УТРО ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ «БРАТЬЕВ КАРАМАЗОВЫХ» Поэма (1948)
En Dieu il уa deux processions,
une par voie de generation et une autre
par voie'd amour.
Dieu n aime point le peche
qui n est point produit, n’y forme
et n’est point une creature.
SAINT THOMAS
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЦЕПЬ СТРАСТИ ДЛЯ КАДИЛА ВЕРЫ
До духоты натоплен кабинет, В печи горят березовые рощи… Стакана чая хладный веник тощий Бессонницы уж заметает след… Тот след, что нерассыпавшийся перст Средь пепельницы пепла указует… Хождение по комнате связует, Но путь бессонный не имеет верст… Светает… Час рассвета есть такой, Когда темнеет мел, светлеет уголь… Свои решает теоремы угол — Одна из этих теорем — покой… И каждый раз, как темнота угла Решала углубленный свой циссоид, Он чувствовал баюканье покоя, Идя от освещенного стола В тот кабинета сумрачный конец, Где в раму вставлены большие тени, Ведущие, как темные ступени, К тому лицу, в котором есть венец… И на венец в его лице взглянув, Чуть зацепившись, как всегда, за скулы, Угадывая взгляд слегка сутулый, Он шел обратно, в лампы свет свернув. Садился, и, сжимая грудь, читал, Сжимая грудь себе двумя руками… Есть астма чтенья с ватными тисками… Которые… он все сильней… сжимал… И постепенно отлегло мученье. И камень вновь упал с его души В глубь тины трепетной ночной тиши, В зеленоватость ореола чтенья… Раскрытый том, лежавший перед ним, Был цепью страсти для кадила веры… И шрифт его исчерно-пыльно-серый Был мелок под безличием одним… И ровен был, как тихие торцы, Глухие в ливень и немые в пламень, Что переходят вдруг в неровный камень, Грохочущий в ночные все концы. Темно-малиновый кровоподтек В углу тихо-сияющей иконы… Иван, Иван, почисть сюртук суконный… Четверг прошел, но вторник ведь протек… И для того шрифт ровен, невелик, Чтоб равным стать и чем-то самым ближним, Чтоб дождиком весь вымостить булыжник И засушить бессмертье павилик… Чтоб в нем найти ответ – не на вопрос, Чтоб в нем найти вопрос – не для ответа, И чудо претворенья тьмы из света Свершает в нем фонарный купорос. И фонари, мигая, вдаль бегут, Мигание свое опережая, И, постепенно рост огня снижая, Вдали как будто низость жизни жгут… Что мучаешься ты ведь все обман, Ведь молодость проходит раньше бедер, Ведь отчество стареет раньше, Федор, — Ведь не стареет лишь один туман… Чтоб видеть только только волоски, Как повалить ее иль как поставить — Чтоб сладострастью крошки не оставить — На стол — на пир — над скатертью доски. Темно-малиновым кровоподтек В углу тихо-сияющей иконы… И слышен храп… и пот одеколона… Четверг прошел… но вторник ведь протек… Метелица за окнами шумит И мерзлую бесследность заметает… Дамоклова сосулька нависает И блеском затаившимся грозит… На свист нанизывая свист, свистит, В морозных иглах посвист стелет гулкий… Нависшая Дамоклова сосулька Угрозой затаившейся блестит… И дом, стоящий на луны опушке, Сияньем залит — полон темноты… Замерзли Данаидины кадушки, Но спящий дом исполнен духоты… Но что-то половица не скрипит… А… Смердяков из сумрачной передней В столовую прошел… На нем передник… Но разве время есть — весь дом ведь спит. А… Он прошел, и быстро по бокам Он бросил вскользь два три небеглых взгляда Он ничего не нес, да и не надо Не надо ничего пустым рукам… А… Он пустые руки положил На стол и стул немного отодвинул, Потом опять его слегка придвинул — И так он в тишине ночной служил… А… Шею он почтительно сгибал, Сгибался весь, чтоб не было сомненья, Что служит он… Но светопреставленье На свои он только приглашает бал… А… Вот он, на пол что-то уронив, К невидимым осколкам приступает, На них ногой нарочно наступает И, мерзостным движеньем раздавив. А… Он раздавленное подает — Незримые осколки на ладони… И из бутылки, кажется, бездонной Он то, что кажется как будто пьет… А… Улыбнулся, то есть побледнел — Его улыбка желтизной зеленой Во рту змеилась, столь неутоленной, Что вдруг бокал незримый зазвенел… А… Поднял он незримый свой бокал К губам своим — задумался, раздумал — И бросил вдруг в лицо со страшным шумом Тому, кому служил… и заикал… А… Сразу он ужасное постиг… И с первым же толчком, иканья звуком, В его лице мелькнул, и скрылся с мукой Его потайный и сокровный лик… А… Словно от икания толчка, В лице его вдруг дик его сокрытый Явился, как процеженный сквозь сито Дрожания, и призрачный слегка… А… Содроганье дольше и сильней Потайный лик из глубины толкает, И – смертью смерть – в иканьи возникает И – сущим – из небытия видней… А… Смертью смерть… иканье… смертью смерть – И – сущим во гробех – толчок – и сущим – Живот… иканье… даровав… и смерд Толчком нетленья потрясенный пуще… А… Как пробив сквозь скорлупу яйцо, Беззвучно тронув страшные аккорды, Растленно-ангелическая морда Вдруг заменила все его лицо… А… Мокрая… и к ней прилипший мрак Струится по щеке поганой струйкой — И стечь не может до конца никак И пачкание продолжает булькать… А… Смертью смерть – иканье — не поправ – Несущим во гробех — толчок — и пуще – Живот — иканье — сушим даровав — И в сущем потрясается не сущим… А… Лишь местами ангельская сень Через растленье щек и лба, и носа Чуть проступает, как гнилая тень, Как сгнивший плод, как лужица поноса. А… Стыдно морде шею повернуть, К стыду она не вправе повернуться, И от стыда не в силах увильнуть, И со стыдом не может отвернуться… А… Выглянув по-ангельски на мир, В растление она спешит сокрыться — Но вновь икание — и морда длится — И уж не кровь, а бледность пьет вампир… А… С каждым содроганием в лице Так появлялся лик во тьме сокрытый, Мелькал, скрывался, вновь мелькал забытый — Чуть стертый бледным трепетом в конце… А… Вновь пробив сквозь скорлупу — молчком, — Беззвучно тронув страшные аккорды, Растленно-ангелическая морда В небытие ударилась ничком… А… Рот зажал и пытками пытался Икание свое остано