- Скатертью дорожка! - крикнул им вслед Асен и захлопнул дверь.
От возмущения он не смог заснуть, обошел кругом комнату, кухню, вышел на балкон и там нечаянно опрокинул вниз цветочный горшок. Тот с металлическим звоном разбился на улице - видно, чейто автомобиль остался без крыши. Как он мог! Взяв бумагу и карандаш, он сошел вниз, почистил машину, а потом оставил записку, что такой-то, живущий там-то, нанес повреждение машине, просит извинения и обязательно оплатит убытки.
Ночь длится ровно столько, сколько длится, но в одну из ночей можно сделать больше, чем в другую, ничем не отличающуюся от остальных, но потерянную из-за сломавшегося лифта. Как только Асен вошел, он вовсе не обрадовался, когда его похвалила инкассаторша:
- Ну вот, видите, выключили бетономешалку и все в порядке.
Но если бы было все в порядке! Асен глубоко сожалел, что прогнал электрических домовых, так как не сомневался, что именно с этого и начались все его злоключения. А когда начинает капать крантик несчастий, такие, как он, обычно не имеют сил закрутить его, а винят самих себя и делают кучу глупостей, которые могут совсем их доконать. На следующий день он написал красивым почерком объявления и расклеил их по всему кварталу. В них было написано "Вернитесь! Жду вас!" На него напала бессонница, вернее, не совсем бессонница, но во сне он слышал, как стонет и просыпался от своего голоса. Пришлось обратиться к врачу.
- Я не болен, скорее мне надо посоветоваться. Я выгнал своих электрических домовых и не могу спать от мыслей, как же их вернуть.
Врач, сохраняя профессиональную серьезность, предписал ему сильное снотворное.
- Это должно помочь.
- Они вернутся?
- Обязательно. Но не оставляйте таблетки на пороге, а пейте их по две перед сном.
Таблетки были лилового цвета. Он высыпал себе на ладонь одну, вторую. Врач сказал две, пусть будут три, даже четыре. Он выпил и вправду уснул, но его уши не спали, слушали и ждали.
И вот раздался шум, похожий на разрывание обоев.
Неужели это они? Неужели вернулись, миленькие?
Это были они.
Вооруженные бритвенными лезвиями, электрические домовые стояли в прихожей и резали обои на полосочки - одну за другой, одну за другой, чтобы сделать себе лесенку и добраться до счетчика и пробок.
Асен был так взволнован, что спросил напрямик:
- Можно я буду звать вас Тони?
Это было детское имя. Имя из детства Асена. Так звали его друга, который со временем куда-то исчез, но имя осталось. Асен хранил его как награду и сейчас решил дать эту награду.
- Будешь звать нас Тони? - ахнули электрические домовые. - Нас обоих сразу?
- Да, обоих.
Они немножко задумались, но, не усмотрев в этом ничего предосудительного, согласились.
- Тони, - продолжал Асен, - покажусь ли я вам невероятно глупым, если сознаюсь, что никогда не слышал об электрических домовых?
- О нет, - ответили оба Тони. - Мы тоже раньше не слышали. Когда-то мы были обычными домовыми, раздували домашний очаг, и нам было и тепло, и светло у настоящего огня.
Тони начали вспоминать, перебивая друг друга и хлопая в ладоши от радости, что у них такая хорошая память.
- Подумать только, как мы ждали, когда же разожгут очаг!
- О дай мне рассказать, как Асен разжигал огонь и ворошил кочергой переливающиеся угольки!
- Я? - удивился Асен. - Да я никогда...
- Вот видишь, как грустно, что он никогда этого не делал!
- Да и нам давно уже не было тепло и светло у настоящего очага. Но где сейчас такие очаги, где? Вот и пришлось нам вселиться в нечто, заменившее очаг. Теперь тебе нетрудно понять, почему мы стали электрическими домовыми.
- Нет, не вспоминай, а то я заплачу, - жалобно пискнул другой Тони и закрыл лицо маленькими ладошками.
Присутствие обоих Тони стало ощущаться уже на следующий день. Нет, они не болтались у него под ногами, не навязывались, он даже не видел их, но деликатно, маленькими услугами поднимали ему настроение и дух. Вечером его кровать оказывалась заправленной, а на подушке лежала короткая записка с пожеланием доброй ночи. В первый раз он засыпал спокойно, без кошмаров, без щемящей мысли об одинокой и тоскливой старости.
Как-то его разбудил шепот, переходящий от избытка чувств в шумные возгласы. Асен поднялся и осторожно прошел по комнате.
Они были на кухне: один Тони сидел на полу, а другой ходил вокруг него, монотонно повторяя:
- Давай припомним... давай припомним... давай припомним...
Седящий на полу Тони отрицательно качал головой:
- Не надо. Асен может проснуться и услышит нас.
- Ну и что? Он все равно ничего не поймет.
Наконец-то они вроде пришли к какому-то соглашению, потому что второй Тони сел, подперев лицо руками, и его глаза устремились куда-то в сторону и вверх, будто он всматривался во что-то очень далекое.
Асен скоро сообразил, что они говорят об одном из его далеких предков. Речь шла о 645 годе, когда этот прадед родился. Рассказ их был беспорядочным до невозможности, чистой легендой, хотя они и называли действительные даты и исторические факты, как, например, осада Салоник смолянами под предводительством князя Пребонда в 645 году.
- Тем летом, - подхватил рассказ один Тони, - на левом берегу реки Месты одна молодая смолянка украдкой и наскоро стирала свою рубашку, потому что в тот день стирать не разрешалось. Течение пару раз потянуло рубашку за рукав, и она приняла это как знак прекратить стирать. Она вышла на берег, села под вербу и тут же ее залила другая река. Следует знать, что в те времена над Местой текла еще одна Места с руслом и разливами, но вместо воды в ней струился теплый и легкий шум. Если кто-нибудь попадал в эти разливы, тут же засыпал мертвым сном, будто тонул во сне.
К полудню у смолянки начались роды во сне и незаметно для нее. Это получилось не от слабости или неосторожности, а просто сон дал тому начало в сознании спящей и она не смогла воспротивиться. Она родила глубоко спящей и без боли, и все могло кончиться пагубно для новорожденного, если бы шум верхней реки внезапно не усилился и не разбудил ее. Может быть, это было сочувствиe, речного материнства Месты или чего-то в этом роде. Так или иначе мать вовремя проснулась и отрезала пуповину острым обломком кремня. Мальчику дали имя Асен.
Местные смоляне были рыбаками и имели свой особый способ ловли рыбы: целый день, думая о богатом улове, они бросали со своих лодок соль в реку, будто солили хлеб, а на следующее утро плыли на это место, бросали сети и вытягивали их полными рыбы. Они всегда ощупывали пойманную рыбу и, если она вдруг оказывалась теплой, кидали ее обратно в воду, потому что у них бытовало поверье, что теплые рыбы подогревали мель, где росли икринки.
В 15 лет Асен начал выдалбливать себе из бревна лодку, а долото точил на заре, чтобы резец напитался утренней речной водой.
Когда лодка была почти готова, она вдруг треснула, как яичная скорлупа. Рыбаки обвинили в этом птицу, гнездившуюся на дереве, которая вообразила лодку коричневым яйцом и высидела его. Но отец Асена, человек, чьи ноги опережали мысли, долго ощупывал долото и молчал, а потом сказал, что виновато острие - оно было слишком грубым и нужно его загладить. Долото зарыли в песок, собранный с различных мест: со дна реки, с ее левого и правого берега, и высушенный в женских ладонях. Долото лежало в этом песке три года, и когда Асен снова начал делать лодку, она не треснула.