Мы идем навстречу друг другу. На мне нет головного убора, и потому я по уставу обязан прижать руки большими пальцами к бедрам и поворотом головы отдать честь. Честь отдавать не хочется. Я ныряю в ближайший боковой выход… Вернувшись в свой кабинет, начинаю зло рыться в столе в надежде откопать среди вороха бумаг брикет венгерского рыбного бульона — неприкосновенный запас на черный день. Голодная генштабовская мышь уже отгрызла половину моей порции. Стакан, вода, кипятильник. И я уже облизываюсь как кот, нетерпеливо дожидающийся вкусно пахнущей похлебки. С недавних пор из многих кабинетов Генштаба в обеденное время стало потягивать запахами кухни. Поначалу мне это было неприятно. Теперь и в моем кабинете пахнет ухой. И мне уже не противно.
…Полковник из «ядерного» отдела Главного оперативного управления Генштаба звонко помешивал супец в широкогорлом китайском термосе, задумчиво поглядывая на таблицу с расчетами по ядерному потенциалу НАТО. Он признался мне, что уже забыл, когда последний раз ходил в нашу столовую.
…Я видел плачущего полковника Генерального штаба: его жена продала любимца семьи — голубого немецкого дога, чтобы купить билет до Хабаровска, — надо было срочно лететь на похороны отца. Мой друг из Питера, помешанный на старинных книгах и собравший за свою офицерскую жизнь редкостную домашнюю библиотеку, сегодня втайне от домашних по выходным дням приторговывает на книжных развалах на Невском. Он рассказал мне о полковнике, которого поймали в библиотеке с «Этюдами о русских писателях» под рубашкой на животе. Книга был редкостная. Типография Сытина. 1903 год…
Во время командировки на Дальний Восток я видел, как американские матросы в Тихом океане со своего корабля показывали нашим военным морякам белые и черные задницы и безудержно ржали вместе с офицерами. А когда-то они отдавали честь нашему Военно-морскому флагу.
В ракетной шахте под Нижним Тагилом я видел майора-дистрофика, который старательно и звонко выскребал алюминиевой ложкой остатки тушенки из консервной банки и рассказывал, что у его детей и жены тушенка эта уже вызывает рвоту.
На Камчатке в магазине Военторга офицеры и мичманы брали продукты «под запись» в долговой книге — до получки. Когда же приходила, наконец, получка, долги в три раза перекрывали ее.
На Арбате ветеран Великой Отечественной войны долго и скандально торговался с чавкающим жевательной резинкой скупщиком наград. Тот предлагал за орден Красного Знамени тридцать тысяч. Старик хотел сто. И кричал на спекулянта:
— Ты еще ссыкун, чтобы давать за добытый кровью орден семь пакетов кефира!
Одно время на станции метро «Площадь революции» рядом с бронзовыми матросами, солдатами и летчиками ежедневно стоял с протянутой рукой инвалид-афганец. Потом он исчез, и однажды я поймал себя на мысли, что в скульптурном оформлении станции чего-то уже не хватает…
…Когда у полковника Крылатова умерла жена, мы скинулись, кто сколько мог. Министерство выделило матпомощь. Полковник приплюсовал свою получку и отпускные. Кое-что прислали родственники. Всего этого еле-еле хватило на похороны и поминки. На оградку уже не хватило — за метр оградки требовали двести баксов… Полковник Крылатое прослужил Отечеству тридцать три года. Имеет два ордена и ранение с афганской войны. Там же был «награжден» гепатитом. До приезда в Москву «намотал» четырнадцать гарнизонов. У полковника Крылатова двое взрослых детей. Он жил с детьми в комнатухе офицерского общежития и платил только за свет и газ — за это его дети по утрам подрабатывали дворниками.
С нами что-то происходит.
В царские времена отставному полковнику полагалась щедрая пенсия, лошадь, высокий светский чин и немалый земельный надел. Во времена советские отставной полковник получал пенсию, равную зарплате высококлассного инженера. Сейчас отставному полковнику кладут пенсию — один лимон триста. А на прощанье — еще 20 окладов (их у нас прозвали «похоронными»). Вместо земельного надела, положенного по закону, он часто получает от государства фигу. За то, что зачастую аж до самых седин не знал, что такое родной дом, что такое нормированный рабочий день. Ибо вся служба — есть ненормированная жизнь на износ. Сегодня по продолжительности жизни офицеры уже почти сравнялись с шахтерами. У нас в Генштабе по этому поводу ходит горькая шутка: по-человечески офицер живет на свете 8 лет. Семь лет до школы и год после пенсии…