Овеянная ночной прохладой, я ощущала удивительное спокойствие. Смотрела на стоявшего передо мной мужчину – властителя целого города, наследника загадочного рода, брата сестриного избранника, отцом назначенного в избранники мне. И думала: могло ведь быть и хуже.
Тиндарей спешил закрепить узы нового родства, и вскоре вся Спарта удовлетворенно загудела – начались приготовления к моему отъезду в Микены. И отец, и Агамемнон, как видно, единодушно полагали, что власть их и влияние лишь укрепятся дружбой Спарты с Микенами, а остальная Греция склонится уж конечно перед такой союзной мощью. Казалось, все пространство Пелопоннеса станет нашим.
– Скоро увидимся, – пообещала Елена. Крепко обнявшись, мы стояли на скрипучей палубе.
Сестре, разумеется, хотелось себя чем-то утешить, вот только я, увы, сомневалась в правоте ее слов. От Спарты до Микен не так уж далеко, но навещать друг друга мы, конечно, будем редко. Между нами вздыбится пространная гряда Аркадских гор. К тому же мы ни разу еще и на день не расставались. Разлуку даже в месяцы длиной никак нельзя было представить.
Ветер холодил мое мокрое от слез лицо, а за спиной вздувались, хлопая, паруса. Быстро доплывем, уверил меня Агамемнон, попутный ветер нам благоприятствует. Я сцепила руки, затосковав уже по Елениным пальцам, только что сплетавшимся с моими, и тут под крики гребцов корабль медленно двинулся по волнам с белыми хохолками. Мой статный, царственный отец, провожая нас взглядом, стоял у причала с лицом триумфатора. Елена же уткнулась в плечо Менелаю, но вдруг из-за пены, ловко срезанной взмахом весла, взглянула на меня, показала свое лицо – сияющее, лучезарное, гордое. Я почти не замечала уже ее красоты – свыклась, но в иные минуты, подобные этой, при виде Елены опять мгновенно захватывало дух. Она улыбалась мне напоследок, а я, повиснув на деревянном поручне и позабыв всякое достоинство, неистово махала рукой, полусмеясь, полуплача.
4. Кассандра
В ожидании я от неудобства переминалась с ноги на ногу, влажное от горячего пара платье липло к телу. Моя сестра Лаодика полулежа нежилась в ванне – кудри убраны наверх, взгляд затуманен, а занятые приготовлениями рабыни сновали рядом. Веки мои отяжелели – после вчерашнего пира, затянувшегося допоздна, хотелось сомкнуть их поскорей. Мы поднялись на рассвете – отец принес в жертву Гере белоснежного барашка с просьбой благословить замужество Лаодики. И сегодня еще столько всего предстояло, а мне уже хотелось улечься немедля в свою удобную, покойную постель.
Я вздрогнула: кто-то за подол дернул. Моя сестра, круглощекая малышка Поликсена, раскрасневшаяся в тепле и не сводившая большущих глаз с ванны – все сегодня было так любопытно и необычайно.
– А что будет на свадьбе? – спросила она уже раз в десятый.
Я вздохнула: все сначала объяснять не хотелось.
– Не знаю.
Сестра с досады надула губки – привыкла, что ей потакают. И стала дальше допытываться:
– А зачем люди женятся?
– Вот этого не знаю и подавно.
Мать, проходя мимо, цокнула языком.
– Узнаешь в свое время, Кассандра. Скоро и тебе придет пора.
Я покраснела. Царевичей с царевнами в Трое хватало, не нужны были родителям внуки еще и от меня, и все же вероятность замужества омрачала будущее. Моя старшая сестра Илиона вышла замуж год назад. Теперь настал черед Лаодики, и я тревожилась, как бы женихи сестры, из неудачливых, не обратили внимание на меня. Геликаон, ее избранник, казался безобидным, но других достоинств, по-моему, не имел. От мысли даже о минуте с ним или любым другим мужчиной наедине я приходила в ужас. Мне, в отличие от сестер, общительность и обаяние присущи не были. Меня вообще считали странноватой – неловкая и молчаливая, я совсем не умела поддержать разговор.
Поднялась страшная суматоха: Лаодику выводили из ванной, вытирали, одевали, обряжали в покрывало. Я отошла подальше в надежде, что со мной советоваться не станут.
Не стали. И до самого вечера я топталась в сторонке, наблюдая, как непринужденно общаются гости, блистает красотой Лаодика, а гордые родители принимают поздравления. Дурно делалось, стоило только себя представить виновницей такого торжества. За целый день я один лишь раз испытала умиротворение – рассыпая на заре ячмень в храме, после чего жрец и взялся за нож.
Я по-прежнему жаждала приобщиться к тайнам материнских видений, хоть ту давнюю ночь и вспоминала с неприязнью. Вот чего мне хотелось, а не свадьбы, мужа или детей. И вдруг меня осенило. Раз Аполлон владеет даром пророчества, то ведь, неверное, может награждать им вернейших своих последователей. Служить Аполлону – призвание достойное. Чем не годная стезя для негодной дочери?