— Пусть этот щит висит на стене и напоминает о храбрости, — церемонно сказал старик, поцеловав руку хозяйки. — Это единорог — символ силы! — Потом старик вздохнул с чувством исполненного долга и только после этого оглядел комнату.
Молодой человек руку Нины поцеловать не осмелился и попытался спрятаться среди молодежи, однако Горностаев успел ухватить его за рукав, потащил к Андрею и снова сказал, что он — высокочастотник.
— Ну, я занимаюсь мелочами, — смущенно сказал Марков. Он, к удивлению Андрея, совсем не заикался и даже несколько осмелел. Впрочем, это могло произойти и потому, что самая бойкая из девиц, Шурочка Муратова, в это время стала подавать ему какие-то знаки.
— Бросьте прибедняться! — строго сказал Подшивалов. — Наши работы не хуже других.
— А я как раз много слышал именно о ваших работах, — сказал Андрей, адресуясь к обоим. — Если вы позволите, я навестил бы вас завтра.
— Пока ещё рано, — совсем неожиданно отклонил предложение Подшивалов. — Боюсь, что вы смутите малых сих! — и указал на Маркова.
— Как это — смущу?
— А как смутили Марину Николаевну? На ней же лица нет!
Андрей не заметил, чтобы Чередниченко была огорчена. Наоборот, в отличном вечернем платье она выглядела вполне довольной и очень красивой. Ничего похожего на того доброго парня, каким она показалась на ветростанции. Но он не успел ответить.
Подшивалов, неодобрительно поджав пухлые губы и став похожим на старуху, сказал:
— Молодежь всегда так: бросится сверху коршуном, а на поверку и сам-то еще цыпленок… — и отошел, мало заботясь о том, какое впечатление произведет это странное заключение на хозяина.
Марков, мельком взглянув на сутулую спину своего шефа, взял Андрея под руку и потянул на террасу, в темноту, куда падали только косые пятна света от двери и окон.
— Не сердитесь на него, — просительно сказал он. — Он у нас с причудами, но вообще-то добрый старик. Понимаете, он ведь работает здесь с первого дня. И, конечно, ревнует всех!
Непритворное волнение Маркова и рассмешило и растрогало Андрея. Наверно, молодому человеку частенько достается от капризного шефа, а он все же защищает старика. Молодец! Орленов спросил:
— А сами-то вы что у него поделываете?
— О, у меня работа маленькая, — опять застеснявшись, сказал Марков.
— Но все-таки? В конце концов мы занимаемся одним и тем же! — настаивал Андрей.
— Ну, на вашу попытку я бы не отважился! — признался Марков. — У меня родилась мысль применить для консервации продуктов ультразвуки… — Теперь он снова заметно оживился. — Вы знаете, оказалось, что они за полторы-две минуты убивают все микроорганизмы в консервируемом продукте. А это значит, что мы можем делать консервы из совершенно свежих овощей и фруктов. Правда, я еще не советовался с биологами и химиками, но тут есть много интересных вопросов…
— Почему же вы не посоветуетесь? — из чистой вежливости спросил Орленов. Сам он мало интересовался подобными проблемами, хотя знал, что такие опыты ведутся. — Напишите акустикам, свяжитесь с биохимиками.
— Иван Спиридонович не позволяет, — пожав плечами, ответил Марков.
— Как не позволяет?
— Не хочет рассекречивать! Боится, что там используют наш опыт, а мы останемся с носом.
— Н-да! Это уж похоже на песенку журналистов! Помните, во время войны пели?
— Ну, не совсем так, — смущенно возразил Марков. — Ведь многие работы ведутся параллельно, однако это никому не мешает.
— Нет уж, извините, мешает! — возразил Орленов, сердясь. — Вы тратите деньги, они тратят деньги, а толку — шиш! Я бы на вашем месте поднял бунт и…
— И куда я пойду, когда меня выгонят? Я ведь не дипломированный! По образованию я всего-навсего техник. Это Иван Спиридонович заинтересовался мной и принял к себе, а так разве я мог бы мечтать о научной работе?
«Плохо же ты, мечтатель, воюешь за свою мечту!» — хотел было сказать Орленов, но, взглянув на несчастное лицо Маркова, промолчал. А Марков торопливо сказал:
— Не говорите о нашем разговоре Ивану Спиридоновичу. Может быть, он и прав…
У Орленова пропал интерес к гостю. Он закурил и повел его в комнату. У порога он заметил, как Марков испуганно оглядел комнату, сделав такое движение, словно хотел отделиться от Орленова, и вдруг успокоился. Орленов понял: Подшивалов уже ушел, и Марков рад этому. Вот он торопливо прошел через зал, поздоровался с Шурочкой Муратовой и заговорил с ней, сразу став смелым и веселым. И эта перемена в нем еще больше рассердила Андрея.
В комнате меж тем происходило то самое, чего боялся Андрей. Гости не знали, что делать.
Андрей с усмешкой следил за тем, как Нина пыталась соединить разнородные элементы в то целое, которое называется «веселая компания», «Тут нужен химик-аналитик, — рассуждал он, — а Нина слишком нетерпелива. Она думает, что достаточно соединить гостей в группы, чтобы между ними образовалась общая связь».
Впрочем, он не мог не заметить, что Нина приложила немало усилий для воплощения своей идеи. Она ухитрилась напечь и наварить на всю компанию, купила вина, водки, закусок, взяла у Райчилина машину и привезла дюжину стульев и пять плетеных кресел, на одном из которых он наконец и расположился. Кстати, единственный человек, который чувствовал себя здесь как рыба в воде, был именно Райчилин. Андрей с усмешкой наблюдал, как заместитель директора помогал хозяйке накрывать стол и в то же время успевал ответить на какую-то шутку Горностаева. Может быть, Райчилин и прав, — когда гости сядут за стол, все пойдет иначе.
И все же несоединимое не соединялось. Собралось человек пятнадцать, чуть не весь наличный состав научных работников филиала, но они разместились группками и застыли в этом положении. Можно даже точно угадать, по какому признаку они группируются: по лабораторному, кто с кем работает, тот с тем и стоит, переговариваясь на своем условном языке о том, что произошло за день. В конце концов это естественно. Большую часть своей сознательной жизни научные работники проводят в лаборатории или в размышлениях о том, что удалось или не удалось им там сделать.
Нина снова (в который уже раз!) обратила жалобный взгляд к мужу. Андрей понимал ее состояние. В Москве их квартира была самой оживленной среди аспирантских. Он иногда думал, что это особый дар — собирать вокруг себя людей, такой же, скажем, как дар музыканта или певца. И Нина обладала этим талантом в совершенстве. Иной раз он в собственном доме не мог найти себе места, чтобы продумать какую-нибудь мысль, которую требовалось завтра же воплотить в металл и стекло ради завершения опыта. В такие дни он, признаться, начинал сердиться, но сердиться на Нину было невозможно. Она умела вовремя подойти, погладить по волосам или сесть рядом, прижавшись к плечу, вздохнуть, сказать: «Как я устала от этих гостей!» — и ему же приходилось ее утешать! Ничего, пусть теперь помучается!
Он лениво вынул сигареты и закурил, притворяясь, что не замечает взгляда жены, который из жалобного стал гневным. «Любишь кататься, люби и саночки возить!» Нина, поняв, что взгляды на Андрея не действуют, сама принялась развлекать гостей.
— Почему в филиале так мало сотрудников с учеными степенями? — спросила она у Горностаева.
Андрей не стал бы задавать такого вопроса. Еще в первые дни Андрей выяснил, что из сотрудников филиала лишь пять-шесть человек готовятся к защите диссертаций. Не так уж много для научного учреждения. А имеют степени всего двое, сам директор филиала и Орленов. Однако Горностаев довольно любезно ответил:
— Кандидаты и доктора, как правило, остаются в крупных научных учреждениях. Я удивлен, как это Андрей Игнатьевич поехал сюда…
Это могло звучать и так: «Видно, у вашего мужа было мало надежды выдвинуться в Москве… »
— О, Андрей энтузиаст, — без должного воодушевления сказала Нина.
— В этом году мы ждем большого урожая, — сообщил Горностаев. Он стоял перед Ниной и смотрел на нее внимательными глазами, в которых таилось некоторое подозрение. «Интересно, что еще она скажет? Из чего она сделана?» Но Нина молчала, и он пояснил: — Вот Марина Николаевна собирается защитить диссертацию, — он указал глазами на Чередниченко, — ваш приятель Орич, вероятно, тоже будет защищать. А кроме того, Улыбышев собирается сдать докторскую…