Запах просмоленных снастей провожает боцмана Эль-Кано с корабля на пристань, где ему предстоит принять новую партию материалов. Запряженные мулами повозки дребезжат по булыжнику, останавливаются у самого борта корабля, и Эль-Кано со списками в руках пересчитывает доски и полосы свинца, пучки пакли, кувшины воска, штуки парусины.
12 октября 1518 года началась деятельная подготовка кораблей к плаванию, и в тот же день на молу вспыхнули беспорядки. Король Португалии, которого его соглядатаи в Севилье подробно осведомляли о замыслах Кастилии, намеревался, если это окажется возможным, воспрепятствовать экспедиции, и его агенты усердно взялись за дело. Им было нетрудно возбудить недовольство портового люда, а также тех испанских офицеров и матросов, которым не нравилось, что командовать экспедицией будет португалец и что на корабли набрано много португальцев. Хотя в этот день благодаря вмешательству Торговой палаты и решительным действиям самого Магеллана беспорядкам удалось положить конец, вопрос о португальском засилье в экспедиции решен не был. Когда в связи с этим по приказанию короля 9 августа 1519 года было произведено дознание, Эль-Кано оказался в числе тех шести «честных людей», которые давали показания в пользу Магеллана. Следовательно, нарушение закона, совершенное Эль-Кано ранее, не лишило его того уважения, которым он пользовался. На дознании Эль-Кано заявил, что знает Магеллана около восьми месяцев[52]. Это значит, что его знакомство с капитан-генералом датируется концом 1518 года, хотя Эль-Кано, который как известно, одним из первых вызвался участвовать в экспедиции, несомненно, уже за несколько месяцев до этого получил достаточно хорошее представление о характере волевого и сурового адмирала.
Как жаль, что мы не можем узнать, какое впечатление произвели друг на друга при первой встрече эти два человека, чьим судьбам было суждено так тесно переплестись в предприятии, которое остается в истории единственным и неповторимым. Эль-Кано увидел перед собой невысокого мужчину, старше его на шесть лет, прихрамывающего из-за раны, полученной в Марокко; осанка его не была величавой, и, наверное, Хуану-Себастьяну запомнилась не она, а горящие черные глаза, мясистые губы, лицо в глубоких складках и густая черная борода. И самое главное — то ощущение непреклонной решимости, которое этот немногословный человек, загадочный для всех, кроме двух-трех близких друзей, неизменно вызывал у тех, кому приходилось иметь с ним дело.
Очень вероятно, что Эль-Кано сумел по лицу Магеллана догадаться о внутреннем конфликте, который вряд ли было возможно скрыть совсем. Магеллан, португалец, воспитанный в традициях дворянства, чья верность монарху уступала только верности богу, по причинам, казавшимся ему достаточно вескими, перешел на службу к испанскому королю. И конечно, он не мог быть в мире с самим собой.
А какого человека увидел перед собой Магеллан, впервые встретившись с Эль-Кано? Человека, которого представлял себе Сулоага? Человека с портрета Салаверриа, с картины в Мадридском морском музее или с памятника в Гетарии? Или с гравюр в Сан-себастьянском океанографическом музее?
На дознании, проведенном в Севилье перед отплытием флотилии Магеллана на Молукки, Эль-Кано показал, что капитан-генерал — «разумный и добродетельный человек, дорожащий своей честью». Таким образом, как бы ни относился он к Магеллану впоследствии, в те дни он отзывался о нем самым лестным образом. Далее он заявил, что он сам «вполне доволен командой корабля, на котором служит штурманом, потому что это хорошая команда, доволен он и грузом, предназначенным его кораблю, и что он, кроме того, слышал от штурманов других кораблей, что они также довольны своими командами»[53].
Итак, теперь Эль-Кано называет себя штурманом — он получил это повышение за пять месяцев до начала дознания. Штурманами обычно назначались искусные мореходы так как от капитана требовались главным образом военные таланты или просто знатное происхождение. При Торговой палате имелась мореходная школа, и штурманы, которые желали стать кормчими, должны были помимо практической службы на море еще и пройти обучение в этой школе. Во главе ее стоял главный кормчий, а первым главным кормчим Кастилии был Америго Веспуччи[54]. Этот великий мореплаватель уже возглавлял школу, когда там обучался Эль-Кано, и можно с уверенностью сказать, что Хуана-Себастьяна экзаменовал сам знаменитый кормчий, так как Веспуччи в качестве главы экзаменационной комиссии неизменно председательствовал в тех случаях, когда учащиеся доказывали свое право на получение офицерского сертификата. (О решении своей судьбы Эль-Кано узнал по числу бобов, полученных за каждую учебную дисциплину. Кандидаты, чьи знания оказывались ниже требуемого уровня, получали горошины.) Весьма вероятно, что в некоторых случаях лекции читал сам Веспуччи; королева Хуана Кастильская обязала Веспуччи[55] давать в его севильском доме наставления любому кормчему, который попросит об этом. И весьма вероятно, что Эль-Кано, собираясь в плавание к берегам, где побывал главный кормчий, получил из первых рук кое-какие сведения о землях, которые ему затем предстояло посетить в качестве офицера флотилии Магеллана. Америго Веспуччи во время своего третьего путешествия в Новый Свет (на португальской службе) в 1501 году прошел вдоль побережья от 5° ю. ш. вокруг бразильского выступа и далее на юг и достиг, как он утверждал, 50° 40′ ю. ш., то есть побывал у берегов Южной Америки южнее патагонской бухты Санта-Крус[56]. Однако пролив, который он искал, ему открыть не удалось.
54
Здесь явное недоразумение: в бытность Америго Веспуччи главным кормчим Кастилии (1508–1512) Эль-Кано в Севилье не было, и в мореходной школе он не учился.
55
Мать Карла V Хуана с 1504 по 1555 год официально считалась королевой Кастилии, но в последние сорок четыре года жизни была умалишенной и к делам управления не имела ни малейшего отношения, хотя от ее имени и cocтавлялись различные документы.
56
Это плавание Веспуччи описал в одном из тех пяти писем, которые он послал своему другу Лоренцо Медичи во Флоренцию между июлем 1500 и маем 1503 года. Утверждение Веспуччи, однако, вызвало самые серьезные сомнения.