Колин Харрисон
Электрические тела
Моим родителям, которые неизменно меня поддерживали
...Пройдя чуть дальше, мы встретили женщину, которая шла пешком. Под широкополой шляпой я не видел ее лица, но что-то в ее фигуре и походке говорило о горе, ужасе, лишениях. Она держала на руках завернутого в тряпицы истощенного младенца, сжимая в пальцах ручки нескольких корзин, которые, видимо, несла в соседний дом продавать... Мы остановились и, справившись о цене, купили пару корзин. Пока мы расплачивались, она прятала лицо под полями шляпы. Не успев отойти, мы остановились снова, Эл (в ком явно пробудилось сострадание) вернулся в лагерь, чтобы купить еще корзину. Он увидел ее лицо и немного с ней поговорил. Глаза, голос, поведение ее были как у трупа, оживленного электричеством. Она была совсем юной... Бедняжка – что именно в ее судьбе объясняло этот невыразимый испуг, эти стеклянные глаза, этот тусклый голос?
...Осторожнее ступайте по голым половицам, ибо здесь на койке боль и предсмертный хрип. Я видел лейтенанта, когда его только доставили сюда... Он был в неплохом состоянии до позапрошлой ночи, когда у него началось кровотечение, которое не удавалось остановить – и которое и сейчас время от времени возобновляется. Посмотрите на ведро рядом с его постелью, почти наполненное кровью и окровавленными кусками миткаля: оно все объясняет. Бедный молодой человек борется за каждый вздох, его большие темные глаза уже остекленели, а в горле слышатся тихие всхлипы. Служитель сидит рядом с ним и не отойдет от него до конца, однако ничего нельзя сделать. Он умрет здесь через час или два... Тем временем рядом идет повседневная жизнь. Некоторые больные смеются и шутят, другие играют в шашки или карты, кто-то читает и так далее.
Глава первая
Меня зовут Джек Уитмен, и мне не следовало с ней связываться. Мне не следовало давать воли себе – своему одиночеству и влечению к ней, – когда в Корпорации творилось такое. Но я так же беспомощен перед любовью и так же жаден до власти, как и любой другой, а может, и больше других. И мне безумно не хватало секса, – конечно, это тоже сыграло свою роль. Если бы тем вечером в понедельник я задержался в офисе чуть дольше или поехал прямо домой, если бы я просто ее не встретил...
Вместо этого я поехал на такси в центр, чтобы поесть в небольшом ресторанчике на Бродвее, и за едой выпил несколько рюмок. Я смотрел, как парочки склоняются друг к другу, а когда от их близости почувствовал себя одиноким, вышел на улицу. Это было в прошлом апреле, и вечерний город словно парил в облаке цветочной пыльцы: в такие моменты замечаешь, что весна снова пришла и что ты снова ее прозевал, прозевал огороженные клумбы тюльпанов перед благополучными многоквартирными домами и острые бледные плечи женщин, выходящих на ланч. У подземки я остановился, ища взглядом такси, но машин не было, и я спустился вниз. Этот выбор изменил все.
Сев в поезд, я открыл «Уолл-стрит джорнал» и погрузился в пьяную полудрему, когда вход и выход пассажиров, быстрые перегоны и хриплые объявления кондуктора расползались и сливались. Сгорбившись, я просматривал газету, ища новости о конкурентах Корпорации – информацию о квартальной прибыли, малозаметные детали, которые могли бы снизить стоимость наших акций: кто принят, кто уволен. А потом я перешел к разделу котировок, проверяя свой портфель акций. Деньги представляют чисто интеллектуальный интерес, если у вас их достаточно – а у меня их было более чем достаточно для одинокого тридцатипятилетнего мужчины, живущего в Нью-Йорке. Сколько? Всем становится любопытно, когда они узнают, что ты работаешь на Корпорацию. Люди бросают быстрые взгляды, рассматривают твой костюм и мысленно решают: «Он присосался к большим деньгам». Им хочется узнать точно, но спросить они не решаются. Ну что ж, я сразу же сниму этот вопрос: в тот момент мой годовой доход составлял 395 тысяч долларов, что, конечно, целая куча денег, равная заработку примерно тридцати мексиканских младших официантов в «Быке и Медведе». Когда мой отец услышал эту сумму, его передернуло: это чуть меньше 33 тысяч долларов в месяц. Конечно, налоги съедают немалую часть. Но это был пустяк по сравнению с суммами, которые получали Президент и Моррисон, наш главный администратор. Миллионы. Десятки миллионов. Вся дерзкая игра была затеяна ради их выгоды. Конечно, оба таких сумм не стоили. Никто таких сумм не стоит. Нас всех можно заменить. Мы – просто тела. Не так ли?
Поезд подземки скрежетал по темным туннелям, он был довольно пустым, все пассажиры сидели, и, пока я просматривал газету, что-то коснулось носка моего ботинка. Это оказался видавший виды красный карандаш «Крайола», катившийся по полу, – а напротив меня сидела темноволосая девочка лет четырех и протягивала за ним руку, нетерпеливо шевеля пальцами. Ее ноги болтались, не доставая до пола. На коленях у девочки лежала книжка-раскраска. Я поднял карандаш, протянул руку через проход и отдал ей, улыбнувшись ее матери с вежливостью незнакомых друг с другом людей.
– Ох, извините, – прошептала женщина с принятой в таких случаях смущенной благодарностью и запахнула потрепанное пальто. Я обратил внимание на ее губы, она умело пользовалась помадой. – Спасибо.
Я кивнул и вернулся к газете, но, как и большинство мужчин – одиноких или нет, – я замечаю привлекательных женщин. Я заглянул ей в лицо и увидел, как она поспешно опустила усталые глаза, избегая моего взгляда. Именно в тот момент я до спазмов в желудке почувствовал первый толчок влечения, который бывает чистой похотью – а порой и чем-то большим. Полюбил ли я ее сразу? Нет, конечно. Да – внезапно и неотвратимо, так что не смог отвести взгляда. Волосы и кожа у нее были того же цвета, что и у малышки. Я не смог точно определить ее расу, но белой она не была. Темные волосы стянуты заколками. Глаза цвета кока-колы. Бархатисто-коричневая кожа. Эту женщину можно одеть в длиннополую черную норковую шубу, подумал я, поместить ее в вестибюль с швейцаром в лучшем квартале Ист-Сайда, и никто не усомнится в том, что она – богатая венесуэльская или бразильская наследница с примесью негритянской или индейской крови, нечто необычное, нечто экзотическое для моего благопристойного вкуса. Она могла бы обучаться в лучших международных пансионах и обитать на Парк-авеню в стеклянном дворце, купленном на деньги владеющего несколькими языками отца, который перепродает нефть, компьютерные чипы или евродоллары. Но если бы эта женщина была одета в тесные джинсы и дешевые красные лодочки, то могла бы сойти за рожденную в Нью-Йорке пуэрториканскую шлюху, пристрастившуюся к наркотикам, которая носит сумочку, полную презервативов и мятых купюр, и продает себя любому у въезда в туннель Линкольна. Такая женщина, несмотря на тонкую от природы кость и большие глубокие глаза, вынуждена вести жизнь слишком тяжелую и опасную.
Но женщина, сидевшая напротив меня в вагоне подземки, не принадлежала ни к одной из этих категорий: за ней стояла какая-то другая история, и мне захотелось присмотреться к ней, изучить лицо незнакомки. Было ли это хорошо? Можно ли простить мне хотя бы это? Разве мы не запоминаем лица незнакомцев? Ее скулы резко изгибались кверху, губы были полными. Слишком полными, что выдавало в ней дерзость и страстность. У темнокожих женщин красные губы приобретают некую зловещую привлекательность. Она была красавица – усталая красавица.
Однако Нью-Йорк полон красивых женщин, их тысячи и тысячи, и большинство вполне обоснованно остерегаются внезапного внимания со стороны незнакомых мужчин. И я отвел глаза. Я ведь все-таки человек воспитанный и не склонен к агрессивным комплиментам. Я не обладаю самоуверенной бойкостью. И я никогда не оскорблял женщин, не произносил того, что произносят вслух некоторые мужчины. Конечно, я допускаю эти животные мысли. Мужчины полны животных мыслей.
Я тупо смотрел в «Джорнал», но спустя пару минут снова поднял глаза, гадая, как такая великолепная женщина могла оказаться на грани бездомности. Женщины, с которыми встречаешься в Корпорации и на публичных мероприятиях, обладают некой лощеностью, тратят небольшие состояния на одежду и украшения. Они очаровательно смотрятся с бокалом в руке, умеют мелодично и вежливо смеяться, а под шикарными платьями носят шелковые трусики цвета нефрита. Они умно высказываются о гостях «Ночного канала», вовремя делают маммограммы и так далее. Иногда такие женщины меня интересовали, иногда – нет. Мы с ними через все это прошли.