УХОД СОЛДАТ НА РУССКО-ЯПОНСКУЮ ВОЙНУ
Поэма (1949)
… И без конца штыки идут, идут,
И каждый штык с другого начинает
Штыка свой некончающийся путь,
Свой путь, который третий штык кончает…
И чем все ближе острия идут,
Тем острия все далее блистают,
И все они бесчисленно растут,
Но вместо жизни в смерти вырастают…
И солнце пробивает путь себе
Одним штыком между двумя штыками,
Что мерно — но как будто на горбе —
Идут вперед с обратными толчками…
И по бокам штыка идут штыки
И держат на ничтожном расстояньи
От солнца — и безмерном от руки —
Единый блеск с бесчисленным сверканьем…
Но каждый штык, идущий меж двумя,
Не служит никому из них соседом —
Один идет, совсем один, стоймя,
За блеском, да своим же блеском следом.
Шмыгает нос сопливую свирель,
И наперед бегущие мальчишки
Все отстают – пока шель да шевель –
Хотя их лбы перегоняют шишки.
Мороз давно их за уши дерет,
Но музыка их лучше согревает,
И оттого они бегут вперед,
И оттого за ней не поспевают.
И, выглянув в морозное окно, –
А мой этаж – как чин – был самый нижний, –
Увидел я – они идут давно,
Но не прошел их ряд и самый ближний…
Оркестра ярко-блещущая медь –
И плавными толками колебаний –
Войска идут – не престает греметь –
К мужской, кровавой и нерусской бане…
Портянки мумий в валенках амфор
Шагают в ряд и двигают колонны.
И отблеск византийский Никофор
Хранит в глазах спокойных, непреклонных.
К мужской – лишь отделение мужчин
За отделением, лишь взвод за взводом…
Пречистыми рубахами кончин
Возоблачен призыв второго года…
Портянки мумий в валенках амфор
Шагают в ряд и двигают колонны,
И отблеск византийский Никофор
Хранит в глазах спокойных, непреклонных.
К кровавой – крови за струей струя
Стечет — откуда — темная — из кранов,
И скапает — откуда — с острия —
На веник славы, как захлещут раны…
Портянки мумий в валенках амфор
Шагают в ряд и двигают колонны,
И отблеск византийский Никофор
Хранит в глазах спокойных, непреклонных.
К нерусской — побывал во всяких Росс.
А вот теперь — идет к Дальневосточной…
В сей бане многоградусный мороз
И непролазные снега? — Так точно…
Шли с мыслями, глубокими, как тыл,
Подмышками сжимая веник славы,
И ни один на месте не застыл —
С пехотою — поток казачьей лавы.
Вдоль улиц шли, текли средь площадей
За парой как ошпаренная пара,
И в мыльной пене сотни лошадей
Нелегким обволакивались паром…
И лошадей горячих холод дул,
Не охлаждал, не дул им в хвост и гриву,
И губы мужественные Федул
Сжимал, а не их надувал спесиво.
Веселая сопливая свирель
Шмыгала песнь и песнь была курносой,
Сопливая свирель – морозный хмель –
Шмыганьем песнь курносую возносит…
И всадники, застывши в стременах, –
Носками врозь – бока коней рубцуют –
Невысоко взметая снежный прах –
И в снежном прахе высоко гарцуют…
На уровне горячего глотка,
С которым холод в душу проникает,
И узкого флажечного платка,
Что ветер — резко развернув — сморкает.
Декабрьский воздух приглушенно-глух –
Средь серой дымки призраков природы, –
И лошадей величественный дух
От всадников медлительно восходит —
К принизившимся толстым небесам —
И, в отзвуки окутываясь глухо,
Медлительною дымкой всадник сам
Восходит вместе с лошадиным духом…
И кровь играет в лицах молодых,
Их пурпур жив, хотя он и синеет —
Пёр дух, пёр дух, пёр дух, пёр дых, пёр дых –
Пёр дух упрямее, пёр дых сильнее…
Под циферблатом Родины побед
Стал маятником полумесяц Турки…
XII-ый твой пробил Карл о, Швед…
И страшные кутузовские жмурки…
Кузнец богов иконы подковал
Златым куском вверху святого мрака,
В котором витязь русский ускакал,
На полумесяц глядя, и заплакал…
Как матери валогище Босфор
Толкал земной приплод вражды небесной –
Могил неверных каменных просфор
Наследователь станет сыном крестным…
Пусть лобным местом Софьево зерно
Размолото, что жерновом тяжелым,
Пищаль палила пороха дерьмо
И рукавами попадали в полы.
Но юный Петр уж тяжко проболел
Моветренною оспою Яузы,
Где ветер мелко выщербить успел
У смоляного черного подгруза…
Удельный гнев набегом тростников
Шуршал на берегу в глухом тумане –
Там, где русалки призрачность венков
Плетут, смеясь у плёса царской бани.
Свою учебу начал Он с Азов —
Водя перстом по карте домовито
Что свертывалась — как труба – на зов –
И Гении вдруг затрубили в свиток…
И вот настали северные дни,
И эхо дыма трубным звукам вторит,
И эхо ночи — ферверков огни.
И эхо чаши — с кровию викторий…
Опять, опять настал Великий Пост
Из среброрыбьей чешуи кольчуги…
Опять, опять прибавится погост,
Хотя его и заметают вьюги.
Над черным светом отческих икон
Кузнец богов прибил святых подковы —
И движется Российский Илликон
На поле брани с жатвою багровой…
Портянки мумий в валенках амфор
Шагают в ряд и двигают колонны,
И отблеск византийский Никофор
Хранит в глазах спокойных, непреклонных.
Как две шеренги черной тишины,
Толпа стоит вдоль движущейся части,
Как туча средь сребристой белизны,
Как туча слез, как туча безучастья…
Все гуще, все темней толпа стоит, –
Жизнь подождет, а смерть теперь не к спеху, –
И снежный блеск ее молчанье длит,
Как грозно-ослепительное эхо…
Она молчит – готовая к борьбе,
А те идут – воинственно, но мирно…
Всю ненависть – она таит в себе,
А те идут – беззлобные к кумирне…
Хотя они сюда пришли вразброд,
А кажется, что все явились сразу
И встали вдруг — все — как один народ –
Оправой темной снежного алмаза.
И две шеренги тишины молчат,
Как туча слез, как безучастья туча,
И шар земной, не двигаясь, влачат
Средь тишины торжественно-скрипучей.
И над толпою высится лоток,
Поставленный на голове подростка,
Который не по возрасту высок,
Все тихо — только эхо отголосков…
Глазами сироты на мир глядел
Сиротский сын огромного народа
И в цепь баранок душу он продел,
И цепь баранок – вся его свобода.
Красив неровной слабой красотой
И кротостью невинной миловиден,
Сиял, как ан