Голос Пустошки был таким же, как и его записка, искательно-робким. Инженер опустил глаза и просительно сказал:
— Может быть, присядем? Я задержу вас только на минуточку…
Орленов с чувством некоторого разочарования спрыгнул с эстрады вниз и пожал мягкую, как бы ватную, без мускулов, руку инженера.
Любовь к уменьшительным была, как видно, в натуре Пустошки. Во всяком случае он широко применял их в разговоре.
— В том проектике, который вы нам показывали, товарищ Орленов, есть, мне думается, одна неувязочка… — Андрей показывал несколько проектов машин и приборов и, конечно, не мог сообразить, какой из них не понравился инженеру. — Я имею в виду проектик вашего трактора, — уточнил Пустошка, заметив недоумение на лице Орленова. Хорошо, что он не назвал детище Улыбышева тракторочком! — Понимаете, конструкция эта слишком усложнена и, я бы сказал, плохо вписывается в нашу технику, да и вес не соответствует мощности.
Услышав это, Андрей заинтересовался. Он мог предположить в своем собеседнике самые разные качества, но все они должны были соседствовать с робостью. А то, что сказал Пустошка, было нападением, которое следовало отразить.
Между тем Пустошка продолжал с тем же робким выражением лица:
— Ну зачем, скажите вы, делать трактор такого размера? Моторчик можно было совершенно спокойненько опустить ниже, тогда передняя часть машины стала бы нормальной. Барабан для кабеля лимитировать в этом не может. Например, если мы уберем с трактора «ХТЗ» баки для горючего, там вполне хватит местечка для барабана. А мотор? Ведь мотор можно поставить и сильнее! Вы не находите?
Пока Андрей находил лишь, что Пустошка удивительно навязчив и надоедлив. Если бы Андрей мог, он просто отмахнулся бы от этого критика, но в том-то и дело, что робкое лицо просителя совсем не вязалось с его словами. От них отмахнуться Орленову было невозможно. Следовало что-то объяснить Пустошке, как взрослый человек объясняет ребенку, хотя тот и надоедает своими приставаниями.
— В конце концов — это дело конструктора! — сказал Андрей.
Инженер закивал, показывая плешь, похожую на большой старинный пятак. Как видно, он ходил обычно без шляпы, может быть забывая ее где попало…
— Вот-вот, — согласился инженер, — все так и говорят. А об интересах производства не думают…
— Что вы хотите этим сказать? — нахмурясь, спросил Орленов. «С Пустошкой, кажется, лучше всего говорить строго, — подумал он, — инженер, наверно, не умеет спорить и сразу отстанет». — На заводе, где будут строить трактор, есть конструкторское бюро, инженеры, например вы. Вот вы и подумайте об интересах производства!
Однако Пустошка не собирался сдаваться. Он по-прежнему благодушно и робко улыбался, лицо его выражало внимание, но в словах было непонятное упорство и какая-то сила…
— Вот и вы не хотите понять. А я думал, вы — человек новый, поймете! — с сожалением сказал он. — Ведь вся эта конструкция — сплошной разврат!
— Что?! — изумился Андрей.
— Разврат мысли, вот что! — тихо подтвердил Пустошка.
И в эту минуту он неожиданно изменился. Куда девались улыбочки, уменьшительные словечки. В глазах инженера появились негодование, гнев, страсть. Андрей, не пытаясь скрыть свое изумление, тоже тихо и сбивчиво сказал:
— К сожалению, мне трудно согласиться с вами. Я видел трактор в действии. Это замечательное сооружение! Одних ругательных эпитетов для уничтожения машины, по-моему, явно недостаточно. Нужны какие-то другие доводы… И вообще…
— Доводы у меня есть! — твердо сказал Пустошка. И затем, совсем иным тоном, словно увянув и сделавшись опять как бы меньше ростом, добавил: — Только их никто слушать не желает. Этот Улыбышев всех загипнотизировал, а иных просто подкупил…
— Тэ-эк-с! — для Орленова стало ясно, что перед ним изобретатель-неудачник, которых он не любил. И неудачник обозленный, не брезгающий даже клеветой на преуспевающего. Андрею стало скучно и противно.
Лицо Пустошки омрачилось, потом в глазах его появилось снова просительное, но не трогавшее больше Андрея выражение, и он сказал:
— Вы бы, товарищ Орленов, приехали к нам на завод, посмотрели, как строится там трактор, побеседовали бы с производственниками… — голос инженера все падал, и конец его фразы совсем потерялся в шуме толпы.
Андрей промолчал.
Пустошка еще раз робко взглянул на него и, пробормотав:
— Ну, извините, товарищ Орленов… — отошел и потерялся в толпе посетителей выставки.
— Кто это такой? — спросила Нина, подходя к Орленову.
— Некий инженер… Пустошка, — нехотя ответил Андрей. Ему захотелось забыть и смешную фамилию и комический облик незадачливого критика.
— Какой забавный толстячок!
— Как бы этот толстячок не пролез в замочную скважину! — непонятно ответил Андрей, думая в это время о механической мастерской Улыбышева, где за семью замками стоял замечательный электрический трактор. «Надо бы предупредить Улыбышева, что кто-то пытается опорочить его конструкцию». — А где Борис Михайлович?
— Поехал с Далматовым. А машину оставил нам и вызвал шофера. Это доказывает, что твой доклад ему понравился!
Орленов даже не улыбнулся. Он забыл о докладе. Что говорил этот Пустошка? Что в конструкции Улыбышева слишком велики габариты, слаб мотор, что Улыбышев гипнотизирует и подкупает людей… И ведь эти слухи распространяются! Они могут дойти и до Далматова! И дойдут! Или Орленов совсем не знает людей. Такого Пустошку ничем не остановишь! «Да, надо предупредить Улыбышева…»
Марина ждала у машины, равнодушно разглядывая прохожих, которые отвечали ей куда более пристальными взглядами. Она была какой-то грустной, словно и ей передалось неприятное чувство, которое испытывал Андрей. За спиной девушки всходила бледная, как будто истощенная долгим ожиданием ночи, луна.
Им пришлось еще немного постоять, пока не появился шофер. Он был явно недоволен тем, что его оторвали от ужина, и повел машину с таким мрачным видом, будто собирался по дороге на остров утопить ее вместе с пассажирами.
Марина всю дорогу не взглянула на Орленова и ничего не сказала. И это было тоже неприятно Андрею. Конечно, дело не в том, что его докладом должны все восхищаться, но хоть слово одобрения сказать можно? Ах, уж этот Пустошка! Теперь Андрею казалось, что во всех его огорчениях виноват именно инженер с его елейным голосом и робкими манерами, словно рассчитанными на то, чтобы втираться в доверие к дуракам. «Что он такое еще сказал? Нет, нехорошо все это, очень нехорошо!»
Поистине, вечер кончился неудачно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Федор Силыч Пустошка был чрезвычайно зол на себя.
В самом деле, как это можно? Человеку под пятьдесят, а он все еще тешит себя всякими розовыми иллюзиями, которые под стать разве что неискушенному юноше! Как он мог подумать, что этот Орленов, сотрудник и подчиненный Улыбышева, отнесется с интересом к критическим замечаниям в адрес своего шефа? «Все они одним маслом мазаны! Им что, лишь бы сбыть с рук свое «изобретение», а уж производственники, а потом эксплуатационники пусть расхлебывают! А они еще и премию получат…»
Злые мысли не были «главной специальностью» Федора Силыча, скорее наоборот, человек по природе добрый, он редко предавался сарказму. То есть не то чтобы Федор Силыч не умел злиться, это с ним случалось, но он не умел убеждать людей в том, что злится он по делу. Поэтому Федор Силыч постоянно уступал поле боя и был известен как самый сговорчивый человек… Может быть, именно это качество и помешало его движению вперед, его успеху в жизни. Иначе чем же объяснить, что он добился немногого? Долгое время ему пришлось работать мастером, лишь через много лет стал он начальником маленького цеха тракторных деталей. Добро бы работал на большом заводе. Там, конечно, и требования больше и масштабы иные. А здесь и заводик-то чуть ли не ремонтный, выпускает детали к тракторам для двух-трех областей… В возрасте Федора Силыча люди становятся и директорами и начальниками главков. Некоторые однокашники его давно уже состоят членами коллегий министерств, а один бывший приятель стал даже заместителем министра. Только сам Федор Силыч, как видно, всю жизнь проходит в рядовых…