Одно из заявлений Эль-Кано, сделанных комиссии, крайне интересно. Он указывает, что и Магеллан, и Карвалью, командуя флотилией, не желали сообщать путь, когда он, Эль-Кано, просил их об этом как кормчий своего корабля. Какой же именно период плавания имеет в виду Хуан-Себастьян, указывая, что в это время он был кормчим? После мятежа кормчим «Консепсьона», корабля, на котором Эль-Кано был штурманом, стал Родригес де Мафра, сменивший Карвалью. Если Эль-Кано не ошибается, указывая, что он был кормчим при жизни Магеллана, то это могло иметь место только после смерти де Мафры, то есть после 26 марта 1521 года, когда флотилия покинула остров Хумуну (Филиппинские острова). Если дело обстояло именно так, то отсюда следует, что Магеллан к этому времени уже вполне доверял человеку, замешанному в мятеже, и считал, что его можно назначить кормчим.
С другой стороны, если после смерти де Мафры его никем официально не заменили, то Эль-Кано как штурману пришлось исполнять обязанности кормчего — возможно, что в своих показаниях он имел в виду именно это.
Десятый и одиннадцатый вопросы касались груза пряностей. «Каким образом, даже учитывая ущерб, нанесенный морской водой, гвоздики по прибытии оказалось отнюдь не шестьсот кинталов, занесенных в корабельные книги в момент ее приобретения, а намного меньше? Какое количество гвоздики они скрыли на островах Зеленого Мыса или где-нибудь еще в пути, или в Сан-Лукаре, или поднимаясь вверх по реке?»
Такие вопросы при подобных обстоятельствах кажутся поразительно меркантильными. Сто восемьдесят пять человек погибли во время плавания ради того, чтобы корона могла получить этот груз, который принес ей около трехсот пятидесяти тысяч мараведи чистой прибыли; Эль-Кано сумел доставить его в Испанию только потому, что совершил подвиг, не имеющий себе равного в истории мореходства, но все это не помешало комиссии его величества не только предъявить Хуану-Себастьяну претензии за недовес, но и намекнуть, что он, возможно, припрятал несколько кинталов на берегу в Сан-Лукаре (а ведь его единственным стремлением было привести свой корабль в Севилью как можно скорее!). Те, кто ознакомится с приложением Б, могут сами убедиться, с каким достоинством и прямодушием ответил он на эти вопросы. Здесь же будет достаточно указать, что в своем ответе он признал, что они оставили три кинтала на островах Зеленого Мыса — заявление, как мы отмечали выше, вызывающее недоумение.
«И мы больше нигде не выгружали гвоздики на пути в Севилью, ни днем, ни ночью». В этих простых словах звучит оскорбленная гордость. Совершить то, что до него не совершал никто, а потом доказывать, что его несправедливо заподозрили в мелкой краже, — что могло быть унизительнее для моряка-баска?
В заключение Эль-Кано было предложено перечислить все случаи на протяжении плавания, когда делалось что-либо противное интересам его величества и в ущерб королевской казне. Ответы Хуана-Себастьяна содержат несколько обвинений против Магеллана, которые остались недоказанными, причем одно из них выглядит никак не обоснованным. Он заявляет, что «Магеллан бросил армаду на произвол судьбы». Это слишком общее обвинение, но, возможно, он имел в виду то, что адмирал задержался на Филиппинах, а не отправился немедленно к Молуккским островам[110], как требовали королевские инструкции. Оно также противоречит всем широко известным фактам, касающимся того, как Магеллан вел флотилию. Далее Эль-Кано заявил, что Магеллан «раздавал штуки материи, собственность вашего величества», и что он, Эль-Кано, «не знает, заносилось ли это в корабельные книги». Как говорилось выше, у нас нет возможности узнать, что происходило на самом деле: захватив «Тринидад», португальцы забрали все документы, находившиеся на флагманском корабле.
Эль-Кано добавляет, что при жизни Магеллана сам он ничего не записывал, «потому что не осмеливался». Это заявление просто непонятно — ведь по крайней мере шесть членов экспедиции вели дневники плавания, и четверо из них находились на корабле Магеллана. Из этого мы можем сделать только один вывод: Хуан-Себастьян, как и в предыдущих своих показаниях, старается создать впечатление, что крутой нрав Магеллана внушал страх всем его подчиненным. В заключение он заявляет, что, с тех пор как он сам стал капитаном и казначеем, все до единой сделки заносились в корабельные книги. И что он «готов отчитаться во всем, что им было сделано».
110
См. «Alguns doc. da Torre do Tombo», pág. 430. Выдвигалось предположение, что Магеллан задержался на Филиппинских островах, намереваясь устроить там базы для будущих плаваний к Островам Пряностей. Однако так ли это — неизвестно, поскольку адмирал всегда держал свои намерения в тайне. О том, что ему было известно примерное положение Молукк, показывает записка, которую он подал королю перед отплытием.