Две недели спустя корабли бросили якорь в бухте Рио-де-Жанейро, которой начальник экспедиции дал название Санта-Люсия. Людям, которые почти два с половиной месяца не ели свежей пищи, казалось, что они прибыли в край неслыханного изобилия. Эль-Кано, пополняя запасы «Консепсьона», имел теперь дело с куда более приятным грузом, нежели тенерифская смола: на этот раз речь шла о «курах, телятине, бататах, ананасах — удивительно сладких и приятных плодах — и о многом другом, чего я не перечисляю, дабы список не оказался чрезмерно длинным», как сообщает нам ломбардский дворянин Антонио Пигафетта[67] в своем дневнике, который стал основным источником сведений об экспедиции Магеллана. Рождество, которое моряки встретили в Санта-Люсии, оказалось поистине светлым праздником, и, когда было объявлено, что флотилия отправится дальше 26 декабря, многие были этим очень огорчены.
Добравшись до Ла-Платы, корабли тщательно обследовали ее устье, принятое было за пролив, который Магеллану все еще никак не удавалось найти. Бесплодные поиски в эстуарии Ла-Платы кончились в начале февраля, и путешественники отправились дальше, навстречу южной зиме. Теперь на них обрушивались ураганные ветры, и недовольство на корабле Эль-Кано «Консепсьоне» возросло еще больше, когда два месяца спустя была устроена новая стоянка, на этот раз в бухте Сан-Хулиан, у негостеприимных берегов Патагонии, куда они добрались в пасхальную субботу 31 марта 1520 года.
Приказ Магеллана о сокращении рационов послужил толчком к тому, чтобы на трех кораблях скрытое недовольство перешло в явное возмущение, и тут ведущая роль принадлежала «Консепсьону». Его капитан Кесада, с самого начала крайне враждебно настроенный по отношению к Магеллану, несомненно, негодовал вполне искренне, когда заявил, что адмирал, не созвав совета своих капитанов, прежде чем изменить предписанный курс, тем самым выказал неповиновение королю. Кроме того, Кесада, вероятно, как и другие испанские капитаны, действительно верил, что Магеллан так же не способен найти пролив, как и его предшественники, и что он добился начальства над флотилией обманом, сделав вид, будто располагает сведениями, которых у него на самом деле не было. Некоторые офицеры даже подозревали его в предательстве — в том, что, нарушая присягу, данную им испанскому королю, он тайно служит интересам своей родной Португалии. Другими словами, он, по их мнению, не только не знал, где находится пролив, но и вовсе не собирался его искать. Открытие западного пути к Молуккам было бы роковым для португальской монополии в торговле пряностями; Магеллан, рассуждали эти недовольные, решил оградить свою родину от подобного урона. Тем не менее они предпочли бы договориться с адмиралом, а не поднимать мятежа.
В пасхальное воскресенье утром Эль-Кано сообщил Элоррьяге — штурману-баску «Сан-Антонио», что офицеры флотилии намерены обратиться к адмиралу с петицией, настаивая, чтобы в дальнейшем он заранее сообщал им об избранном курсе. Эль-Кано, кроме того, сказал Элоррьяге, что капитан «Сан-Антонио» Картахена и капитан его собственного корабля «Консепсьон» Кесада просили его, Эль-Кано, поддержать их, когда они попробуют настоять, чтобы королевские инструкции впредь выполнялись точно. Эль-Кано дал понять Элоррьяге, что он не только обещал им это, но и добился такого обещания от других на случай, если Магеллан откажется выполнить требования своих офицеров.
Это позволяет сделать два вывода. Во-первых, Хуан-Себастьян, очевидно, считался во флотилии настолько влиятельным человеком, что офицеры более высокого ранга выбрали именно его, чтобы обеспечить себе поддержку не только матросов, но и других штурманов. Свои намерения они открыли именно ему, хотя Элоррьяга, такой же штурман, служил на самом большом корабле флотилии «Сан-Антонио». (Правда, в дальнейшем Элоррьяга доказал свою верность Магеллану, но в описываемое время испанские капитаны вряд ли обошли его по этой причине; ведь подчинился же он прежде Картахене и просигналил с «Сан-Антонио» адмиралу отказ выполнять его распоряжения.)
Во-вторых, Эль-Кано, несомненно, считал, что обязан повиноваться своему капитану, даже если придется выступить против адмирала. Следует заметить, что он ничего не сказал Элоррьяге о мятеже. В это время ему самому сообщили только о намерении капитанов подать Магеллану петицию[68]. Из дальнейшего следует, что его действия вполне соответствовали взятому им на себя обязательству выполнять инструкции своего короля, даже если это означало неповиновение капитан-генералу.
67
Пигафетта не был ломбардцем. Его родной город Виченца входил во владение Венецианской республики.
68
Это ясно вытекает как из показаний Гопеги, слуги на «Сан-Антонио», на дознании, проведенном по приказу Магеллана в бухте Сан-Хулиан 26 апреля 1520 года, так и из показаний самого Эль-Кано, данных им после возвращения из плавания в Вальядолиде 18 октября 1522 года.