Не знаю, любили ли вы когда-нибудь, милейший друг. Но если да, то вы знаете, что чувство это сродни опьянению, которое заполняет душу нежностью и счастьем до совершенной невозможности. И в ней не остаётся места больше ни для чего.
Вряд ли Господь отвёл мне много времени на то, чтобы побыть счастливой. Но, даруя великое благо, он возложил также и обязательства. Главное из которых – изгнать зло из помыслов и поступков, чтобы предстать перед ним, когда придёт срок, с чистой душою.
Не буду более утомлять вас бреднями влюблённой старухи – пусть они покажутся вам глупыми, пусть! – но я хочу делиться радостью, что струится из меня безо всякой меры. Оттого и прошу вас, милый князь, примите в подарок перстень, который так желаете. И не держите зла на старую грешницу! Пусть удача, в которую вы так беззаветно веруете, воротится к вам.
Я же советую уверовать в любовь – да, князь, в любовь! – и, конечно же, в Господа нашего, который эта самая любовь и есть.
Жду вас в любое время дня и ночи для возвращения перстня и для того, чтобы пригласить на нашу с Жоржем Селивановичем свадьбу!
С пламенным приветом,
баронесса Армфельт.
Руки князя дрожали. Слова спрыгивали со строчек, теряли очертания и смешивались в один мутный кисель из чернил.
Он перечитал письмо несколько раз. Смысл послания наконец дошёл до него. Глаза налились горячей влагой. В носу защипало. Князь запрокинул голову и прокричал в высокое майское небо:
– Дура!
Дворник, который всё стоял рядом в надежде на магарыч, вздрогнул и попятился. Князь схватил его за рукав:
– В каком часу принесли письмо?
Старик почесал голову под картузом:
– Вспомнить бы, барин! Я с утра как не выпью, так совсем памятью не богат. Мне бы опрокинуть для прояснения рассудка…
Поль вынул горсть мелочи и сунул в коричневую угловатую ладонь.
– Говори, говори, добрый человек!
– Дык давеча, часов в десять, – затараторил дворник, пересчитывая пальцами медяки. – Как только ваша светлость ушли. Так и явился. Аблокат этот. Накинуть бы, барин за такую мне работу.
– Заткнись, Фёдор Степаныч, заткнись! – вскрикнул князь и поцеловал мужика в щёку. – Деньгами тебя обсыпем! В золоте у меня ходить будешь! Ха-ха!
Дворник, причитая матерными молитвами, попятился к подъезду. Князь полетел на площадь, похохатывая, спотыкаясь. Он пнул скелет кошки, который уже давно раздражал его. Тот отлетел в кусты. «И чего он валялся тут?» – подумал князь невпопад. Счастье, долгожданное счастье его было так близко.
Победоносцев ворвался в дверь особняка и устремился вперёд по вестибюлю. Внутри него бурлило нетерпение. От жиденького сна, из которого полчаса назад его выдернул стук в дверь, не осталось и следа.
Он пронёсся мимо бледной прислуги, которая выстроилась, будто на расстрел, и взлетел по ступеням золочёной мраморной лестницы. Затем повернул направо, как указал ему кивком дежурящий жандарм, и распахнул двери залитой солнцем спальни.
Запах пота, мускуса и перегара врезался ему в нос. По углам валялось несколько пузатых бутылок из-под шампанского. В центре, на ступенчатом возвышении, стояла широченная кровать, окружённая четырьмя задрапированными колоннами, выполненными в виде статуй греческих богинь.
Задрав одну из секций балдахина и вглядываясь внутрь, застыли подчинённые. Брейстер, выпучив глаза, сопел. Зыбкин прижимал к груди блокнот и был похож на проповедника. На лице его читался страх и отвращение. Вдовин смотрел в окно и как ни в чём не бывало жевал сайку.
Завидев Победоносцева, все трое вытянулись: «Ваше превосходительство».
Победоносцев кивнул им и поднялся по усыпанным лепестками ступенькам.
На белоснежных простынях, утопая в перине, лежала полуголая полная женщина. Обер-полицмейстер сразу узнал баронессу Армфельт, с которой имел честь познакомиться на одном из приёмов. В тот день она упрекнула его в том, что он, мол, никак не одарит её честью нанести визит. Победоносцев пообещал, и вот он здесь. Правда, не при тех обстоятельствах, на которые оба рассчитывали.
Баронесса была, бесспорно, мертва. Ее остекленелые глаза смотрели в потолок. Под обрубком правого безымянного пальца чернело пятно запёкшейся крови. Но не это напугало Зыбкина. Победоносцев и сам вздрогнул, увидев улыбку, которая была натянута на её посиневшее лицо. Улыбка эта казалась противоестественной и отталкивающей.