Мы с мужем молча переглядываемся. Неужели опять понеслось?
А между тем Пенни приближается плотнее и понижает голос до сценического шепота:
– Должна вам сказать, выглядите вы просто изумительно! А это… – Она щупает ткань моего платья. – Это совсем даже недурно. Знаете, обычно подобные вещи смотрятся как абсолютное барахло, а это довольно миленькая штучка. У меня дочка в мае должна родить, так она просто с ног сбилась – ищет что-нибудь подобное, такое, в чем можно было бы пока ходить.
Я чувствую, как вся кровь отливает у меня от головы. А Пенни как ни в чем не бывало улыбается:
– Вы, наверное, так счастливы!
Я с трудом проглатываю ком в горле и выдавливаю из себя:
– Я не беременна.
Она недоуменно морщит лобик:
– Простите, не поняла…
– Я не беременна, – уже громче повторяю я.
У моего мужа вырывается нервный смешок.
– Когда она забеременеет, вы, Пенни, узнаете об этом первой, уверяю вас.
– Нет, первой об этом узнаю я, – говорю я, и он опять смеется, на этот раз уже чуточку истерично.
Пенни продолжает глазеть на меня в изумлении и бормочет:
– Но это платье!.. Простите, я думала… Оно так…
Я поворачиваюсь к мужу.
– Милый?
Милый, похоже, нашел, куда отвести взгляд, – стоит и пялится в пол.
– Картошка, – говорю ему я.
Уж не знаю, чего я от него жду, – чтобы защитил меня как-то или по крайней мере хоть выразил сочувствие, – но он почему-то продолжает тупо глазеть на свои ботинки.
– Ладно, – говорю я, поворачиваюсь и иду прочь.
Ощущение у меня такое, будто душа распрощалась с телом, однако мне как-то удается добраться до спасительного туалета. Там пара девиц поправляют перед зеркалом макияж, поэтому я запираюсь в пустой кабинке. Прислонившись спиной к холодной стене, я закрываю глаза. «До сих пор никто еще не умирал от унижения, – напоминаю я себе. – Иначе меня бы давно уже не было в живых».
Наконец девицы удаляются. Я отпираю кабинку и подхожу к зеркалу. Как всякая нормальная женщина, я смотрюсь в зеркало ежедневно – когда умываюсь, чищу зубы или причесываюсь. Обычно я вижу себя там словно по частям, не заботясь о том, чтобы соединить их. Не знаю, по какой причине, но так мне почему-то спокойнее.
Но сегодня я заставляю себя увидеть всю картину целиком и вдруг понимаю, что все эти частички и кусочки вместе составляют портрет абсолютно незнакомой мне женщины. Такой женщиной я не хотела быть никогда.
Волосы явно пора привести в порядок и обязательно покрасить – чтобы избавиться от преждевременно тронутых сединой прядей. Ужасно тонкие, невыразительно-пепельного цвета, они кое-как торчат в разные стороны, лишь сбоку удерживаемые фальшивой черепаховой заколкой. Лицо, и без того обычно бледное, сейчас попросту неестественно белое. Не то, что алебастрового оттенка или цвета слоновой кости – оно именно лишено всякой краски, словно кожа какого-то глубоководного морского животного, никогда не видевшего солнца. На этом фоне ярко-красная губная помада выделяется кричащим пятном – из-за нее рот кажется чудовищно огромным, похожим на зияющую кровавую рану, образовавшуюся в нижней части лица. В духоте переполненного зала я успела вспотеть, и теперь нос мой блестит, щеки покраснели и лоснятся, а у меня нет с собой пудры. Платье же, несмотря на то, что подвергалось только сухой чистке, почему-то безнадежно обвисло и, сказать по правде, выглядит совершенно бесформенным и старомодным – во всяком случае, сейчас такие фасоны пятилетней давности уже не носят. А ведь когда-то я ощущала себя в нем сексуальной и уверенной, правда, тогда оно подчеркивало контуры моего тела, придавая ему чувственности и грации. Но теперь, когда я вешу на десять фунтов больше, оно имеет совсем другой вид, и эффект уже не тот. В довершение картины скажу об обуви – в туфлях фирмы «Мэри Джейнс» на плоской подошве, да к тому же еще с поперечным ремешком, которым я отдаю предпочтение из соображений удобства и практичности, ноги мои выглядят как два толстых древесных ствола. Потертые и уже довольно облезлые туфли, конечно же, предназначены для ежедневной носки. Если не ошибаюсь, им минимум два года, и они уже достаточно изношенны, чтобы надевать их на выход.
В общем, плачевный вывод напрашивается сам собой – «типичная беременная». А еще точнее – «сделала все, что могла, в сложившихся обстоятельствах».
Я в ужасе разглядываю свое отражение. Нет, та, что смотрит на меня из зеркала, вовсе не я. Это просто какая-то чудовищная ошибка, зловещий бермудский треугольник, соединивший в себе дурную прическу, дурное платье и дурацкие мужицкие туфли. Я понимаю, что для начала должна успокоиться и обрести состояние равновесия.
Пробую провести эксперимент.
– Привет! Меня зовут Луиза Канова. Мне тридцать два года, и я не беременна. – Мой голос эхом отдается в стенах пустой туалетной комнаты.
Но эксперимент не удался. Я совсем падаю духом и начинаю паниковать. Тогда я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь положительном, но перед глазами у меня почему-то мелькают сотни и тысячи холеных и лоснящихся черных и белых лиц. Ощущение только одно – будто я не одной с ними породы.
Внезапно дверь у меня за спиной открывается, и и туалет входит Мона.
Мне хочется рвать и метать, только одно слово сейчас уместно – «картошка».
Она театральным жестом опирается руками о раковину.
– Луиза, я только что узнала. Но уверяю тебя, она не имела в виду вообще ничего такого. К тому же она слепа, как летучая мышь.
Ну почему?! Почему он ей все рассказывает?
– Спасибо, Мона. Вы очень внимательны.
– Кстати… – Она приближается и двумя аккуратно наманикюренными пальчиками убирает волосы с моего лица. – Если хочешь, я могу дать тебе телефон моего парикмахера. Весьма толковый парень.
На выходе меня ждет муж. Он протягивает мне пальто, и мы уходим с вечеринки в полном молчании, менее чем через полчаса оказавшись на том же самом месте Трафальгарской площади. Выискивая свободное такси, он достает из кармана пачку сигарет и закуривает.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я.
– Курю, – отвечает он.
Для справки поясню – мой муж не курит. Я решаю не вступать в дискуссию.
Вдалеке показывается желтый огонек такси, оно движется в нашу сторону, и я начинаю отчаянно махать ему. Сгущается туман. Такси тормозит, и мы забираемся внутрь машины. Мой муж брякается на заднее сиденье, потом наклоняется вперед, чтобы опустить оконное стекло.
Мне вдруг хочется как-то развеселить его, обнять или чтобы он меня обнял. В конце концов, кому какое дело, как я выгляжу, и какая разница, что они все думают по этому поводу? Он все равно любит меня. Я придвигаюсь к нему и кладу ладонь на его руку.
– Милый, а ты правда считаешь, что я… выгляжу нормально?
Он сжимает мою руку.
– Послушай, Тыковка, ты выглядишь просто прекрасно. Как, впрочем, и всегда. И не обращай ты на нее внимания. Она скорее всего просто завидует твоему возрасту и тому, что ты замужем.
– Точно, – охотно соглашаюсь я, хотя и не слышу того моря комплиментов, на которое рассчитывала.
Он снова сжимает мою руку и целует меня в лоб.
– А кроме того, ты же знаешь, что мне нет никакого дела до всей этой чепухи.
Такси проносится по ночным улицам, и, пока я вдыхаю задувающий в лицо холодный ветерок, в голове у меня копошится одна-единственная, но упрямая мысль. «Да, тебе-то нет дела, зато мне есть».
Что такое элегантность?
Это некая гармония, почти то же самое, что красота, с той лишь разницей, что последняя чаще дается природой, в то время как первая представляет собой плод искусства. Если бы мне позволили обозначить этим звучным словом столь второстепенное искусство, я бы сказала, что превращение обычной женщины в элегантную является главной задачей всей моей жизни.
Это была тоненькая, в невзрачной серой обложке книжечка, так и называвшаяся – «Элегантность». Она затерялась между толстенным, явно никогда никем не читанным томом по истории французской монархий и замусоленным чуть ли не до дыр изданием «Влюбленных женщин» Д.Х. Лоренса. Гораздо тоньше других книг, она была к тому же больше обычного формата и гордо возвышалась над своими соседками по полке. Тисненые буковки заголовка на серебристой обложке поблескивали, словно золотая монета на дне прозрачного ручья.