Но Элеазар пропускал мимо ушей эти насмешки; все, что он видел и узнавал, приводило его в полное восхищение, особенно счастье учиться, которого он так нежданно удостоился.
Храм семинарии был украшен барельефом с изображением Святого Патрика, попирающего ногой клубок змей. Это казалось необъяснимым, хоть и священным, парадоксом: ни один ирландец, сколько он себя помнил, никогда не видел змей в своей стране — именно благодаря Патрику, проповеднику Евангелия в Ирландии; каждый знал его историю, рассказанную Яковом Ворагинским в "Златой легенде":[2]
"В 280 ГОДУ ОТ РОЖДЕНИЯ ХРИСТОВА ПАТРИК ПОВЕСТВОВАЛ О СТРАСТЯХ ИИСУСА ХРИСТА КОРОЛЮ СКОТТОВ И ВОТ, СТОЯ ПРЕД ЭТИМ ВЛАСТИТЕЛЕМ, ОН ОПЕРСЯ НА ПОСОХ, ЧТО ДЕРЖАЛ В РУКЕ, И, САМ ТОГО НЕ ЖЕЛАЯ, ПРОНЗИЛ ЕГО ОСТРИЕМ НОГУ КОРОЛЯ. КОРОЛЬ ЖЕ, ПОЛАГАЯ, ЧТО СВЯТОЙ ЕПИСКОП СДЕЛАЛ СИЕ НАРОЧНО, ИБО, НЕ ПОСТРАДАВ, НЕВОЗМОЖНО БУДЕТ ПРИНЯТЬ ХРИСТИАНСКУЮ ВЕРУ, ТЕРПЕЛИЛИВО СНОСИЛ БОЛЬ. НАКОНЕЦ, СВЯТОЙ ЗАМЕТИЛ СВОЮ ОПЛОШНОСТЬ, КАКОВАЯ ПОВЕРГЛА ЕГО В ВЕЛИКОЕ ОГОРЧЕНИЕ, ВОЗНЕСЯ МОЛИТВУ, ИСЦЕЛИЛ КОРОЛЯ ОТ ЕГО РАНЫ, А ЗАОДНО ПОПРОСИЛ ГОСПОДА НАВЕКИ ИЗГНАТЬ ИЗ СЕЙ СТРАНЫ ВСЕХ ЯДОВИТЫХ ТВАРЕЙ".
Вскоре змея обернулась, в представлении Элеазара, неким фантастическим существом, отягощенным множественной символикой. На чердаке родительского дома издавна валялась трость в виде извилистого змеиного тела, увенчанного головою удава. Никто не помнил, откуда она взялась. Элеазар часто разглядывал ее с чувством какого-то влекущего ужаса. Он родился и жил в католической стране, хотя и вырос в протестантской семье; вот отчего Новый Завет, с его чудесами, притчами, а, главное, отмеченный присутствием Иисуса, был ближе его душе, нежели Ветхий. Змей-искуситель в Раю и змей Моисея уводили его в древний суровый мир начала всех начал, мир пророков, мир бога Яхве. Но лютеранские наставники из Даунпатрика осуждали его за это. Они проповедовали возврат к ветхозаветным истокам. Для них Библия являла собою основополагающую книгу, где сосредоточена вся мудрость бытия. Верующий человек не должен был ни на йоту отступать от ее заповедей. Ему полагалось всегда держать ее открытой в левой руке и сверяться с нею по любому случаю — хотя для Бога случайностей не существует, — когда у него возникал вопрос, сомнение или трудность. Там, в Библии, имелся ответ на все.
Элеазар покорно выслушивал эти наставления и честно пытался проникнуться ими. Но ему никак не удавалось поверить в них до конца. Тщетно преподаватель богословия сотрясал своды часовни Даунпатрика своим замогильным басом, тщетно воздевал палец угрожающим жестом пророка, — Элеазар непрестанно слышал в глубинах своего сердца гул морского ветра у родных берегов и ему казалось, что искаженное страданием, залитое слезами лицо Иисуса куда ближе этой стране, чем застывший в жестоком вдохновении лик Моисея.
Он много размышлял о главенствующей роли воды в Евангелиях. Крестильные воды Иордани, чудеса рыбной ловли на Тивериадском озере, источники и колодцы, куда сходились женщины с кувшинами и другими сосудами… И еще слова Иисуса, сказанные им самарянке у колодезя Иаковлева: "Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять; А кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную" (Евангелие от Иоанна, IV).
Сказано было так, словно Иисус находился в благодатном крае по имени Коннемара, где вода с веселым журчанием бежит во все стороны.
Элеазар был недалек от мысли, что снабжение семьи водой, всегда возлагавшееся на детей, приобретало, кроме обычной, еще и духовную ценность. Нужно сказать, что сам Элеазар, которому в детстве порядком надоело таскать тяжелое ведро, почти всегда набирал воду в прудике возле дома, хотя была она там мутной, с едким привкусом гнили. А источник, который с ласковым бормотанием наполнял выбоину в скале чистой, прозрачной водой, находился в четверти часа, если не больше, ходьбы от дома. Родители ни разу не говорили с сыном о вкусе — плохом или хорошем — приносимой воды, но их молчание тяжким бременем лежало на его совести.
3
Когда Эпеазару исполнилось двадцать лет, он вернулся в ланды Коннемары и, погостив несколько дней у родителей, отправился к пресвитерианскому пастору Гальвея, который согласился взять его к себе церковным служкой.
Маленькая протестантская англоговорящая община вела чрезвычайно замкнутое существование в этом откровенно враждебном католическом городе, где все говорили на гэльском языке. Городской порт некогда знал лучшие времена благодаря торговле с Францией, Испанией и даже Ост-Индией. Но войны Кромвеля и Вильгельма Оранского в XVII веке положили конец его процветанию. Теперь от былого благополучия осталось лишь несколько величественных руин, а среди них Spanisch Arch — Испанская Арка, на которой еще можно было разобрать изречение:
"В БОРЬБЕ ВОДЫ И ОГНЯ ВСЕГДА ГИБНЕТ ОГОНЬ”.
Элеазар часто размышлял над этой таинственной фразой. Не намекала ли она на Ирландию, страну вод, и Испанию, страну огня, и не отметил ли ее пессимистический дух пораженчества, — ведь принято считать, что огонь символизирует порыв, юношескую дерзость, волю к победе, а вода — печаль бессилия, покорное приятие повседневной действительности. Казалось, поговорка эта слетела с уст какого-нибудь испанца, томившегося в изгнании, на чужбине, далеко на севере, в этом туманном, дождливом крае.
И не следовало ли отсюда, что Ирландия — страна, лишенная огня? О, разумеется, нет; но если он и был у нее, этот огонь, то походил на нее самое — темное, как бы сырое, огнище, которое могло кое-как согреть, но не пылало, не давало яркого света, всего лишь мерцая недобрыми синеватыми сполохами, точно адские уголья, испепеляющие грешников в загробной тьме.
Да, таков он был — огонь, питаемый торфом, единственным топливом огромного зеленого острова. Элеазар не раз отваживался заходить в болотистые дебри, где люди, сами похожие на торфяные статуи, медленно вырезали из почвы особыми мотыгами четырехугольные бруски. Эти торфяные кирпичи складывались в штабеля с просветами, в которых свободно гулял воздух; за лето они подсыхали и к осени уже годились на топливо.
Работы эти были чужды Элеазару, — пастухи никогда не спускались в черные пасти торфяных ям. Но терпкий, всепроникающий запах торфа так крепко пропитал воздух, которым он дышал с самого рождения, что он не мог отделить его от других привычных запахов своего детства. И удастся ли ему когда-нибудь отмыть от него тело и душу?!
4
Он встретил Эстер на балу, который богатые фермеры ежегодно устраивали в первое воскресенье после 17 марта, дня Святого Патрика. Совпадение праздника с первым весенним днем неизменно превращало этот бал в нечто вроде свадебной ярмарки, где встречались молодые люди и девушки на выданье. По этой причине доступ на бал строго ограничивали, дабы избежать риска мезальянса. Туда приглашались лишь те парни и девушки, за которыми давали в приданое не менее трехсот акров земли. Одного этого было достаточно, чтобы исключить Элеазара из числа гостей. Но пасторское звание обеспечивало ему некий привилегированный статус, одновременно лишая всякого интереса в глазах потенциальных невест.
Элеазар слегка принарядился, надев рубашку с высоким воротничком и сиреневый галстук; свои грубые башмаки он прикрыл черными гетрами. Но, главное, желая придать себе больше уверенности, он опирался на своего "деревянного змея", тяжелую экзотическую трость, наследие предков. "Это единственная змея во всей Ирландии", — говорили в его семье, намекая на легенду о Святом Патрике. Строгий костюм и не менее сдержанная осанка выдавали в нем стороннего наблюдателя, решившего остаться незамеченным.
2
Яков Ворагинский (1228–1298) — монах-доминиканец итальянского происхождения, автор "Златой легенды”, жизнеописания святых, самого известного труда подобного рода в Средневековье.