будил в ней нечто, чему не было названия. Темное, вязкое, липкое, оно вскипало в сердце, и отвратительный запах лилий сменялся запахом холодной влажной земли. Он окутывал ее, успокаивал и толкал в забытье…
…Выходила из которого Избель в самых неожиданных местах.
Она перевернулась на бок и столкнулась лицом к лицу с той, кем была по ночам — с белоглазой красавицей в старомодном платье, открывающем плечи и грудь.
— Добрый вечер, милая, — голос, что во сне звучал глубоко и мелодично, в реальности обрел хрипловатое эхо.
Девушка улыбнулась, обнажив ряд жемчужно-белых, влажно поблескивающих зубов, и у Избель от ужаса скрутило живот. В этой улыбке не было тепла, не было радости, не было ничего, кроме пустоты смерти. Избель попыталась отползти, но красавица цокнула языком и нахмурилась:
— Неужели ты боишься меня? — капризно растягивая слова, спросила она. — Мы же с тобой такие хорошие подруги! Ненависть связала нас, открыла мне путь в твое сердце, и я в благодарность подарила тебе чудесные сны. Тебе же нравилась моя жизнь?
Избель с трудом сглотнула, язык словно примерз к небу, но она все-таки выговорила:
— Ненависть?
— Я сразу почувствовала, что мы похожи, — красавица легла на спину, посмотрела в потолок, — и тебя, и меня убила связь с мужчиной. Только ты и твоя дочь еще дышите, а вот я — нет. И даже из дома этого омерзительного выбраться не могу! Все что у меня есть — могила за садом и эти комнаты, а ведь я так хочу найти Эндрю…
Услышав имя, Избель вздрогнула. Оно прозвучало так, что не осталось никаких сомнений — его владельцу вынесен приговор; от восхищения и влюбленности, звеневших в каждой строчке дневниковых записей, не осталось и следа.
— …найти каждого, в ком течет его кровь, — тем временем продолжала девушка, — и уничтожить! У меня даже возникла одна идея, но тут явился твой муженек и все испортил! Но мы это исправим, верно, милая? — она снова повернулась, и Избель увидела, как ярко блестят ее невозможно-светлые глаза. — Ты ведь тоже хочешь избавиться от лилий, верно? От их запаха болит голова, от него невозможно дышать…
Красавица продолжала говорить, но смысл слов ускользал от Избель, со всех сторон на нее надвинулись тени: погасили нежное золото заката, заглушили живые звуки дома, заслонили спальню — осталось лишь бледное прекрасное лицо с горящими глазами. И мольбе в них, пониманию, собственному отражению невозможно было сопротивляться.
— Хочу, — едва слышный шепот сорвался с губ Избель, и это короткое слово стало последним в ее жизни.
День доктора Джойса Оскара Вита проходил отлично. Он плотно позавтракал, почитал свежую газету, прогулялся по главной улице, раскланиваясь со знакомыми, потом навестил миссис Лауфин — жену богатого фермера, — а вернувшись домой подкрепился отменными отбивными. Послеобеденный сон наполнил мистера Вита силами, и он с энтузиазмом взялся за продолжение научной работы. И именно здесь, в любимом рабочем кабинете, обставленном с таким вкусом и тщанием — красное дерево, бронзовые безделушки, роскошный шкаф, в котором ровными рядами стояли книги, — доктора Вита впервые за день посетило неприятное чувство.