вить,
И вдруг сказал – веревку легче вить…
И половицы скрип тогда раздался…
В столовую Алеша не вошел –
Остановился на самом пороге…
Был сонный весь, испуганный немного
Тем, что увидел, тем, кого нашел…
Поднявши руку к светлым волосам,
Запутавшимся в облаке подушки,
Он вдруг спросил – не знаешь ли, где вьюшки,
Чтоб печь закрыть бесовским голосам…
Я спать не мог — хотя потом уснул –
В печи – под завывания метели –
Бесовские мне голоса все пели –
Я одеяло выше натянул…
И мне приснился страшный звон стекла…
Но что с тобой ты бледен, ты икаешь –
Держи свой дух… держи ты опускаешь –
Держи свой дух… Метель, кажись, прошла…
Что я хотел — и тронул свой висок —
И повторил — что я хотел — и щеку
Себе погладил в слабости далекой —
И стал как будто более высок —
И тотчас наклонил немного шею,
И руку положил себе на грудь,
Как будто защищал кого-нибудь,
Еще на это права не имея…
И на мгновенье головой поник
Над этой все светлеющей защитой,
И грудь его, рукой его прикрыта,
Казалась беззащитной в этот миг…
И что-то вспомнив, вспыхнул, как огонь,
И покраснел почти до слез сквозь искры
Смущения — и выпрямился быстро —
И поднял вместе с голосом ладонь –
Все в доме спят, лишь мы с тобой не спим,
Да бесы в печке возятся и воют —
На что сдался — не ведаю – я им –
Одною вьюшкой не спасутся двое…
И снова на мгновение поник,
Как будто в слабости ища защиту,
И на губах был шепот позабытый —
И вновь приподнят был ладонью вскрик –
Так пусть уже она тебя спасет –
На двух одной, пожалуй, будет мало…
Но что с тобой – с тебя струится пот –
Держи свой дух, держи… Неиствовала
Метель всю ночь… Куда запропастил –
Не знаешь ли — куда девались вьюшки…
Но я бесам неведомо простил —
Хоть страшно и зароешься в подушку,
Но мне так жаль их безобразных рыл,
Что не держусь за медный крестик, веришь…
Держи свой дух, держи, — он повторил
Уже слабей, сойдя с порога двери…
Ну, я пойду… Но прежде, чем уйти,
Он Смердякову чудно улыбнулся —
И с этой же улыбкой обернулся,
Уже в передней, вымолвив — прости…
………………………………………………..
Темно-малиновый кровоподтек
В углу тихо-сияющей иконы…
И в серый… денежный конверт… исконный
Цыпленочку… гнездящийся пяток…
Да пожелает ли она придти —
Таким деньгам не место быть в конверте…
…Она из тех, что сосчитать, поверьте,
По пальцам не умеет до пяти…
Не говорит ни со своим рассудком.
Ни с гордостью не шепчется своей —
Но знаешь, что всего она страшней, —
Когда вдруг тихо скажет прибаутку…
Что борода — седая трын-трава…
А ты под лампы траурную копоть,
Ты жаждешь языком нащупать шепот
В горячей сладостной слюне слова…
Метелица уж больше не кадит
Язычеству, которое блистает…
Дамоклова сосулька нависает
И блеском затаившимся грозит….
И лунного сияния тот свет
Сливается с волшебным этим светом …
И дивный сладкий скрип в сверканьи этом
Сокрыт, замерз… Все нет ее… Все нет…
И улица молчит, как этот свет …
И на углу – из окон желто-мутных,
Из окон чайной – плёском поминутным
Выплескивался мутно-желтый свет…
Что мучаешься ты ведь все обман –
Ведь молодость проходит раньше бедер,
Ведь отчество стареет раньше, Федор,
Ведь не стареет лишь один туман…
Она молчит, не смотрит на луну,
И видит свет, что выплеснут из чайной,
И ежели придет, рукой отчайной
Рванув звонок, как ржавую струну, —
Ты выбежишь, все двери отворив,
Она пройдет, не дав себя под локоть,
И свет иконного кровоподтека…
Кумиром… озарится… сотворив…
И в миг, когда скользнет ее платок,
С плеча скользнет, и со спины, со стана,
Ты скажешь ей — я на колени встану
И раздавлю последний лепесток…
Последний лепесток я раздавлю
Или своими нежными стопами
Встань на него, покрытая шипами, —
Я кровь свою на тех шипах люблю…
…………………………………………….
…Темнеет мел и уголь посветлел…
Дыхание, объятое тисками,
Он грудь себе сжимал двумя руками —
Есть астма чтенья — ею он болел…
Всю ночь бессонную опять читал
И первый том к утру закончил «Братьев»…
И, наконец, зевая, как распятье, —
Раскинув руки, он над книгой встал…
И глухо… на забвения басах…
Часы пробили… словно в прошлом веке…
И думал он – как вечность в человеке,
Так коридор продолжен в голосах
Тех близких, что к нам издали идут,
Чтоб ближе быть, идут по коридору,
И на окне – ко мне войдя – найдут
Сугробами опущенную штору…
Прислушался – но платье не шуршит
И замерло уже у самой двери…
«Войди» – и не услышав, но поверив,
Заботливость к усталости спешит…
Обычный возглас: «ты опять не спал»
Рожден сестрой, еще влюбленной в брата,
И, как волна баюкает закаты,
В ответ он головою покачал…
Покуда он молчал на возглас сей,
Сестра сугробы шторы поднимала,
И, поднимая светлой грудой всей,
Она их в веер желтизны сжимала.
…Их мать, в их раннем детстве умерла…
Она в лиловом облаке ходила,
Теряла их, звала и находила,
Как крошки, что упали со стола.
И что сидели тихо под столом…
И вновь теряла их в аллеях сада,
Которых было более, чем надо,
Чтоб прошлое найти уже в былом…
На хлопотами сильную любовь
Он отвечал слабеющей улыбкой…
«Когда ты ходишь — половицы скрипка —
Она меня всю ночь будила вновь»…
Но восклицанья нежности родив,
Сестра уже салфетку пеленает,
И жизнь идет, как девушка земная,
По коридору — кофе не пролив, –
В старинной чашке с синим ободком,
И масло с оспой сыра на подносе,
И взор, что исподлобия, тайком,
К нему свое сияние возносит
И говорит об утре, как Добре…
И снова взор к подносу опускает,
И ложечка над чашкою мелькает,
В нее кладя свой отблеск в серебре…
Два отблеска – и третий – положив
В со сливками воркующую чашку –
… А Клавдия в халате нараспашку –
Вдруг вспомнил сквозь усталости прилив…
И сливочник, взлетев как голубок.
Чает струе воркующей пролиться…
Страсть губит – и от страсти не отбиться,
Не губит только – никогда – порок…
И снова ясный взор к нему взошел –
И в этот раз со смелостью глубокой –
И он в се сияньи темнооком
Об утреннем Добре опять прочел…
Веснушки золотистые руки,
Как буквы золотые в бедных строфах
Неграмотных, в царапинах тоски…
И свой алтарь, дымясь, возводит кофе…
Прокофий в это время внес дрова
С веселой бородою в две охапки,
В которых таяли снежинок крапки,
И печь вступила в жаркие права…
Когда ее он встретил в первый раз
В просторном полусветлом коридоре.
Мгновенное смущенье темных глаз
Столкнулось с восхищением в упоре —
Но — восхищением посторонясь —
Он, взоров пропустил ее смущенье,
И — голову склонивши на мгновенье —
Она прошла, ему не поклонясь…
Она в то утро в ихний дом вошла,
Чтоб новою служить сестре служанкой,
А он к себе вернулся спозаранку —
Та ночь в притоне с Клавдией прошла…
В той комнате, где часто он бывал,
Где бархат был своим же эпилогом,
И в раме позолоченной убого
Обрушивается «Девятый Вал»…