Вероятно, Переа немало намучился, пока составил этот документ, на который потребовалось четырнадцать полных листов — ведь писать приходилось в тесной каюте под скрип переборок и грохот волн за бортом, порой заглушавших голос Эль-Кано. Завещание кажется тем более удивительным, что диктовал его тяжелобольной человек. Длина и обстоятельность этого документа наводят на мысль, что он потребовал большой предварительной подготовки. В противном случае остается только изумляться умственным способностям человека, который в подобный час был способен припомнить каждую вещь в своем обширном гардеробе, длину каждой принадлежавшей ему штуки материи с точностью до четверти эла[175], каждую меру зерна и вина, каждую безделушку, предназначавшуюся для меновой торговли.
Последняя воля человека нередко является ключом к его внутреннему миру. Таково и завещание Хуана-Себастьяна. Из него следует, что при всем его внимании к материальным благам первенствовало для него все же духовное начало. Завещание, кроме того, показывает, как неразрывно он был связан со своим родным краем и со своей семьей. А также и то, что он был очень консервативен.
«In Dei nomine amen[176]. Я, Хуан-Себастьян Делькано[177], капитан, уроженец города Гетарии, больной телом, но здравый духом, зная, что смерть приходит ко всем людям, но час ее прихода неведом, и твердо веруя во все, во что верит и чему учит Святая Матерь Церковь, здесь изъявляю свою последнюю волю».
Этой фразой начинается длинная духовная; во вступительной части завещатель поручает свою душу богу и молит присноблаженную деву Марию предстательствовать за него перед ее сыном. Он желает, чтобы заупокойная месса и ежегодные панихиды по нему служились со всем благолепием, приличествующим человеку его сословия, в гетарийской церкви Сан-Сальвадор, где погребены его отец и многие предки. Затем его мысли обращаются к дням его юности, когда он, молодой капитан корабля, принимал участие в североафриканских кампаниях и своими глазами видел бедственное положение христиан, попавших в плен к маврам. Он оставляет шесть дукатов монашескому ордену, занимавшемуся выкупом таких пленников. Тут же он поясняет, что выполнение этого его распоряжения, как и многих других, зависит от выплаты «денег, которые должен ему король». Собственно говоря, все его денежные пожертвования были условными, и, как мы убедимся, ни одна из причитавшихся ему сумм так и не была выплачена. Следующее распоряжение религиозного характера заслуживает того, чтобы рассмотреть его здесь подробнее. Эль-Кано оставляет шесть дукатов тому, кто совершит за него паломничество к реликвии святой Вероники в Аликанте, так как сам он не смог выполнить данный когда-то обет поклониться ей.
Если Хуан-Себастьян был человеком слова в мирской жизни, то уж, обещав что-то богу и святым, он старался соблюдать свой обет со всей точностью. В каких только портах не довелось ему побывать, и все же он не забыл клятвы, данной в знойном Аликанте, где одни только пальмы чувствуют себя уютно, а соляные болота слепят нестерпимым блеском и на пристанях оседает каменная пыль от рассыпающихся скал.
Милях в двух к востоку от гавани дорога выводила к монастырю Санта-Фас, куда и намеревался совершить паломничество Эль-Кано. Там сберегался один из трех платков, которыми, согласно легенде, святая Вероника утирала лицо Христа на крестном пути. Реликвия эта была привезена в Аликанте из Рима в XV веке, и монастырь чрезвычайно дорожил своей «la sagrado reliquia de la Serenisima Faz»[178]. Церкви, где она хранилась, Эль-Кано завещает двадцать четыре дуката; доставить их туда и должен был паломник, которому, кроме того, надлежало — тут в Эль-Кано заговорил баск — взять у настоятеля и капитула монастыря расписку в их получении.
177
См. стр. 8. В соответствии с современными орфографическими требованиями «Д» здесь и в других цитируемых отрывках дается заглавным, а не строчным, как в оригинале.