По традиции бал устраивался в маленьком приходском театрике. На спинки кресел клали дощатый помост, который, оказавшись на уровне сцены, образовывал вместе с нею танцевальную залу вполне достаточных размеров. На эстраде вовсю старались музыканты, игравшие на волынках, скрипках, флейтах и свирелях. К концу вечера, дабы взбодрить напоследок утомленных танцоров и осоловевших от вина зрителей, на сцену выпускали троих барабанщиков, громко колотивших палочками по bodhran — роду тамбурина из козьей шкуры. При первых же раскатах этого древнего ирландского там-тама толпу охватывало трепетное чувство священного единства, тем более высокое и волнующее, что здесь в большинстве своем присутствовали семьи, жившие в пустынных местностях и разделенные многими милями. До чего ж приятно было собраться всем вместе и дружно отпраздновать приход весны!
Вечер явно подходил к концу, и толпа уже готовилась разойтись, когда музыкантов на эстраде сменили две молодые девушки. Одна из них держала в руках кельтскую арфу в изящной раме из сикоморы; на раме было вырезано трогательно-простое название "Весенние голоса".
Вторая девушка направилась к свободному стулу посреди эстрады. Она слегка прихрамывала и шла, опираясь на трость.
Многие узнали юных сестер — Жюльетту и Эстер из семьи Килин, принадлежавшей к знатному клану О'Мэйли. Старшая дочь, Грейс, заключила блестящий брак два года тому назад. Жюльетта, цветущая двадцатидвухлетняя девушка, жила в тоскливом ожидании суженого, который что-то медлил с появлением. Ну а младшая, Эстер, не ждала ничего и никого, ибо, переболев в детстве частичным параличом, осталась хромой. Она старалась компенсировать это увечье и неизбежное будущее одиночество, развивая свою необыкновенную музыкальную одаренность. Никто во всем графстве не пел более чистым голосом под аккомпанемент кельтской арфы. Сестра помогла Эстер расположиться и подала ей инструмент, издавна символизирующий ирландскую душу. И действительно, скоро в благоговейной тишине зазвучал голос Ирландии, мелодия, которую Эстер предварила мягкими серебристыми переливами струн. То была хрустальная песнь ручьев, источников и речек, дарующих жизнь ирландской земле.
Миг спустя в нежные аккорды струн влился еще более чистый, прозрачный девичий голос. Эстер исполняла песни из "Последней летней розы" Томаса Мура,[3] чья слава гремела по всей стране.
Затерявшийся в толпе Элеазар потрясенно вслушивался в журчащую мелодию, где неразличимо сплетались голоса девушки и арфы. Он уже был знаком с Эстер. В начале бала его представили обеим сестрам Килин, а позже, когда кавалер пригласил Жюльетту на экоссез, он остался наедине с Эстер; им обоим невозможно было танцевать, — ей мешала хромота, ему достоинство молодого пастора. Они почти не говорили в оглушительном гомоне бала, но каждое слово девушки сопровождалось такой прелестной улыбкой, что Элеазару невольно вспомнилась голубка с масличной веткой в клюве, возвестившая Ною конец его тяжких испытаний.
Он сгорал от желания еще раз увидеться с Эстер, но не мог придумать никакого удобного повода явиться в эту католическую помещичью семью. И вот однажды на ярмарке его окликнул чей-то звонкий веселый голосок. Он не сразу признал Жюльетту, она была одета и причесана совсем не так, как на балу. Вместе они прошлись вдоль овощных рядов и загонов для скота, и, прощаясь, она пригласила его на ферму Килинов в следующее воскресенье.
5
Когда Элеазар, весь сжавшись от робости, осмелился войти во двор фермы, он увидел там множество гостей. Жюльетта удивленно взглянула на вновь пришедшего, еще усугубив его смущение. Потом она потащила Элеазара в самую гущу собравшихся, чтобы представить родителям. Глава семьи смерил ледяным взглядом этого нищего протестанта, словно спрашивая, где его дочь выкопала такое чудище. Нет, решительно, эта Жюльетта настоящая сумасбродка; недаром ей никак не удается приискать достойного мужа. Вот удумала — пригласить сюда голодранца-пастора. Только его здесь и не хватало!
К счастью, тут появились новые приглашенные, и Элеазара оставили в покое. Жюльетта исчезла, и он блуждал в одиночестве между столами, расставленными вдоль оранжереи, в поисках той, ради которой и пришел сюда. Жюльетта наверняка позабыла сообщить сестре о приглашенном пасторе. Да и здесь ли Эстер? Промаявшись часа два, он уже направился было к выходу, расчитывая незаметно исчезнуть, как вдруг увидел молодую девушку в зеленой беседке. Она сидела в окружении детей, с которыми весело перебрасывалась мячом. Радостное удивление, вспыхнувшее на ее лице, мигом утешило Элеазара. Он попытался принять участие в игре, но дети, оробевшие при виде незнакомца, разбежались, и они с Эстер остались вдвоем.
Она пригласила его сесть на толстую подушку у ее ног и, не найдя другой темы, они заговорили о детях. Викторианская мораль требовала смотреть на детей как на невинных ангелочков, упавших с неба. Единственный долг взрослых состоял в том, чтобы охранять их от нечистого, грешного мира. Детей одевали, учили и развлекали, строго руководствуясь этим принципом. Эстер поразила Элеазара своим насмешливым отношением к этому предрассудку. По ее мнению, нужно было совсем не разбираться в детях, чтобы идеализировать их подобным образом. На самом деле они отличались не меньшей испорченностью, чем взрослые, только иной, соответствующей их возрасту.
Элеазара удивили ясность и независимость суждений молодой девушки. Казалось, хромота и положение младшей в семье держали Эстер в стороне от остального общества, которое вынуждало ее глядеть на себя строго и беспристрастно, не строя никаких иллюзий.
Потом они заговорили об ангелах. Протестантское богословие крайне подозрительно относится к этим непонятным созданиям, которые, наряду с целым сонмом святых, поощряют злосчастную склонность католиков к политеизму. Эстер не разделяла этой подозрительности. Она восхищалась золотистой и белоснежной иерархией серафимов, херувимов, архангелов и ангелов. Вот только существование ангела — хранителя сильно стесняло ее в отрочестве. Да и как не смущаться юной девушке вечным присутствием рядом с собою этого невидимого, но всевидящего молодого человека?!
Элеазар запротестовал: не годится называть ангела молодым человеком, это явное антропоморфическое преувеличение. Многие средневековые богословы спорили о том, к какому полу отнести ангелов. И напрасно теряли время; разумеется, они не мужчины и не женщины, им не ведома тайна рождения. И это неведение сближает их с детьми, — ведь неоспоримо, что лишь дети, в силу своей слабости и неразумия, пользуются привилегией иметь ангела-хранителя. На это же, вероятно, намекается и в Евангелии от Матфея: "СМОТРИТЕ, НЕ ПРЕЗИРАЙТЕ НИ ОДНОГО ИЗ МАЛЫХ СИХ; ИБО ГОВОРЮ ВАМ, ЧТО АНГЕЛЫ ИХ НА НЕБЕСАХ ВСЕГДА ВИДЯТ ЛИЦЕ ОТЦА СВОЕГО НЕБЕСНОГО" (XYIII, 10).
Достигнув возраста взрослых грехов, подросток навсегда расстается со своим ангелом — хранителем, но в глубине души до конца жизни будет скорбеть по нему.
Эта идея родства между бесполостью ангела и невинностью ребенка явно поразила Эстер. Убежденность в том, что ей никогда не суждено стать матерью, образовала в ее сердце горестную пустоту, которую она пыталась заполнить чем только могла. Она заговорила о пухленьких смеющихся херувимчиках, во множестве порхающих на плафонах некоторых католических церквей, к великому возмущению аскетичных протестантов.
— Могущество ангелов состоит в том, — заявила она, — что они обладают и руками и крыльями. Вот в чем и заключается их коренное отличие от земных существ, которые имеют либо то, либо другое. У птицы есть крылья, но нет рук. У человека есть руки, но он лишен крыльев. И это не такая уж простая альтернатива. Она означает, что нужно выбирать между действием и полетом, погрузиться в обычную повседневную жизнь или порхать над вещами и существами.
— Такое же противоречие мы наблюдаем и в сфере политической власти, — добавил Элеазар.
— Ибо король царствует, но не правит. Он предоставляет своему премьер-министру пачкать руки в грязи тривиальных дел.
3
Мур Томас (1779–1852) — поэт, композитор и музыкант, прозванный народным певцом Ирландии.