Затем охранник выбежал за дверь вместе с Ду, а обитателей камеры 424 вновь заперли в их крошечном мирке. Когда шаги стихли, Шунь вытер пот со лба.
– Чертов очкарик, – нервно проговорил он. – Повезло, что не сдох… Тогда бы мы не отвертелись.
– Ты идиот? – рявкнул Черныш. – Лучше б он умер. Мы-то как раз были бы ни при чем.
– Да уж, теперь у нас проблемы… – Пин нахмурился. – Начальник Чжан будет вне себя. А когда очкарик придет в сознание и запоет соловьем про то, как над ним тут издевались, нам точно не поздоровится.
Вспомнив про электродубинку, Шунь помрачнел, но продолжал цепляться за остатки надежды:
– Очкарик же не дурак, верно? Он знает, что ему здесь не выжить, если начнет стучать.
Шань покачал головой.
– Он еще не настолько нас боится. На этот раз сухими из воды не выйти.
– Во всем виноват проклятый Ду Минцян! – Черныш стиснул кулаки. – Если б он не помешал, мы бы очкарика проучили как следует.
– Правильно! – горячо согласился Шунь. – Это он сорвал нам суд, и он же спас очкарика, когда тот хотел покончить с собой. Если очкарик настучит начальнику Чжану, Ду останется чистеньким и будет задирать кверху свое свиное рыло.
Черныш хлопнул по спинке кровати.
– Надо и ему преподать урок.
– Согласен, – Шань кивнул. – Иначе в этой камере никогда покоя не будет.
Он неотрывно смотрел на Пина, пытаясь прочесть его мысли. Тот лишь молча хрустнул костяшками пальцев.
– Я давно говорил, что за него нужно взяться, – буркнул Черныш. – А Пин меня всегда останавливал.
– Никто из вас не видит общую картину, – вздохнул Пин. – С Ду Минцяном лучше не шутить.
Черныш закатил глаза.
– Скажешь тоже! Ему всего пять лет дали, кого там бояться?
Пин постучал Чернышу по лбу.
– Я же говорю, дальше своего носа не видите…
Черныш непонимающе уставился на Пина. Шань вдруг хмыкнул, словно до него что-то дошло.
– Не мне вам рассказывать, кто попадает в четвертую тюрьму, – начал объяснять Пин.
– Самые отпетые преступники города, – вставил Черныш.
– Именно. А чем эта тюрьма отличается от других?
– Тем, что жизнь тут не сахар, – усмехнулся Черныш. – «Блок четвертый, хлопнет дверь, водится тут злобный зверь, вот надгробия стоят, вот и смертников отряд…»
Незатейливый стишок знали в каждой тюрьме. Зверем в нем называли, разумеется, начальника Чжана, властного и беспощадного. Надгробия – это узкие двери в камеры, выстроившиеся вдоль коридоров, словно могильные камни на кладбище. Кроме того, именно в четвертой тюрьме приговоренные к смертной казни коротали последние дни в ожидании расстрела.
– «Блок четвертый, хлопнет дверь…» – повторил Пин. – Я здесь уже десять лет, но Ду Минцян – единственный на моей памяти, кого сюда упекли, несмотря на маленький срок. Подумай хорошенько. Как бы он тут оказался, не будь крайне опасен?
Черныш помолчал, осмысливая логику Пина.
– Даже если этот недомерок людей убивал, я его не боюсь! – наконец заявил он, продолжая упрямиться. – У него вроде есть голова на плечах. Догадается, кого тут уважать надо. А если нет – я его по стене размажу.
Пин ухмыльнулся.
– Вот и я о том же. Поначалу он не высовывался. Когда мы устроили ему суд, сделал все, что ему велели. Мы оставили Ду в покое и мирно с ним уживались. Но теперь он встал у нас на пути. – Тут Пин перешел на торжественный тон. – И мы ему подыграем.
Ду Минцян, разумеется, и понятия не имел, что стал предметом такой дискуссии. Он находился в медпункте на первом этаже, где дежурный медик перевязал Хану руку и рекомендовал отправить его в тюремную больницу. Охранники медлить побоялись и тут же доставили Хана в соседнее здание. Немолодой врач после недолгого осмотра назначил переливание крови. Он ввел иглу в вену, повесил пакет на штатив, и вскоре кожа у Хана порозовела, а дыхание стало ровным.
– Ничего, поправится. Пусть кто-нибудь за ним присматривает и позовет меня, когда пациент очнется. – Врач успокоил надзирателя и ушел по своим делам.
Надзиратель облегченно вздохнул и вместе с другими охранниками пошел в коридор покурить. Ду Минцян сел у кушетки Хана.
Как и обещал врач, Хану вскоре стало лучше. Когда он открыл глаза, охранники еще не успели даже выкурить по сигарете. Его взгляд блуждал по палате, пока наконец не сфокусировался.
– Я не… не умер? – печально произнес он.
Голос прошелестел едва слышно, как паутинка на ветру. Вздохнув, Хан заметил Ду. Тот горько улыбнулся, а потом, склонившись к Хану, прошептал:
– Здесь ты не свободен, у тебя даже нет права умереть.