Гер Эргали
Электрическая Лиза
Эргали Гер
Электрическая Лиза
1
В семнадцать лет я носил узенькие, залатанные разноцветными латками джинсы "Вранглер" и был похож на кузнечика, а еще больше на поздно проклюнувшегося цыпленка. Жил я тогда на С-м бульваре, на пятом этаже дома, в полуподвале которого, если помните, помещалось знаменитое кафе "Белочка". Знаменито оно было своей клиентурой, которую собирал огромный электрический самовар, восседавший, как Будда, на низком столике в углу заведения. Доступ к нему был бесплатным: заплатив три копейки за первую чашку, можно было весь день просидеть в кафе, попивая бесплатный ароматный чаек и сверяя часы по милицейскому патрулю, возникавшему на входе без пятнадцати минут каждого часа. Да и случайному человеку, однажды заглянувшему в "Белочку", хотелось сюда вернуться, милиция в этом смысле не была исключением: тут жили, как дома, а это для наших кафе не правило, а напасть. Здесь бродили от столика к столику выжившие из ума арбатские старики, свихнувшиеся кто на политэкономии, кто на Книге Иова, бузила и эпатировала гостей столицы зеленая наркота, длинноволосые хиппари читали английские книжки в мягких обложках или искали в головах друг у друга, и тихо скучали чистенькие, учтивые гомосексуалисты, всему на свете предпочитавшие доверительные беседы и свежие булочки с марципаном.
Теперь все не то: хиппари, как известно, перевелись - их сменило ущербное коротконогое племя панков - перевелись и булочки с марципаном, и чердаки, где мы ширялись по кругу не стерилизованным шприцем, - и живу я уже не над "Белочкой", а над приемной химчистки, под которую переоборудовали "Белочку" лет пять назад. То ли она была слишком уютной для нас с вами и растлевающе действовала на нашу способность стойко переносить все тяготы Великого похода, коим живет страна, то ли ее попросту сочли нерентабельной неизвестно. Никто ведь никому ничего не докладывал, как вы понимаете. Да и спросить в таких случаях оказывается не у кого, и некому объяснить, что в комплексе с нашей молодостью и близлежащим винным магазином "Белочка" была вполне рентабельна. Подобные дела вершатся у нас безлично и тихо, как бы сами по себе, по логике собственного развития, как это имеет место в природе - "Белочка" сама себя прекратила, превратившись в химчистку, как превращается в гусеницу легкокрылая бабочка.
В то лето, помниться, я очень был удручен окончанием школы и необходимостью что-нибудь сделать по этому случаю для своих родителей: написать нечто гениальное, какой-нибудь "Вечный зев", а еще лучше поступить в институт. (Я выбрал второе и, надо сказать, до сих пор жалею.) Родители перебрались на дачу, оставив меня "заниматься в городе", и я занимался со всем, так сказать, нерастраченным пылом юности. Вставал в половине двенадцатого или около того, будил приятелей, таких же усидчивых в этом деле, мы шли сдавать бутылки на Палашевский рынок, а оттуда - завтракать в "Белочку". Бывало, конечно, что я просыпался один или вдвоем с Танечкой Гущиной, звездой моей юности - по школьной привычке мы любили просыпаться вдвоем - или вообще просыпался бог знает где - неважно: все равно поутру все дороги вели в "Белочку", а уж оттуда расползались, как раки, по образному выражению Гоголя. Попав в "Белочку", в этот смеситель, можно было вынырнуть под вечер - ну, даже не знаю - где угодно. Всяко бывало. В Ленинграде бывало. На внуковских дачах бывало. В родном 108-ом отделении милиции - это вообще как месячные. А Танечка Гущина, звезда моей юности, проснулась однажды в Того замужней женщиной, вернее, одной из мужних женщин тамошнего начальника департамента по делам культуры и кооперации. Но это, понятно, случай из ряда вон; чаще мы безвылазно торчали в "Белочке", цепенея в ожидании чуда от скуки и косности бытия. Могу даже сказать, что вся моя молодость была упорным ожиданием чуда, и не только моя. Конечно, и с нами порой - случались, но какие-то все не те чудеса; в случаях с нами плоть с удивительным постоянством торжествовала над духом, так что в идеалистическом тумане наших воззрений фатально, можно сказать, вырисовывалось волосатое рыло реальной действительности - зрелище, оно конечно, захватывающее, однако же не чудесное, как я понимаю по прошествии многих лет. Истории все были наподобие той, что легла в основу данного опыта и которую я сейчас расскажу; здесь, как увидите, нет ничего чудесного, не считая того, что все это было на самом деле, было и прошло вместе с молодостью.
2
Я сидел в "Белочке", скучая от острого материального неблагополучия, и слушал вполуха рассуждения о сходстве рассказа как литературного жанра с половым актом - автором этого замечательного открытия был Вольдемар, красавец-мужчина с накрашенными ресницами, - когда заметил, что нас разглядывают изумленно и откровенно. Проследив взгляд, я подсек улыбку, блеснувшую в полуподвале как рыбка в мутной воде. Девушка была в голубом, как мой собеседник, платье, она топталась в очереди перед разложенными на прилавке сладостями, с любопытством оглядывалась по сторонам и уже вытанцовывала ритуальный танец знакомства, только никто еще не принял вызова. Маленькая хипповая сумочка (или большой кошелек? - это меня заинтересовало) болталась на ее загорелой шейке. И сумочку эту тоже никто еще не отметил, хотя обстановка в кафе заметно электризовалась. В ее голубых глазах, во всем ее энергичном облике чувствовалось что-то обнадеживающее провинциальная общительность, очевидная, так сказать, распахнутость, высокая готовность к энергетическому обмену с внешней средой; я почувствовал ее заряженность на себе, потому что встал и пошел к прилавку, не раздумывая: добросовестный электрик по вызову, очень срочно.
- Привет! Как у тебя с деньгами?
- Ничего, до дому как-нибудь доберусь, - охотно отозвалась она. - Ты всегда считаешь чужие деньги?
- Нет, - соврал я. - Иногда. Когда хочется познакомиться - нет. Когда хочется позавтракать - да. А тут так все совпало, ты просто не представляешь. Ужасно хочется позавтракать с тобой: завтрак вдвоем, доверительность и интим, преломление хлебов, опять-таки. Совместный прием пищи сближает, как всякий физиологический акт. Жаль, денег нет. Я подождал бы, пока появятся, но ты к тому времени можешь сильно проголодаться...
И так далее минуты три. Для затравки.
- А твой приятель, он что, не предлагает тебе совместного акта? спросила она, доброжелательно прослушав весь текст.
- Он тебе нравиться?
- Ты знаешь, не очень, - призналась она, потом взглянула на меня с подозрением:
- А тебе?
- Видишь ли... Он серьезный мужчина, а я, по его мнению, бабник.
- Ай-ай-ай... - пропела она, оттаивая. - Конечно, вам трудно найти общий язык...
Зато мы нашли общий язык очень быстро. Ей хотелось выглядеть столичной и взрослой, и что-то у нее, надо сказать, получалось, хотя, конечно, не было ни малейшего представления о столичных манерах - и слава богу: не было анемичности, усталости, лярвозности, а была живая и смелая провинциалка, ходуном ходившая под своим "взрослым" платьем, сквозь которое, как два голубка, проклевывались очень такие девичьи груди; мне хотелось дотронуться до них, они притягивали, как притягивает оголенный провод, но я сдержался; разве что эту грань мы не переступили - к тому времени, когда подошла НАША очередь.
Звали ее Лизой, и это имя ей шло, в нем тоже слышалось нечто электрическое. Она закончила девятый класс и вместе с сестрой, занудой и старой девой, отдыхала в Крыму, а теперь едет домой, в Новогрудок (?), а сестра - в Минск, у них там в пединституте стройотряд собирают, так что в Москве они проездом, всего на один день, вечером в поезд и прощай, Москва, прощай, столица, прощай, веселая курортная жизнь без папы с мамой! Хорошо, что она смылась от сестры, та до сих пор киснет в очереди перед Пушкинским музеем, за культурой стоит, а сама в слове "Хемингуэй" четыре ошибки делает - ну да ладно, им ведь не дашь приткнуться в какую-нибудь очередь, они же с ума сойдут, а в очередь встал - все, родная стихия, можно отдышаться, восстановиться, выяснить, кто за кем и чего дают - смотри ты, какая насмешница - сестра в Крыму только в очередях и отдыхала, да еще когда выговаривала: "Ли-и-за, да как ты себя ведешь, и куда ты бе-е-гаешь, я вот ма-а-ме все напишу..." - а там жизнь кипит и играет, бьет ключом, да все по голове, как говорил Игорь (?), никакого кино не нужно... А море? O more mio, это же сказка!.. Можно было не сомневаться, что она с толком, очень содержательно провела лето в Крыму. Сколько же ей лет, пятнадцать? Ах, шестнадцать...