— Откуда вы родом, отец Каррас?
— Из Нью-Йорка.
— Я тоже. И, знаете, возвращаться туда ни за что бы не стала. А вы?
Каррас усилием воли подавил подступивший к горлу комок.
— Я тоже, — заставил он себя улыбнуться, — но, к счастью, такие вопросы решаются без моего участия.
— Боже, какая я глупая. Вы же священник. Куда пошлют, там и живете.
— Точно.
— А как вообще психиатр становится вдруг священником?
…Что за срочное дело заставило женщину позвонить ему? К чему-то очень, наверное, важному она пробиралась сейчас робко, будто на ощупь. Каррас решил ее не торопить.
— В моем случае дело обстояло как раз наоборот, — стал мягко объяснять он. — Наше Общество…
— Ваше… что?
— Общество Иисуса. Иезуит — это же сокращение.
— Ах да, понятно.
— Так вот, Общество Иисуса направило меня в медицинский колледж; я закончил его и некоторое время работал психиатром…
— А где?
— В Гарварде, у Джона Хопкинса, в Беллвью.
Каррас вдруг поймал себя на мысли, что зачем-то пытается произвести на нее впечатление. Светлым бликом из глубин памяти тут же выплыл ответ: он увидел себя в трущобах далекого детства, на балконе кинотеатра в нижнем Ист-Сайде… Маленький Димми и кинозвезда.
— Неплохо, — она одобрительно кивнула.
— К интеллектуальному воздержанию религия нас не обязывает.
В его ответе Крис послышалось раздражение; она пожала плечами и повернулась к реке.
— Понимаете, я совсем вас не знаю, и поэтому… — Она в последний раз глубоко затянулась, выпустила дым и затушила окурок о парапет. — Вы друзья с отцом Дайером, правда же?
— Да.
— И достаточно близкие?
— Достаточно близкие.
— Он вам рассказал о том вечере?
— У вас в доме? Да. И вас охарактеризовал очень своеобразно: это, говорит, человек!..
Крис не заметила шутки или специально пропустила ее мимо ушей.
— Он вам рассказывал о моей дочери?
— Нет. Впервые вообще о ней слышу.
— Ей двенадцать. Он ничего о ней не говорил?
— Абсолютно.
— О том, что она там натворила?
— Ни слова.
— Похоже, священники умеют держать язык за зубами.
— Ну, это зависит…
— От чего?
— От того, что за человек этот самый священник.
Каррас внутренне насторожился. Откуда-то с задворков сознания выплыла странная мысль: есть ведь женщины, питающие невротическую тягу к священникам, тщащиеся сорвать непременно запретный плод. Под разными предлогами они пытаются завязать знакомство и…
— Ну вот, к примеру, тайну исповеди вам же нельзя нарушить?
— Нет, нельзя.
— А если просто тайну… без всякой исповеди? Если, допустим… — Руки ее снова заволновались, затрепетали пальцы. — Просто любопытно… Вернее, наоборот, мне очень важно об этом знать. Предположим, за помощью к вам обращается преступник, скажем, убийца. Неужели вы его выдадите?
“Что это она, уже ищет совета? Готовится в чем-то сознаться и начинает издалека?” Каррасу хорошо был знаком такой тип людей. Для них путь к спасению — что тонкий мостик над бездной.
— Если бы он обратился ко мне за духовной помощью, то, наверное, нет.
— Не выдали бы.
— Нет. Однако попытался бы уговорить его явиться с повинной.
— А если бы человек попросил вас провести ритуал экзорсизма?
— Прошу прощения?
— Ну хорошо; допустим, в кого-то вселился бес. Как вы его изгоняете?
— Первым делом, помещаем в машину времени и отправляем в шестнадцатый век.
— Что вы этим хотите сказать? Теперь уже я вас не понимаю.
— В нас давно уже никто не вселяется, миссис Мак-Нил.
— С каких же это пор?
— С тех пор, как мы узнали о психических заболеваниях, о паронойе и раздвоении личности, одним словом, обо всем, чему учили меня в Гарварде.
— Да вы смеетесь? — Голос ее беспомощно дрогнул.
Каррас мысленно обругал себя за несдержанность. “С чего это я наговорил ей такого? Надо же, понесло меня…”
— Видите ли, миссис Мак-Нил, — заговорил он гораздо мягче, — образованные католики, в большинстве своем, больше не верят в дьявола. Что же до одержимости, то с момента вступления в Общество я до сих пор так и не встретил священника, который хотя бы однажды провел ритуал экзорсизма. Ни одного.
— И тем не менее, вы священник!.. Или вы чиновник дурдомовский? — воскликнула она с горечью. — О том, как Христос изгонял бесов, надеюсь, не мне вам рассказывать?
— Если бы ту болезнь, которой страдали одержимые, Христос назвал шизофренией, его бы распяли на три года раньше.