Хан напрягся, чтобы сдержать удар, затем поднял голову и посмотрел Чернышу в глаза. В его зрачках заплясал яркий огонь. Черныш протянул руку и ткнул Хана в нос.
– Нарываешься?
Хан отвел взгляд, хотя поражения своего не признал.
– Я правда ничего не сделал. Меня подставили.
– Подставили? – усмехнулся Черныш и кивнул Пину. – Слыхал? Его подставили!
Пин холодно усмехнулся; в лунном свете шрам на его щеке выглядел зловеще.
– Что ж, тогда мы считаем своим долгом добиться для тебя справедливости…
– Братец Пин, вашему покорному слуге нанесена обида! Ваша честь, подскажите, как поступить? – высоким голосом пропел Шунь, будто исполнял оперную арию.
Черныш погрозил ему кулаком.
– Мелкий паршивец!
– Хватит дурачиться! – оборвал их Шань. – Давайте послушаем братца Пина.
В камере воцарилась тишина. Шань говорил редко, поэтому каждое его слово имело большой вес.
Пин, довольный всеобщим вниманием, сплел между собой короткие пальцы и произнес:
– Поскольку ты уже здесь, лучше смириться с судьбой. Кого волнует, что тебя подставили? Да никого! Зашел в камеру минуту назад – а уже ноешь… Если хватило ума влезть в неприятности, то наберись мужества и признайся. Я спрашиваю еще раз: за что тебя посадили?
– Я и правда ничего не сделал! – Хан решил переубедить «судью». – Меня подставили. Во всем виновата девушка.
Пин выругался, вдруг изменившись в лице.
– Девушка? Малец, так ты по «цветочному приговору»?
Хан слышал, что на сленге это означало изнасилование, которое даже в тюрьме считалось самым позорным преступлением. Черныш бросился к Хану и опрокинул его на пол еще одним мощным пинком.
– Он темнит, дело явно нечисто! Пин попал в точку, а?
– Нет-нет, я вовсе не… – попытался вставить Хан.
– И кто ты после такого?! – заорал Черныш, пиная Хана снова и снова. Тот извивался на полу, уворачиваясь от ударов.
– Нет, я не вру, меня подставили…
Теперь Хана избивала вся троица «присяжных», поэтому больше он не смог произнести ни слова. Ему оставалось только свернуться клубком и поднять руки, защищая голову. Когда сильный удар пришелся в затылок, Хан в отчаянном рывке дотянулся до чьих-то ног и схватил их что было силы. Обладатель ног рухнул на койку.
– Ах, ты еще и сопротивляться будешь! – прошипел Шунь, безуспешно пытаясь освободиться.
– Ну, сам напросился! – прорычал Пин и ударил Хана в живот.
Тот замер, сунув руки под мышки и потеряв от боли способность двигаться. Шунь вскочил и выместил гнев еще серией пинков. Хан мог только глухо стонать.
– А парнишка сильнее, чем кажется, – заметил Черныш, нанося последние удары беспомощному Хану. – Что теперь?
Пин откинулся на спинку своей кровати и посмотрел на свернувшегося калачиком Хана.
– Раз он решился на грязное дело, давайте отмоем его дочиста.
– Верно! – Черныш кивнул.
Втроем с Шанем и Шунем они схватили Хана и поволокли его в сторону туалета. Тот смог наконец восстановить дыхание и открыть глаза уже на холодном кафеле. Черныш и Шань прижали его к полу, а Шунь расстегнул на нем брюки.
– Ты что делаешь?! – завопил Хан, отчаянно сопротивляясь.
Не обращая на крики внимания, Шунь одним движением стянул с жертвы брюки вместе с трусами. Не на шутку испугавшись, Хан заорал во весь голос:
– Ублюдки! Пустите!
Пин, стоявший в дверях, нахмурился.
– Тише, не то охранники прибегут.
Шань сунул в рот Хану грязную тряпку, и теперь парень издавал только приглушенное мычание.
– Ты плохо себя вел. Сейчас мы тебя отмоем, тогда начнешь жизнь с чистого листа, – приговаривал Шунь, вынимая из-под раковины стиральный порошок.
Он щедро посыпал порошком промежность Хана. Кожу начало жечь, и Хан брыкался так неистово, что смог раз или два ударить Шуня. Тогда Черныш скрутил Хану руки, а Шань, улучив момент, крепко прижал обе его ноги к полу. Шунь метнулся к раковине и стал что-то искать.
– Возьми мою, она новая, щетина жесткая, – подсказал Черныш, злобно усмехаясь.
– Точно!
Шунь вернулся с зубной щеткой, и Хан, поняв, что его ждет, закричал сквозь вонючую тряпку так громко, как мог. Шунь опустился на колени и провозгласил, размахивая зубной щеткой:
– Давайте же, братья, очистим плоть и душу этого грешника!
Плеснув на стиральный порошок воды, он принялся тереть промежность Хана щеткой. Тот впился зубами в кляп, чтобы не потерять сознание от жгучей боли и унижения; слезы ручьями лились по его щекам. Время словно застыло, и Хану чудилось, что он страдал целый год, а может, и сотню лет.
– Чего шумите? – донесся голос из камеры.
Шунь обернулся и увидел у двери Ду Минцяна, потирающего спросонья глаза.