— Ты сделал его! — восторженно орал Трояк. — Нокаут! В чистом виде!
Я с трудом вырвался из его объятий и посмотрел на «ринг». Поверженный Дракон сидел на палубе и ощупывал рукой свою челюсть. Я подошел к нему, он посмотрел на меня снизу вверх и усмехнулся:
— Убил! Я протянул ему руку, чтобы помочь подняться, он обхватил мою перчатку и, кряхтя и охая, встал на ноги.
— Все, Дракон, бюллетень открывай! — выкрикнул реф Валера. Зрители хохотали.
— Очень смешно! — огрызнулся боцман.
Трояк снова подскочил, встал между нами, как заправский рефери, взял обоих за руки и взметнул мою руку вверх.
— Победу нокаутом одержал Константин Левшин, Советский Союз!
Он на губах принялся исполнять туш.
— Хорош бакланить! — боцман протолкался через плотное кольцо зрителей и побрел к палубному душу, однако, не дойдя, вернулся, снял перчатку и молча пожал мне руку.
13
Последние события круто изменили жизнь на Пляже. О прежнем уединении и бытовом холостяцком раздолбайстве можно было забыть. У нас появились новые соседи. Манкевич раз десять поинтересовался, не причинит ли он нам беспокойства, если встанет лагерем на Пляже рядом с нами. Первоначально он хотел устроиться наверху, там, где оставил машину, но на обрыве было слишком ветрено, а углубляться в лес он опасался. Когда ему все десять раз был дан ответ, что никакого беспокойства нет, наоборот, нам будет даже приятно, в сотне метрах от нас, аккурат на месте бывшего «кинозала», появились две яркие палатки. Одна — для Манкевича, вторая — для Анны. Хорхе и Хесус развернули палатку на обрыве, рядом с «ленд ровером».
Поляки много разъезжали по округе, разговаривали с рыбаками, а в свободное время прогуливались по пляжу. Манкевич был на голову ниже Анны, чтобы скрыть разницу в росте, когда они шли рядом, он много двигался. Размахивал руками, останавливался, забегал вперед, кидал в воду мелкие камушки. Время от времени ветер доносил смех Анны, видно, Манкевич рассказывал что-то смешное. Я представлял себя на его месте. Как мы вдвоем с Анной идем по Пляжу, как я рассказываю ей о нашем плавании, о шторме, об Эль-Ниньо и тоже кидаю в волны камешки.
Замечтавшись, я чуть не прозевал момент, когда Манкевич вместе с одним из братьев, Хорхе или Хесусом, отправился наверх к джипу, а Анна с Хесусом или Хорхе осталась у палаток. Я схватил в руки первый попавшийся прибор, анемометр, подошел ближе к польским палаткам и сделал вид, будто измеряю ветер, хотя делать это у кромки воды под обрывом не было никакого смысла. Краем глаза я следил за Анной, она о чем-то разговаривала с индейцем. Я гонял анемометр, время от времени записывая бесполезные циферки, и лихорадочно сочинял первую фразу для начала разговора. «Как устроились, может что-нибудь нужно?» — не подходила. Это уже спрашивали миллион раз, и я, и Дед, и Ваня. «Ветер усилился. Возможно, будет дождь! У вас непромокаемые палатки?» — вот это то, что нужно. Тут и осведомленность, и авторитет, и забота.
Я несколько раз повторил фразу про себя, нащупывая нужную интонацию, как вдруг услышал за спиной голос Анны.
— Костя! Костя!
Я не поверил своему счастью, Анна сама шла ко мне.
— Извините, что я вас отвлекаю, — девушка подошла так близко, что я почувствовал запах духов. За три месяца мой нос успел отвыкнуть от таких запахов — даже голова слегка закружилась. — Вы разбираетесь в фотоаппаратах?
— В фотоаппаратах? — я с трудом сосредоточился. В фототехнике я не разбирался совершенно, в классе седьмом мне подарили простенькую «Смену», и я ее быстро забросил, не хотелось возиться со всеми этими реактивами, проявителями, закрепителями. Но сознаться в этом сейчас — значило испортить все дело, фраза о дожде будет уже неуместной, а другой у меня не было. — А что случилось? — спросил я осторожно.