— Полнейшая чепуха, — хмыкнул Бэрк. — Смерть приносит успокоение.
— Кому угодно, только не мне.
— Ну, и кроме того, ты как бы продолжишь жить в своих детях.
— Э, брось. Дети мои — это уже не я.
— И слава богу. Одной такой на белом свете предостаточно.
— Нет, Бэрк, ты только вдумайся! Перестать существовать — навсегда. Это же…
— О, ради всего святого! Лучше приходи на чаепитие через неделю; глядишь, священники наши тебя и успокоят. — Бэрк грохнул стаканом о стойку. — Давай-ка еще.
— Ты знаешь, а я ведь думала, они не пьют.
— Ну и дура.
Опасный огонек зажегся в его глазах. Что это он — подходит к своей черте? Или она попала случайно на болевую точку?
— А они исповедуются?
— Мне-то откуда об этом знать?! — взревел Бэрк.
— Разве ты не учился на…
— Где мой джин, я тебя спрашиваю?
— А кофе не хочешь?
— Хватит болтать, в конце концов. Мне выпить нужно.
— Выпей кофе.
— Ну пожалуйста: чуть-чуть еще вдогонку — и я ухожу.
— “Линкольн Хайвэй”?
— Гадость. Не пью такого. Ну наливай же наконец.
Бэрк подпихнул ей стакан, и она плеснула туда джину.
— Не знаю, может быть, действительно пригласить кого-нибудь из них к себе? — задумчиво проговорила Крис.
— Кого?
— Ну, не знаю, — она пожала плечами, — из этих священников — только кого-нибудь поважней.
— Потом не отвяжешься. Грабители, одно слово, — просипел Бэрк и залпом осушил стакан.
Вот-вот взорвется. Крис поспешила переменить тему: рассказала ему о сценарии, о возможности впервые в жизни снять собственный фильм.
— Так это здорово, — язык у Дэннингса стал заплетаться.
— Но это меня и пугает.
— А, ерунда. Самое трудное в работе режиссера, детка, это заставить других поверить в то, что это работа трудная. Сначала я и сам этого не понимал, ну а теперь — сама видишь: все элементарно.
— Бэрк, если б ты знал, как я мечтала об этом, но вот предложили — и я уже сама в себя не верю. Трудно мне будет, в техническом отношении особенно.
— А ты предоставь это другим: редакторам, операторам, сценаристам. Найди хороших ребят, и они тебя вытянут. Главное в нашем деле — это работа с актерами, а тут ты всем дашь сто очков вперед. Ты ведь не только рассказать им все сможешь, но и — показать тоже. Вспомни Пола Ньюмана, “Рэйчел, Рэйчел” — и давай-ка успокаивайся.
Но Крис никак не могла успокоиться.
— И все же — об этой самой технической стороне. — Пьяный ли, трезвый, Дэннингс был великолепным режиссером и мог оказать ей неоценимую помощь.
— Ну например? — спросил он.
Битый час вгрызалась она в гранит режиссерской науки. Разумеется, все, о чем говорил сейчас Дэннингс, можно было найти и в литературе, но Крис уставала от книг; прочитать человека от корки до корки — вот это другое дело. От природы цепкая и любознательная, она научилась овладевать собеседником и — выжимать его до последней животворной капли. Ну а книгу не выжмешь, не кольнешь словом, не рассечешь вопросами до самой сердцевины. Там всегда все “следовательно”, “совершенно ясно, что” и “как известно”; а откуда известно и почему все так ясно — Бог его знает. Книги — они как Карл: непроницаемы и непостижимы.
— Главное для тебя, дорогая, найти отличного специалиста по монтажу. — К Дэннингсу постепенно вернулось привычное добродушие; кажется, опасный момент миновал. — Такого человека, с которым ничего не страшно.
Коротким смешком режиссер дал понять, что урок окончен.
— Прошу прощения, мадам. Вы что-то хотели? — Карл стоял в дверях; вид у него был самый что ни на есть предупредительный.
— Привет, Торндайк, — хихикнул Дэннингс, — или как тебя — Хайнрих? Никак не могу запомнить.
— Меня зовут Карл.
— Ах да, конечно. Запамятовал, черт меня подери. Слушай, Карл, ты там у себя в гестапо чем занимался — общественными отношениями или общественными организациями? Есть тут, вроде бы, разница — не понимаю, какая.
— Ни тем, ни другим, сэр. Я швейцарец.
— Да, как же, — захохотал Дэннингс. — Скажешь еще, с Геббельсом ни разу не играл в кегли? И не летал с Рудольфом Гессом?!
Карл с непроницаемым видом повернулся к Крис.
— Мадам желает чего-нибудь?