точку ту грызущую смотрел,
С которой жизнь грызенье начинает…
Селедка перед ним — с хвостом от стрел
Амура – свой скелетик очиняет…
И снова залп – залп водки холостой —
Что душу на мгновенье ослепляет
И делает ее на миг пустой –
И пустотой – прозревшей — наполняет…
И пустотой прозревшей пустотой –
И пустотой до ужаса прозревшей –
Наполнилась душа… Постой, постой…
И снова леденящий залп… согревший…
Мираж… до опьянения песков…
Под пальмою… оазиса земного…
Почти без ночи ночь… Рассветы снов…
Рассветы снов… Без снов рассветы снова…
…Но странно, что он стол не находил –
Все находил… стул, пальму… углового
Щегла… а сколько б раз не приходил,
Свой стол искал… как ищет честь – где Слово?..
Рассвет рассказ уж знает наизусть,
Что кашель бесконечно повторяет…
Но пусть его рассказывает, пусть…
Угаснув — лампа — фортку отворяет…
И мальчик утром рано уходил.
И светел был, хоть был он чадом чада,
И цепь свою баранок находил
И свой лоток — как щит без Цареграда…
Между господ разряженных и дам —
И толкотни, составленной из люда, —
Он шел, читая город по складам —
По суд — здесь судят… нет! — горшок! — по-суда.
…Он вспомнил вдруг — стремил квартет коней,
Как черный рай сверкавшую карету,
И женщина с лицом прекрасным в ней
Мелькнула — неподвижна, как в портрете…
И черный рай кареты так блестел.
Что перед нею снежный блеск затмился,
И долго-долго он вослед смотрел,
Пока квартет коней совсем не скрылся…
Пустопорожне-синие шары
Пустопорожний пурпур ворожили
В окне аптеки… Стекляной коры
Стеклянность вспыхивала, гасла или…
И дальше шел и нес его лоток,
Как шаткий челн, как жизни челн несладкой….
…Сосулек пилы пилят водосток…
…Из инея лохматая лошадка…
И с желтизной мочившихся собак
От стенки до средины тротуара,
Раскрывшеюся дверью вдруг кабак
Мороз ошпаривал клубящим паром.
И доносил рыдание машин –
Поросписная песенная груда,
Что за аршином тянется аршин,
Неведомо куда и ни откуда…
Начавши песнь с усталостью – с трудом
Вот все сильнее – с яростью нетвердой, –
Она стучит в судьбу самосудом –
Стучит в судьбу самосудом аккордом…
Какую хошь усталость перетрут
До дребезга звенящие турусы —
С зевками эхо пустозвонный труд…
И то удары катятся, как бусы.
А то сережек с дреньканием дрожь,
А то брянчание брелков браслета,
А то звенит, как вынь-ка да положь
С зевками эхо, бренькание это…
Ударов редкий и хрустальный град
Стал учащенней — сделался железным
Ошибок нежных огрубевший лад —
Ошибок грубых лад печально-нежный…
И песнь судьбу как хватит кулаком,
Да все сильнее — с яростью нетвердой –
И с эхо оглушительным рывком —
Стучит в судьбу самосудом-аккордом…
И бьет судьбу и разбивает в кровь,
И эхо в синяках таких, что диво,
И шлет туда гулящую любовь,
Где выступала скромно-горделиво…
И хрусталями ударяет в град,
И разбивает град хрустальным блеском –
Ошибок грубых мягко грустный лад,
Ошибок нежных лад сурово-резкий…
И бьет и бьет аккорд самосуда,
Всю разбивая в кровь судьбу нещадно,
И шлет любовь туда, где нет стыда,
Где было все стыдливо-ненаглядно…
И вдруг, не все на свете позабыв,
И в кровь судьбу, не давшую пощады,
Аккордами самосуда разбив,
Она как грянет всей своей громадой,
Вся, как земли трясение, дрожит,
И песенною лавой вся клокочет,
И яростная дрожь по ней бежит,
Себя не помнит и забыть не хочет…
И вновь как грянь аккорд самосуда,
Всю разбивая в кровь судьбу бесщадно,
И шлет любовь туда, где нет стыда,
Где было всё стыдливо-ненаглядно…
Потом стихает буря за ребром
Одним, другим, все глуше, в беспорядке,
И дико озирает бурелом,
Разметанные озирает грядки.
Притихла… И к округлым облакам
Она плывет за песенной калиткой,
И рассыпает тихо по бокам
Негромких малых звуков маргаритки…
И мальчик видел изобилья рог —
Над лавочкою яркою, как щелочь,
Когда скупой морозный ветерок
Донес к нему железных звуков мелочь, —
Что, отдавая, вновь назад берет,
И вновь дает не тем, кто бьет баклуши, —
Достаточно, чтоб накупить широт
И без того для широчайшей суши…
Он, тихо вскрикнув, ловко побежал,
Держа лоток позябшею рукою,
И локоть свой оборванный держал,
Как распустившийся цветок левкоя.
Он улицы трубою сокращал
Еще незримой, более все гулкой,
И трубный блеск златисто освещал
Среброискрящиеся переулки.
Свернул — направо — влево — поворот —
И — выбежав — остановился резко —
К нему спиной повернутый народ
Стоит — как туча темная средь блеска…
И он увидел – головы идут,
Штыки блестят, в сверканьи не кончаясь,
И трубы солнце на морозе жгут,
Со смертью в кольцах ледяных венчаясь.
Горсть золота за горстью серебра
Кидало солнце трубам звономедным,
И сердив за нашивками ребра
Пылало счастьем гордым и победным.
И трубы ослепленно солнце жгут,
И опушенный воздух резко рушат,
И членов нераздельное орут
Во эхо затыкающее уши…
Набравши в щеки звуков медяки
Про черный день, про черный день, про черный,
В рог изобилья дуют бедняки,
Задами злата чтоб сребристо пернуть…
И солнце ослепительно горит,
В зенит звенящий искры сыплет в трубах,
Зенит звенит, звенит зенит, звенит,
И дым идет, что испускают губы…
Проходит ряд безжизненно-могуч –
Один кусок безжизненной природы –
И распадается – что камни круч —
На силу, слабость, мощь — когда проходит…
Все сведено к какой-нибудь щеке —
Ее шиповник нежен и под бритвой…
Тяжел тулуп, а он как налегке
Идет, и взор что ястреб в час ловитвы…
И снова ряд безжизненно-могуч —
Один кусок безжизненной природы
И распадается – что камни круч —
На силу, слабость, мощь — когда проходит…
Все сведено к каким-нибудь глазам,
Что встретившись с внезапным женским взором,
Вскричали – ах, я жизнь свою отдам
Не за тебя — в любви твоей дозоре…
Не я пойду в любви твоей дозор,
В простор ночной губительный и томный…
От глаз моих твой оторвется взор,
Но все же знай… И иногда припомни…
Красиво попадают рукава
В широкие, размеренные взмахи,
И кажется, что скошена трава,
И кажется, что улетели птахи…
И всё идут, и снежная земля
Пред ними расступается упрямо,
И все идут, и, мерно шевеля
Как бы плечами, попадают в ямы…
Выныривают снова и идут…
То снег пищит, как старой куклы грудка…
То кала замерзающего жгут…
То в небе вдруг как будто незабудки…
То — создана из своего ребра —
Бежит средь худобы своей собака…
То испитая лилия добра
Не оставляет ни кровинки маку…
Оркестр — как смерть — внезапно перестал, –
И в тишине, мгновенно наступившей,
Немного больше каждый вдруг устал
Коку-то — где-то — в чем-то уступивши…
Я за окном неясно услыхал
Внезапное отрывистое — «смирно»,
И вдруг — цвет неба нежно-бледно-ал…
Как! — пышная и солнечная Смирна.
Лазурно-розовый приморский рай,
Благоуханное очарованье…
Цветы, плоды… Любуйся, выбирай…
Увы, незримы эти чары Ване…
Он в шумный и торговый ряд залез,
С лицом печальным, не кувшинным рылом,
А бабочки летят, как щепки… Лес
Не рубят ли, прозрачно-легкокрылый…
Но замер шумный и торговый ряд,
И каждый выставил лицо товаром…
Мои глаза не жадностью горят,
А к богатеям ненавистью старой…
За то, за то, что в небазарный день
Товар, который завоюет рынки.
Они приобретут за дребедень,
А женщина идет с пустой корзинкой…
Без струн оркестр как струны зазвенел…
Сперва, как будто эхо лишь, играя –
Так тихо-тихо, словно ангел пел,
Крылом печально щеку подпирая.
Как две шеренги черной тишины,
Толпа стоит вдоль движущейся части,
Как туча средь сребристой белизны,
Как туча слез, как туча безучастья.
Она молчит – готовая к борьбе,
А те идут — воинственно, но мирно…
Всю ненависть она таит в себе,
А те идут беззлобные к кумирне…
Хотя они сюда пришли вразброд,
А кажется, что все явились сразу
И встали вдруг — все как один народ –
Оправой темной снежного алмаза.
И две шеренги тишины молчат,
Как туча слез, как безучастья туча,
И шар земной, не двигаясь, влачат
Средь тишины торжественно-скрипучей.
И вдруг оркестр в сверканиях тугих —
В змеиные блистающие Веди —
Взгремел во извиваниях своих
Лаокооном обреченным меди…
И лаокооническая медь
Сжимает в страшных кольцах тела части,
Чтоб на груди у каждого согреть
Тебя — Копытом вознесенный Аспид…
И гибелью гремит Лаокоон,
И валенок змеиное шипенье
Тишайшее – не заглушает он,
Шипы вонзая в розы песнопенья…
Натугой ослепительной лучей
Ужасные сверкания обвиты
Вокруг боренья торсов трубачей…
Залавливается башлычный свиток…
И валенок шипение шуршит,
И в трупах извивается змеиность,
И гибелью Лаокоон гремит,
И