Но где-то далеко, думала я, в изгнании, мужали сыновья Атрея, мечтая вернуться и отомстить дяде в свой черед. Атриды, которые явятся однажды завоевателями, во главе спартанского войска. Я почему-то самонадеянно считала, что Агамемнон разомкнул этот страшный круг, что его победа положила конец кровопролитию.
И теперь не могла побороть подползавшую предательскую мысль. А вдруг Агамемнон лишь снова раскрутил колесо? Вдруг Эгисф, подраставший где-то там, спит и видит собственную месть? Борьба за власть – дело в общем обычное, но история семьи, в которую я вошла, напоминала извитый корень древнего дерева, корявый, запутанный, перекрученный. Стоит ли верить, что Агамемнон и впрямь разрубил этот узел? Что смерть Фиеста насытит наконец алчную утробу Атреева рода?
Я глядела на спавшую в моих объятиях дочь, чистую и безвинную. И думала о детях, рождавшихся в Микенах прежде, представляла их сморщенные личики, прелестные нежные тельца. А потом прошептала:
– Все это в прошлом, – и посмотрела рабыне в глаза. – Благодарю за откровенность. И ни слова никому не скажу.
По-прежнему чувствуя ее пристальный взгляд, я осторожно встала, стараясь не потревожить Ифигению. Добавила, открывая дверь:
– Не говори и ты об этом больше.
И с благодарностью вдохнула свежий воздух за стенами комнаты, спеша уйти скорей из этой мрачной тесноты, подальше от жутких легенд.
Я теперь царица Микен. Кроме проклятой крови Атрея в жилах дочери течет и моя спартанская кровь. У нас мощная крепость и сильная армия. От любой угрозы извне моя дочь защищена.
Но ее отец и мой муж – сын Атрея. Потомок убийц, да таких гнусных, что мне и не снилось. Нет ужасней преступления, чем лишить жизни родича, это величайшее из мыслимых зол.
Да, в пределах нашего царства от внешнего мира мы защищены надежно, но как мне уберечь дочь, если враг не где-нибудь, а в самой крепости?
6. Электра
Мои воспоминания начинаются с болезни. С лихорадки, от которой ломило все кости, бросало в пот и трясло. Глаза жгло, даже в затененной комнате. Передо мной вырастали, корчась, жутковатые фигуры, вспыхивали багрово-синие пятна. Разворачивались подобные кошмарным снам картины, а затем исчезали, повергая меня, еле дышавшую, в растерянность. Чудовища поднимались над полом, и я кричала, сжимаясь от ужаса. Змеистые кольца шевелились вокруг, касаясь моего лица. Я хватала их, силилась сорвать с себя, и тут раздавался голос матери: лежи смирно, успокойся и поспи, все пройдет.
Наконец жар отступил, но в нем сгорели все мои силы, я лежала в постели и пошевелиться не могла. От еды меня тошнило, и даже голову поднять, чтобы напиться, стоило неимоверного труда. Я надолго забывалась тяжким сном, а просыпаясь, не понимала, день на дворе или ночь. Позвали целительницу. О ней сохранились лишь проблески воспоминаний: темная фигура, бормочущая заклинания в полумраке, едкий запах трав, горькая жидкость, замешанная в чаше. Однажды, очнувшись, я услышала, как родители тихо переговариваются в дверях.
– Она что, может умереть?
Это мать сказала. Тело мое оцепенело, вздох замер в груди – я ждала ответа, вытаращив глаза и изо всех сил напрягая слух.
– Мы принесли жертвы богам. – Голос целительницы заставил меня вздрогнуть. – Остается только ждать.
Отец заговорил отчетливо и не думал мямлить себе под нос.
– Они уберегут ее. Беспокоиться не о чем.
Я выдохнула, ободренная уверенностью, прозвучавшей в его веских словах. От материнской же назойливой скороговорки лишь голова сильней разболелась. Я зашевелилась под одеялами – горло совсем пересохло, казалось, слипнется того и гляди.
Заметив мое слабое движение, бдительная мать мигом оказалась у постели. Одна рука скользнула мне под голову, приподняла ее, другая поднесла питье к моим губам. Вода, на этот раз просто вода, чистая, прозрачная, вкусная. Я с удовольствием отпила немного. Отец тем временем ушел. А мне уже хотелось опять заснуть, но страшно было после материнских слов. Вдруг я умру во сне?
Мать прикоснулась к моему лицу, пригладила мне волосы, ласково и бережно уложила меня на мягкие подушки. Я еще цеплялась за отцовские слова, но сон уже затягивал.
Помню ясное утро, блестящую от солнечного света, льющегося в окно, длинную дубовую столешницу. Мать уговаривает меня поесть. Но я, поджав губы, мотаю головой, отталкиваю чашу, и та грохочет по столу. А потом со звоном разбивается об пол, и мать глядит на осколки, рассыпанные по каменным плитам. Хочет вроде рассердиться, но в конце концов смеется и целует меня в лоб.
– Далеко отбросила – видно, силы к тебе возвращаются, – только и говорит она, а потом, кликнув рабыню, приказывает все убрать.