— Понимаешь, после смерти отца мать нашла в кабинете, в тумбе его письменного стола, запас зубной пасты. Странно, да, что ты по этому поводу думаешь?
Я ничего не думал по этому поводу, и готов был отнести гигиеническую предусмотрительность академика на счет известных слабостей больших ученых, со странностями бытового поведения которых был знаком не понаслышке. Она сказала еще, помню, добавил Саня задумчиво, что только тогда поняла, как была перед ним виновата…
Саня Ритерман давно вернулся к осаде Голливуда, я стал забывать и его семейную драму, и его самого, хоть изредка мы обменивались шутливыми электронными письмами — все реже, впрочем. Но время от времени ни с того ни с сего я вспоминал наш разговор в узбекском заведении, пытаясь разгадать загадку, что задала своему сыну покойная Белла напоследок. Перед ним виновата, перед ним виновата, повторял я ее слова, удивляясь — она была образцовой и заботливой женой. Даже не женой — матерью. Я вдруг удивительно явственно вспомнил один непарадный ужин у них в квартире. За большим столом в столовой сидели гости, все друзья дома, чужих не было. Белла привычно вела стол, и время от времени обращалась к мужу ведь правда, Волик? Академик, осанки барственной, с чутким носатым профилем, сидел молча в своей кабинетной куртке и ничего не отвечал, лишь кивал едва приметно седой с проплешинами головой.
Да-да, вспоминал я, в ее присутствии покойный Ритерман всегда помалкивал. Помню, на одной конференции в Таллинне, куда я был приглашен отцом в качестве водителя, — потом он хотел заглянуть в Тарту, посетить Новгород и Псков, вернувшись в Москву через Валдай, — Белла царила на завершающем банкете. Она была здесь единственной женой, другие дамы были участницами. Нет, она не исполняла роль тамады, но как-то исподволь, быть может, бессознательно направляла застолье. И в какой-то момент Белла поднялась и произнесла замысловатый тост за ученых мужей, и было понятно, что она таким способом славословит собственного мужа. Тот поморщился, и я слышал, поскольку сидел рядом, как он прошептал ну, Белла, зачем… А она повернулась к нему, сияя неумеренно накрашенным для ее возраста лицом, и строго сказала сухого красного можно.
Нет, глупо было бы говорить, что он был под каблуком, его человеческая значительность и мужская достаточность ни у кого не вызывали сомнения, но сфера его жизненного пространства была заужена, присутствие жены было тотальным, куда он ни повернись. Я примерил ситуацию на себя: скорее всего, я так жить не смог бы. И вдруг мне все стало ясно с этой самой пресловутой зубной пастой: академик наивно пытался иметь в собственном доме хоть что-то свое, не свои лишь ученые книги, ни свои рукописи, но что-то частное, бытовое, мужское. Курить под давлением жены он давно бросил, и не мог коллекционировать трубки. Мыло, полотенца, белье, — все было жене подконтрольно. Вот разве что паста… И, кажется, только после смерти мужа именно это Белла и поняла, наткнувшись на его личные не прошедшие ее таможню припасы.
Прошло не меньше трех лет с похорон Беллы, когда Саня был в Москве в последний раз. И вдруг он позвонил, был оживлен, сказал, торопясь, старик, завтра в Доме кино в большом зале моя премьера, потом — сам понимаешь… жду, начало в семь. Фильм назывался Пистолет, это не было новое слово в кинематографе, так, довольно обычный триллер, но сделана лента была на удивление динамично и крепко, и я искренне был рад за Саню, азартно аплодировал, когда он и его группа вышли на сцену на поклоны. Обнялись мы только в ресторане, и я поздравил его. Он вглядывался в меня не без тревоги, но, удостоверившись, что я не льщу ему из обязанности, а радуюсь за него, усадил за банкетным столом от себя по правую руку. И даже поднял тост за друзей молодости.